Снова Фаррух взялся за Гарга, подумала Джулия. Какая ужасающая история! Даже без Инспектора Дхара снова на повестке дня добро и зло. Кто из этих ловцов первым найдет детей? Будет ли это добрый самаритянин-карлик, или это будет Кислотник?
Лимузины раскатывают в ночное время. Мы видим, как роскошный темный автомобиль проезжает мимо детей, а они бегут за ним. Мы видим по загоревшимся задним огням, что автомобиль тормозит, но потом снова включает скорость, и уже другие дети в погоне за ним. Мы видим, как лимузин останавливается у обочины, при работающем двигателе, и дети осторожно приближаются к нему. Водительское окошко открывается на щель, мы видим на краю стекла короткие пальцы, похожие на клешни. Когда стекло опускается, возникает большая голова карлика. Это правильный лимузин – это Вайнод.
Или же это неправильный лимузин. Открывается задняя дверь, и оттуда валит морозный воздух, как будто кондиционер автомобиля включен на самую низкую температуру, – это автомобиль-холодильник или морозильник для мяса. Вероятно, только при такой температуре хранится кислота, или, может быть, Кислотник должен находиться при такой температуре, иначе он будет гнить.
По-видимому, бедным детям не пришлось бы играть в «рулетку с лимузинами», если бы Дева Мария не свалилась с пьедестала и не убила их мать. Что за мысли у Фарруха? – спрашивала себя Джулия. Она привыкла читать его первые черновики, его первые сырые наброски. Обычно у нее не было чувства, что она вторгается в личное пространство своего мужа; он всегда делился с ней текстами, над которыми работал. Но Джулию взволновало, что в этом сценарии было нечто такое, чем он никогда не делился с ней. Во всем этом было какое-то отчаяние. Возможно, здесь ощущался страх очередного провала в попытке создать настоящее произведение искусства – в сценариях про инспектора Дхара автор был далек от подобных терзаний. Джулии пришло в голову, что этот сценарий, возможно, слишком важен для Фарруха.
Именно это соображение заставило ее вернуть рукопись на более или менее прежнее место на стеклянном столе – между пишущей машинкой и головой мужа. Фаррух еще спал, хотя улыбка пускающего слюни идиота означала, что он видит сны, притом издавая носовыми пазухами неповторимую мелодию. Неудобное положение головы на стеклянной столешнице вызывало у доктора ощущение, что он снова ребенок, положивший голову на парту и сладко дремлющий в младшем классе колледжа Святого Игнатия.
Внезапно Фаррух всхрапнул во сне. Джулии показалось, что ее муж сейчас откроет глаза, но он проснулся с криком, который насмерть испугал ее. Она подумала, что у него кошмарный сон, но это была судорога в своде правой стопы. Он выглядел настолько взъерошенным, что она смутилась. Но затем к ней вернулось ее недовольство им: он ведь решил, что для нее «неприемлемо» присутствовать на интересном ланче с заместителем комиссара и с хиппи, прихромавшей к ним двадцать лет назад. Хуже того, Фаррух пил чай, ни словом не обмолвившись о работе над своим сценарием; он даже пытался спрятать свои черновики в докторском чемоданчике.
Когда он поцеловал ее на прощание, Джулия ему не ответила, но она стояла в дверях квартиры и смотрела, как он вызывает лифт. Джулия подумала, что если доктор демонстрировал первые симптомы художественного темперамента, то она должна в корне пресечь этот недуг. Она подождала, пока не откроется дверь лифта, и сказала:
– Если по этому сценарию снимут картину, то мистер Гарг подаст на тебя в суд.
Доктор Дарувалла застыл на месте, в то время как створки лифта закрылись, защемив его докторский чемоданчик, а затем открылись; они так и продолжали открываться и закрываться, прихватывая его чемодан, а сам он стоял, гневно воззрившись на жену. Желая еще больше его рассердить, Джулия послала ему воздушный поцелуй. Створки лифта стали еще агрессивнее, и Фарруху пришлось прорываться внутрь кабины. Он так и не успел ответить, створки закрылись за ним, и лифт поплыл вниз. Фарруху никогда не удавалось утаить хоть что-то от жены. Кроме того, Джулия права: Гарг подаст на него в суд. Интересно, подумал доктор Дарувалла, а что, если творческий процесс затмил его здравый смысл?
В переулке возле дома его поджидал еще один удар по здравому смыслу. Когда Вайнод открыл для него дверь «амбассадора», доктор увидел на заднем сиденье спящего нищего, того самого, которому слон отдавил ногу. Мадху выбрала место впереди, рядом с водителем. Если бы не засохшая корка гноя на ресницах, спящий мальчик выглядел бы ангелом. Раздавленную ногу он прикрыл одной из тряпок, которую носил с собой, чтобы вытирать поддельный птичий помет, – даже во сне Ганеш старался скрыть свое уродство. Это был не условный Ганеш, а реальный мальчик; тем не менее Фаррух осознал, что смотрит на калеку со стороны и гордится одним из своих вымышленных созданий. Доктор все еще думал о своем сценарии – он думал: что бы ни случилось с Ганешем, это исключительно вопрос воображения сценариста. Но реальный нищий нашел благотворителя, – пока цирк не примет его, Ганеша устроит заднее сиденье «амбассадора» Вайнода. Здесь было лучше, чем там, к чему он привык.
– Доброе утро, Ганеш, – сказал доктор.
Мальчик мгновенно проснулся, как белка, получившая сигнал об опасности.
– Что мы делаем сегодня? – спросил нищий.
– Только не фокусы с птичьим дерьмом, – сказал доктор.
Нищий отметил скрытной улыбкой, что он понял доктора.
– Но что мы делаем? – повторил мальчик.
– Мы собираемся в мой офис, – сказал доктор Дарувалла. – Мы получим результаты анализов Мадху, а уж затем определимся с нашими планами. А сегодня, будь так любезен, не упражняйся со своим птичьим дерьмом в больничном дворе на моих пациентах, которым я сделал операцию.
Черные глаза мальчика перескакивали с объекта на объект по мере движения автомобиля. Доктор мог видеть лицо Мадху, отражающееся в зеркале заднего вида; она безмолвствовала – даже не глянула в зеркало при упоминании своего имени.
– Что касается цирка, то я считаю, что… – сказал доктор Дарувалла и намеренно сделал паузу.
На его слова тут же среагировал Ганеш, но не Мадху.
– У меня отличные руки – очень сильные. Я мог бы ездить верхом – ноги не нужны, если есть такие сильные руки, как у меня, – сказал Ганеш. – Я мог бы делать много трюков – висеть на хоботе слона, а может быть, ездить на льве.
– Но я-то полагаю, что они не дадут тебе никаких трюков, – сказал доктор Дарувалла. – Они дадут тебе грязную работу, всю тяжелую работу. Убирать слоновье дерьмо, например, а не висеть на хоботе.
– Я должен показать им, – сказал Ганеш. – Только что вы делаете со львами, чтобы они стояли на этих маленьких табуретках?
– Твоя работа будет в том, чтобы смывать львиные ссаки с этих табуреток, – сказал ему Фаррух.
– А что вы делаете с тиграми? – спросил Ганеш.
– То, что тебе придется делать, – это очищать тигриные клетки от их дерьма! – сказал доктор Дарувалла.
– Я должен показать им, – повторил мальчик. – Может быть, что-то с их хвостами – у тигров же длинные хвосты.
Карлик пошел на поворот по кругу, который был ненавистен доктору. Там было слишком много легко теряющих концентрацию водителей, глазеющих на море и на молящихся, которые толклись в береговых лужах после отлива вокруг гробницы Хаджи Али; круговой поворот был рядом с Тардео, где Лоуджи Даруваллу разнесло взрывом в клочья. Сейчас же, сделав половину кольцевого поворота, машины притормаживали, чтобы не задавить сумасшедшего калеку; безногий человек на самодельной инвалидной коляске с ручным приводом продвигался навстречу движению транспорта. Доктор мог проследить за блуждающим взглядом Ганеша; черные глаза мальчика либо не обращали внимания на сумасшедшего инвалида, либо избегали смотреть на него. Вероятно, маленький нищий все еще думал о тиграх.
Доктор Дарувалла не знал точно, чем кончится его сценарий; он имел лишь общее представление о том, что произойдет с его Пинки, с его Ганешем. Оказавшись на кольцевом повороте, он понял, что судьба реального Ганеша – вдобавок к судьбе Мадху – от него не зависит. Но Фаррух чувствовал себя ответственным за начало их истории не меньше, чем за свою, которую начал писать.
