В зеркале заднего вида доктор Дарувалла видел, что желтые львиные глаза Мадху следят за передвижением безногого психопата. Затем карлику пришлось резко затормозить; такси встало, чтобы не наехать на сумасшедшего калеку в инвалидной таратайке, катившей навстречу. На кресле-коляске возле подающего сигналы клаксона красовался бамперный стикер:

ПРАКТИКУЙ ДОБРОДЕТЕЛЬ ТЕРПЕНИЯ

Над коляской сумасшедшего навис видавший виды нефтевоз; его водитель в ярости подавал гудки. На огромном цилиндрическом корпусе нефтевоза пламенела надпись высотой в фут:

ПЕРВЫЙ ВЫБОР В МИРЕ – МАСЛО ГАЛФ ДЛЯ ДВИГАТЕЛЯ

На нефтевозе тоже красовался бамперный стикер, который едва читался под пятнами гудрона и расплющенными насекомыми:

ДЕРЖИТЕ ОГНЕТУШИТЕЛЬ В БАРДАЧКЕ

Доктор Дарувалла знал, что у Вайнода нет огнетушителя.

Мало того что инвалид и так озлобил всех, остановив движение, он еще принялся просить милостыню, оказавшись среди автомобилей. Неуклюжая инвалидная коляска ударилась о заднюю дверь «амбассадора». Фаррух вышел из себя, когда Ганеш опустил заднее стекло, к которому безумец тянул руку.

– Не давай ничего этому идиоту! – крикнул доктор, но недооценил реакцию Птичьего дриста. Доктор Дарувалла так и не заметил спринцовки с лжепометом – увидел только выражение удивления на лице безумного калеки в коляске; тот отдернул руку – по его ладони, запястью, предплечью стекало птичье дерьмо.

Вайнод повеселел.

– Поделом, – сказал Ганеш.

Проезжавший мимо раскрашенный во все цвета грузовик чуть не стер сумасшедшего в коляске с лица земли. Вайнод приветствовал и этот грузовик, реклама на котором призывала:

РАДУЙТЕСЬ КРАСКАМ АЗИИ

Когда пестрый грузовик исчез из поля зрения, движение возобновилось – во главе с такси карлика. Доктор вспомнил наклейку на бампере «амбассадора» Вайнода:

ЭЙ, ТЫ, ДУРНОЙ ГЛАЗ, ЧТОБ ТЕБЕ ПОЧЕРНЕТЬ!

– Повторяю, больше никаких фокусов с птичьим дерьмом, Ганеш, – сказал Фаррух мальчику.

В зеркале заднего вида доктор Дарувалла заметил, что Мадху наблюдает за ним; когда он встретил ее взгляд, она отвернулась. За открытым окном воздух был горячим и сухим, но удовольствие от мчащегося автомобиля был новым для мальчика, если не для девочки-проститутки. Может, для нее вообще нет ничего нового, с опаской подумал доктор. Но для нищего это было началом какого-то приключения.

– А где цирк? – спросил Ганеш. – Далеко?

Фаррух знал, что «Большой Голубой Нил», возможно, где-нибудь в Гуджарате. Доктора же занимало совсем другое: не то, где цирк, а то, будет ли там безопасно.

Впереди движение снова замедлилось; вероятно, это пешеходы, подумал доктор Дарувалла, покупатели из ближайшего рынка, высыпавшие на улицу. Затем доктор увидел тело человека в канаве; его ноги были на проезжей части. Машины перестроились в один ряд, поскольку никому не хотелось ехать по икрам или лодыжкам мертвеца. Толпа прибывала на глазах – вскоре здесь начнется обычный хаос. На данный момент единственной уступкой покойнику было то, что никто не проехал по нему.

– А цирк далеко? – снова спросил Ганеш.

– Да, далеко – на краю света, – сказал доктор Дарувалла.

Кра́я света – вот чего он желал мальчику, чьи яркие черные глаза отметили тело на дороге. Ганеш быстро отвел взгляд. Такси карлика проехало на расстоянии дюйма от мертвеца – и Вайнод снова возглавил поток машин.

– Ты видел это? – спросил Фаррух Ганеша.

– Видел что? – сказал калека.

– Там лежал мертвый человек, – сказал Вайнод.

– Это не человек, – ответил Ганеш. – Вы думаете, что это люди, а на самом деле их там нет.

Боже, спаси и сохрани этого мальчика от превращения в нечеловека, подумал доктор Дарувалла. Приступ собственного страха удивил его; он не мог заставить себя посмотреть на исполненное надежд лицо калеки. Мадху снова наблюдала за доктором в зеркало заднего вида. Ее равнодушие было пугающим. Уже довольно давно доктор Дарувалла не молился, теперь же он обратился к молитве.

Индия – это не рулетка с лимузинами. Там не было ни хороших, ни плохих ловцов для цирка, как и не было никакого цирка уродов. Там не было выбора между хорошим и плохим лимузином. Для этих детей реальная рулетка начнется тогда, когда они попадут в цирк, если только попадут. В цирке ни добрый самаритянин, ни карлик не могут их спасти. В «Большом Голубом Ниле» Кислотник – злодей из комиксов – не опасен.

Пресвятая Богородица

В келье нового миссионера последняя противомоскитная спираль выгорела незадолго до восхода. Комары появились вместе с ранним серым светом утра и исчезли с первым выдохом жаркого дня – все, кроме одного, расплющенного Мартином Миллсом на белой стене над кроватью. Он убил его скатанной в трубку газетой «Таймс оф Индиа» после того, как комар напился крови; кровавое пятно на стене бросалось в глаза и располагалось лишь на несколько дюймов ниже висевшего там распятия, создавая жутковатое впечатление, что это кровь Христа обрызгала стену.

По своей неопытности Мартин поджег последнюю противомоскитную спираль слишком близко к своей койке. Когда он шарил рукой по полу, его пальцы, должно быть, угодили в осыпавшийся пепел. Затем в кратком и беспокойном сне Мартин коснулся своего лица. Это было единственным объяснением его странного вида, когда он глянул в висящее над раковиной зеркало. Лицо его было покрыто пеплом, как будто он решил пошутить по поводу Пепельной среды^[85] или как будто по каморке прошелся призрак и пощупал его. Мартин воспринял это как своего рода ироническое благословение, а еще в таком виде он походил на кающегося лицемера.

Заполнив водой раковину для умывания и смочив лицо перед бритьем, он взял в правую руку бритву, а левой потянулся за небольшим кусочком мыла. Это был неровно выщербленный кусок с таким сине-зеленом отливом, что в серебристой мыльнице было видно отражение схоласта. Но мыло оказалось ящерицей – она прыгнула Мартину в волосы раньше, чем он коснулся ее. Рептилия пробежала по голове миссионера, изрядно напугав его. С макушки Мартина ящерица перепрыгнула на распятие над койкой, затем с лика Христа припустила в щель между приоткрытыми планками жалюзи, сквозь которые лучи низко висевшего солнца ложились полосами света на пол кельи.

Пытаясь сбросить ящерицу с волос, оторопевший Мартин Миллс полоснул бритвой себе по носу. Неприметный ветерок шевелил пепел от противомоскитной спирали, и миссионер наблюдал за тем, как капли крови падают с него в раковину, полную воды. Он давно отказался от бритья мыльной пеной – простое мыло его вполне устраивало. За отсутствием мыла он побрился, окуная бритву в холодную, с кровью воду.

Было только шесть часов утра. Мартину Миллсу надо было скоротать еще час до мессы. Он думал, что хорошо было бы заявиться в церковь Святого Игнатия пораньше; если бы церковь не была заперта, он мог бы спокойно посидеть на одной из скамеек – что, как правило, помогало. Но его дурацкий нос продолжал кровоточить – миссионер не хотел заляпать кровью всю церковь. Он не взял с собой в поездку носовые платки – придется их купить, – так что на текущий момент он выбрал пару черных носков; хотя они были из тонкого материала и почти ничего не впитывали, но, по крайней мере, на них не была видна кровь. Он намочил носки в раковине и выжал их. Держа по носку в каждой руке, он сначала с одной стороны, а затем с другой нервно прижал их к порезу на носу.

Глядя, как Мартин Миллс одевается, можно было подумать, что миссионер находится в глубоком трансе; менее пристальный наблюдатель мог бы сделать вывод, что у подвижника не все дома, поскольку он почему-то не расставался с носками. Неловко потянув брюки, он во время завязывания шнурков на туфлях держал носки в зубах, – то же самое, когда застегивал пуговицы на рубашке с коротким рукавом… Эти, как правило, простые действия превращались в трудноисполнимые, требующие чуть ли не спортивной подготовки; эти неуклюжие ухищрения, граничащие с подвигом, чередовались с постоянным промоканием носа. Во вторую петлицу рубашки Мартин Миллс просунул серебряный крест вроде нагрудного знака, заодно заляпав рубашку кровью, поскольку руки из-за носков тоже уже были в крови.