– Вам действительно следует ограничить употребление слова «чудо», – сказал миссионер; его повязка на шее размоталась, потому что весь этот поход заставил его попотеть.
Настало время будить детей и вести их в цирк. Фарруха разозлило, что Мартин Миллс до сих пор ждал, чтобы сказать очевидное. Схоласт произнесет эти слова только один раз.
– Боже милостивый, – сказал иезуит, – надеюсь, мы поступаем правильно.
23
Покидая детей
Это не Чарлтон Хестон[102]
Спустя несколько недель после того, как необычная четверка покинула муниципальную гостиницу в Джунагадхе, в холодильнике вестибюля все еще хранились забытые доктором вакцина от бешенства и ампула с иммуноглобулином. Однажды поздно вечером мальчик-мусульманин, регулярно поедающий йогурт шафранового цвета, вспомнил, что в невостребованном пакете лежат лекарства доктора; никто не решался к ним прикоснуться, пока кто-то, набравшись смелости, не выбросил пакет. Что же касается носка и сандалии на левую ногу, намеренно оставленных колченогим мальчиком в номере, то их передали в городской госпиталь, хотя маловероятно, чтобы они кому-нибудь там пригодились. Ганеш знал, что в цирке ему не понадобится ни носок, ни сандалия; зачем они помощнику повара или тому, кто совершает «Прогулку по небу»?
В воскресное утро мальчик-калека босым прихромал в палатку инспектора манежа; на часах еще не было десяти, и мистер и миссис Дас, и с ними по крайней мере дюжина детей-акробатов, сидели скрестив ноги на ковриках перед телевизором, показывавшим «Махабхарату». Несмотря на свой поход на холм Гирнар, доктор и миссионер привезли детей в цирк слишком рано. Никто не приветствовал их, и Мадху от неловкости наткнулась на большую девочку, которая не обратила на нее внимания. Миссис Дас, не отрывая взгляда от экрана телевизора, взмахнула обеими руками, непонятно что выразив этим жестом. То ли хотела сказать, чтобы они ушли, то ли наоборот – чтобы остались смотреть вместе со всеми… Инспектор манежа прояснил ситуацию.
– Рассаживайтесь! – скомандовал мистер Дас.
Взгляды Ганеша и Мадху немедленно приклеились к экрану телевизора; к «Махабхарате» они отнеслись со всей серьезностью. Даже нищие попрошайки знали об этом воскресном утреннем показе; они часто смотрели сериал сквозь витрины магазинов. Иногда люди без телевизоров тихо собирались под открытыми окнами квартир, где был включен телевизор; для них было не важно, что не виден экран, – зато они могли слышать звуки сражений и песни. Доктор предположил, что даже девочки-проститутки были знакомы со знаменитым сериалом. Один лишь Мартин Миллс был озадачен атмосферой явного благоговения, воцарившегося в палатке труппы; фанатик никак не мог осознать, что внимание всех захвачено религиозным эпосом.
– Это популярный мюзикл? – прошептал иезуит доктору Дарувалле.
– Тише – это «Махабхарата»! – сказал Фаррух.
– «Махабхарата» по телевидению? – воскликнул миссионер. – Целиком? Да это в десять раз длиннее Библии!
– Тсс! – ответил доктор, а миссис Дас снова всплеснула обеими руками.
На экране был бог Кришна, «темный» – одна из аватар Вишну. Дети-акробаты вытаращились в ужасе; Ганеш и Мадху оцепенели. Миссис Дас качалась туда-сюда – она тихонько напевала. Даже инспектор манежа ловил каждое слово Кришны. На заднем фоне кто-то плакал. Очевидно, что речь бога Кришны вызывала сильные чувства.
– Кто этот парень? – прошептал Мартин.
– Бог Кришна, – прошептал доктор Дарувалла.
Руки миссис Дас опять взлетели, но схоласт был слишком взволнован, чтобы молчать. Незадолго до окончания этой части иезуит снова зашептал в ухо доктору – фанатик вынужден был отметить, что бог Кришна напомнил ему Чарлтона Хестона.
Но воскресное утро в цирке было по многим причинам особенным – не только из-за «Махабхараты». Это было единственное утро на неделе, когда дети-акробаты не репетировали свои номера, не разучивали ничего нового и даже не упражнялись ни в силе, ни в гибкости. Они занимались рутиной – подметали полы и убирали свои постели, наводили чистоту в крошечной кухне, которая находилась в палатке труппы. Если на их цирковых костюмах не хватало блесток, они вытаскивали старые банки из-под чая с блестками – в каждой банке один цвет блесток – и пришивали их на свои трико.
Миссис Дас была вполне дружелюбна, когда поручила Мадху те же будничные дела; и другие девочки в палатке труппы вели себя вполне приветливо с Мадху. Самая старшая из девочек порылась в сундуках с костюмами и вытащила трико, которое, по ее мнению, подошло бы девочке-проститутке. Костюмы Мадху заинтересовали – она даже захотела все их перемерить.
Миссис Дас доверительно сказала доктору Дарувалле, как она счастлива, что Мадху не из Кералы. «Девочки из Кералы слишком многого хотят, – сказала жена инспектора манежа. – Они все время требуют хорошей еды и кокосового масла для волос».
Мистер Дас вполголоса поведал доктору Дарувалле нечто конфиденциальное: девочки из Кералы считались горячими штучками, но это их достоинство перечеркивается тем фактом, что они вечно пытаются объединить всех в профсоюзы. А цирк не место для восстания под руководством коммунистической партии; инспектор манежа согласился с женой – как хорошо, что девочка Мадху не из Кералы. Это было самое большее, чем могли обнадежить доктора мистер и миссис Дас – выразив взаимное предубеждение к людям из каких-то других мест.
Дети-акробаты не были недоброжелательны к Ганешу; они его просто не замечали. Им был интереснее Мартин Миллс в его бинтах; все они слышали о нападении шимпанзе – многие из них видели это. Умело перевязанные раны были им явно интересны, хотя дети огорчились, что доктор Дарувалла не позволил открывать ухо; им хотелось увидеть то, что осталось от мочки.
– И сколько теперь нет? Много? – спросил миссионера один из акробатов.
– Вообще-то, – ответил Мартин, – я не видел, сколько пропало.
Разговор вылился в рассуждение о том, проглотил Гаутам кусок мочки уха или нет. Доктор Дарувалла отметил, что никому из детей акробатов не показалось, что миссионер похож на Инспектора Дхара, хотя фильмы на хинди были частью их мира. Их интересовало лишь то, что было откушено от мочки уха Мартина, – не важно, съела это обезьяна или нет.
– Шимпанзе не едят мяса, – сказал старший из мальчиков. – Если Гаутам проглотит это, он будет болен этим утром.
Некоторые из тех, кто выполнил свои обязанности, пошли посмотреть, не болен ли Гаутама; они настаивали на том, чтобы миссионер пошел с ними. Доктор Дарувалла понял, что ему не следует задерживаться; Мадху не будет никакой пользы от этого.
– Давай попрощаемся, – сказал доктор девочке-проститутке. – Надеюсь, что ты будешь счастлива в этой новой жизни. Пожалуйста, будь осторожна.
Когда она обняла его за шею, Фаррух вздрогнул; он думал, что она собирается поцеловать его, но ошибся. Мадху всего лишь шепнула ему на ухо:
– Отвезите меня домой.
Но что такое «дом»? Что она имела в виду? – подумал доктор. Прежде чем он успел спросить ее, она сама прошептала:
– Я хочу быть с Кислотником.
Вот так просто Мадху взяла имя, придуманное доктором Даруваллой для мистера Гарга. Все, что сделал сценарист, – это снял ее руки со своей шеи и с тревогой посмотрел на нее. Затем старшая девочка отвлекла Мадху ярким трико с блестками – красным спереди и оранжевым сзади, – и Фарруху удалось ускользнуть.
Чандра соорудил кровать для колченогого мальчика в одном из углов палатки повара; Ганеш спал в окружении мешков с луком и рисом – стенка из коробок с чаем была импровизированным изголовьем кровати. Чтобы мальчик не скучал по дому, повар дал ему календарь штата Махараштра; там был Парвати со своим слоноголовым сыном Ганешей – богом Ганешей, «господом сил», божеством с одним бивнем.
Фарруху было трудно прощаться с Ганешем. Он попросил у повара разрешения прогуляться с колченогим мальчиком. Они пошли посмотреть на львов и тигров, но это было задолго до времени кормления мясом; большие кошки или спали, или нервничали. Тогда доктор и калека прогулялись по аллее между палатками труппы. Карлик-клоун мыл голову в ведре, другой брился; Фаррух был рад, что никто из клоунов не пытался подражать походке Ганеша, хотя Вайнод предупредил мальчика, что этого не миновать. Они остановились возле палатки мистера и миссис Бхагван; перед ней были выставлены ножи для метания – видимо, это был день заточки ножей для мистера Бхагвана, – а у входа в палатку стояла миссис Бхагван, распустив свои длинные черные волосы, которые доходили почти до талии.
