Бурлящие гормоны

Когда доктор Дарувалла позвонил в колледж Святого Игнатия, чтобы предупредить нового миссионера о предстоящей поездке, то подумал, а не напророчил ли он чего-нибудь своим сценарием. Он уже назвал вымышленного мистера Мартина «прекрасным учителем в школе»; теперь же отец Сесил сообщал сценаристу, что Мартин Миллс с первых же уроков, которые он провел утром, моментально произвел на всех «прекрасное впечатление». Молодой Мартин, как его все еще называл отец Сесил, даже убедил отца настоятеля позволить мальчикам старших классов изучить Грэма Грина; Грэм Грин был одним из католических героев Мартина Миллса, хотя и не бесспорным.

– В конце концов, писатель довел до сведения большинства католические проблемы, – сказал отец Сесил.

Фаррух, считавший себя давним поклонником Грэма Грина, спросил с недоверием:

– Католические проблемы?

– Например, самоубийство как смертный грех, – ответил отец Сесил. (По-видимому, отец Джулиан разрешил Мартину Миллсу изучить «Суть дела» в старших классах.)

Доктор Дарувалла слегка приободрился; в долгой поездке в Джунагадх и обратно доктору, возможно, удастся склонить миссионера к разговору о Грэме Грине. Интересно, кто еще в любимых героях у этого фанатика? – подумал доктор.

Фаррух давно ни с кем не дискутировал по поводу Грэма Грина. Джулия и ее литературные друзья выбирали для обсуждения более современных авторов. Они считали Фарруха старомодным, поскольку он любил перечитывать книги, которые полагал классикой. Доктор Дарувалла был подавлен начитанностью Мартина Миллса, но, возможно, доктор и схоласт найдут общую почву в романах Грэма Грина.

Доктор Дарувалла не мог знать, что тема самоубийства была для Мартина Миллса более интересна, чем писательское ремесло Грэма Грина. Для католика самоубийство было нарушением власти Господа над человеческой жизнью. В случае Арифа Комы, рассуждал Мартин, мусульманин не в полной мере был наделен своими правами; влюбленность в Веру, несомненно, означала потерю прав или же совершенно иной набор прав.

Отказ от похорон по церковному чину ужасал Мартина Миллса; однако Церковь не отказывалась от тех самоубийц, кто просто потерял рассудок или не знал, что убивает себя. Миссионер надеялся, что Господь будет судить о самоубийстве турка как о неосознанном акте. В конце концов, мать Мартина оттрахала ему мозги. Как после этого Ариф мог принять здравое решение?

Но, будучи не готовым к католической интерпретации своего любимого автора Мартином Миллсом, доктор Дарувалла пребывал также в неведении относительно нежелательного происшествия, которое потрясло колледж Святого Игнатия ближе к полудню, о чем отец Сесил бормотал теперь нечто бессвязное. Миссия подверглась вторжению нарушительницы закона; полиция была вынуждена применить насильственные действия в отношении буйной правонарушительницы, чье буйство отец Сесил приписал «бурлящим гормонам».

Фарруху так понравилось это выражение, что он его тут же записал.

– Это оказался трансвестит-проститутка, ни много ни мало, – прошептал в трубку отец Сесил.

– А почему вы говорите шепотом? – спросил доктор Дарувалла.

– Отец настоятель еще не пришел в себя после случившегося, – доверительно продолжал отец Сесил. – Можете себе представить? Хиджра пришел сюда во время школьных занятий!

Доктор Дарувалла не без улыбки представил себе это зрелище.

– Возможно, он – или она – захотел поднабраться знаний, – сказал он отцу Сесилу.

– Оно заявило, что его пригласили, – пробормотал отец Сесил.

– Оно? – воскликнул Фаррух.

– Ну, все равно, он или она, не важно кто, но оно оказалось большим и сильным. Неистовая проститутка, псих, переодевшийся в женское платье! – шептал отец Сесил. – Они ведь принимают гормоны, так?

– Только не хиджры, – ответил доктор Дарувалла. – Они не принимают эстрогены. Им удаляют яйца и пенис – одним ударом ножа. Рану прижигают кипящим маслом. Она отчасти напоминает вагину.

– О боже! Не надо об этом! – сказал отец Сесил.

– Иногда, но не всегда, они имплантируют себе груди, – просвещал доктор священника.

– Этому имплантировали железо! – взволнованно сказал отец Сесил. – А молодой Мартин в это время вел урок. Отец настоятель, я и бедный брат Габриэль были вынуждены иметь дело с этим существом, пока не приехала полиция.

– Вот так история… – заметил Фаррух.

– К счастью, никто из детей не видел этого, – сказал отец Сесил.

– А разве трансвеститам-проституткам нельзя обращаться в христианство? – спросил доктор Дарувалла, которому нравилось дразнить священников.

– Бурлящие гормоны, – повторил отец Сесил. – Оно, видимо, приняло слишком большую дозу.

– Я же сказал вам – обычно они не принимают эстрогены, – пояснил Фаррух.

– Этот что-то принимал, – настаивал отец Сесил.

– Можно я сейчас поговорю с Мартином? – спросил доктор Дарувалла. – Или он все еще занят на уроках?

– У него ланч с росликами, а может быть, сегодня он с полуросликами, – ответил Отец Сесил.

Кстати, у самого доктора приближалось время ланча в клубе «Дакворт». Доктор Дарувалла передал сообщение для Maртина Миллса, однако отец Сесил настолько напрягся по этому поводу, что доктор понял – придется позвонить еще раз.

– Хорошо, просто передайте, что я перезвоню, – сказал Фаррух под конец. – И передайте ему, что мы обязательно поедем в цирк.

– Ух, как интересно! – сказал отец Сесил.

Гавайская рубашка

Детектив Пател хотел немного расслабиться перед ланчем в клубе «Дакворт», однако этому помешало происшествие в колледже Святого Игнатия. Это было всего лишь мелкое хулиганство, но оно привлекло внимание заместителя комиссара полиции, поскольку имело отношение к преступлениям против Дхара. Вторгшийся в колледж был из тех трансвеститов-проституток, которые получили травмы от карлика – шофера Дхара во время скандала на Фолкленд-роуд. Этому хиджре Вайнод сломал запястье ударом рукоятки от ракетки для сквоша. Евнух-трансвестит явился в колледж Святого Игнатия и стал колотить старых священников своим гипсом. По его словам, Инспектор Дхар сказал всем трансвеститам-проституткам, что в миссии их будут с радостью ждать. Кроме того, Дхар сказал хиджрам, что они всегда там его найдут.

– Но это был не Дхар, – сказал хиджра детективу Пателу на хинди. – Это был какой-то самозванец вместо Дхара.

Пател посмеялся бы над тем, что трансвестит жалуется на какого-то «самозванца», однако детективу было не до смеха – вместо этого заместитель комиссара смотрел на хиджру презрительно и с нетерпением. Это была высокая, широкоплечая проститутка со скуластым лицом, у которой были видны маленькие груди, поскольку две верхние пуговицы просторной гавайской рубашки были расстегнуты. Чересчур большая рубашка и обтягивающая бедра розовая мини-юбка смотрелись как нелепая комбинация, поскольку проститутки-хиджры обычно носят сари. К тому же, как правило, они стараются походить на женщин, предпринимая для этого значительные усилия, но тут был иной вариант. Заместитель комиссара мог засвидетельствовать, что у хиджры – хорошей формы груди, однако на подбородке пробивалась растительность, а над верхней губой темнели усики. Вероятно, хиджра полагал, что пестрая гавайская рубашка с попугаями и цветами на ней, несомненно, женский наряд, однако рубашка была явно не по его фигуре.

З. К. П. Пател продолжил допрос на хинди.

– Откуда у тебя эта рубашка? – спросил детектив.

– Ее носил Дхар, – ответил хиджра.

– Непохоже, – сказал заместитель комиссара полиции.

– Я же сказал, что он самозванец, – заметил хиджра.

– Какой дурак осмелится изображать Дхара, в открытую шляясь по Фолкленд-роуд? – спросил Пател.

– Он выглядел так, как будто не знал, что похож на Дхара, – ответил хиджра.

– А, понятно, – сказал детектив Пател. – Он самозванец, но не знает, что он самозванец.