К сожалению, Дэнни слишком много выпил; он почти мгновенно заснул и захрапел. Мартин был разочарован, что они так мало поговорили. Но прежде чем Дэнни отключился, пока они лежали в темноте, отец сказал сыну:

– Я надеюсь, что ты счастлив. Я надеюсь, что ты честно скажешь мне, если ты почему-либо не счастлив, – или просто скажешь мне, о чем ты думаешь вообще.

Прежде чем Мартин подумал, что сказать отцу, он услышал его храп. Тем не менее мальчик оценил его слова. Утром, судя по лицу Дэнни, на котором были написаны любовь к сыну и гордость за него, можно было предположить, что отец и сын все же поговорили по душам.

Тогда, в Бостоне, субботним вечером, Вера не хотела отклоняться от цели приезда дальше обеденного зала в отеле «Риц»; ее раем был хороший отель, а в этом она уже бывала. Но дресс-код в обеденном зале «Рица» был еще более жестким, чем в Фессендене. Старший официант остановил их, потому что Мартин был в мокасинах и белых спортивных носках. Вера просто сказала:

– Я хотела сделать тебе замечание, дорогой, теперь это сделали другие.

Она дала ему ключ от номера, чтобы он сменил носки, а сама осталась с Арифом. Мартину пришлось позаимствовать черные гольфы у Арифа. Из-за этого инцидента Вера обратила внимание на то, насколько комфортно Арифу в «надлежащей» одежде; она подождала, пока Мартин снова присоединится к ним, а затем озвучила свое наблюдение.

– Должно быть, тебе знаком дипломатический этикет, – сказала она турку. – Полагаю, в турецком посольстве много разных дресс-кодов.

– В турецком консульстве, – поправил ее Ариф уже в десятый раз.

– Я, фигурально выражаясь, далека от таких деталей, – сказала Вера мальчику. – Более чем сомневаюсь, что тебе удастся мне объяснить, в чем принципиальная разница между посольством и консульством. У тебя одна минута.

Мартин испытывал неловкость за мать, ибо, похоже, она лишь недавно научилась выражаться подобным образом. Она была просто вульгарной молодой женщиной, которая затем на протяжении своей отстойной жизни так ничему и не научилась; однако, в отсутствие реальной работы, она научилась имитировать язык образованного высшего общества. Вера была достаточно умна, чтобы понимать, что отстой из уст немолодой женщины уже не привлекателен… Что касается наречия «фигурально» и вводной фразы «более чем сомневаюсь», то Мартин Миллс со стыдом осознавал, где Вера подхватила эту манеру «говорить красиво».

В Голливуде ошивался один претенциозный англичанин, как бы еще один будущий режиссер, которому не удалось снять фильм, – просто Дэнни написал неудачный сценарий. Чтобы утешиться, англичанин сделал серию роликов, рекламирующих увлажняющий крем; ролики адресовались зрелой даме, которая прилагает усилия, чтобы сохранить свежесть, и в роли такой дамы снялась Вера.

Без тени смущения его мать в откровенном пеньюаре сидела перед зеркалом для макияжа, которое обрамляли шары яркого света. На картинку накладывался текст следующего содержания: ВЕРОНИКА РОУЗ, АКТРИСА ГОЛЛИВУДА. (Насколько знал Мартин, это была единственная за многие годы роль его матери.)

«Мне, фигурально выражаясь, далеко до сухой кожи, – говорит Вера в зеркало для макияжа (и в камеру). – Этот город – для всегда молодых». Камера приближается к уголкам ее рта; симпатичный пальчик наносит увлажняющий крем. Где же те предательские морщины, что говорят о возрасте? Что-то, кажется, морщит ее верхнюю губу там, где она заканчивается четко обрисованным уголком рта, но затем губа чудесным образом снова становится гладкой; возможно, это только игра нашего воображения. «Более чем сомневаюсь, что вы назовете меня старой», – говорят ее губы. Мартин Миллс был уверен, что это просто монтажный трюк. Сначала крупным планом – его мать; затем крупным планом – губы, но Мартин видел, что это губы не его матери, а кого-то гораздо моложе.

Это был любимый телевизионный рекламный ролик у мальчиков девятого класса в Фессендене; собираясь посмотреть какое-нибудь телешоу в апартаментах воспитателя, мальчики всегда были готовы ответить на то, что крупным планом говорили губы: «Более чем сомневаюсь, что вы назовете меня старой».

– Ты уже старуха! – кричали мальчики.

Только двое из них знали, что голливудская актриса Вероника Роуз была матерью Мартина. Мартин никогда бы не признался в этом, а верный Ариф Кома никогда не выдал бы его.

Ариф говорил:

– Мне она кажется вполне молодой.

Так что было вдвойне неловко, когда в обеденном зале «Рица» мать Мартина сказала Арифу: «Я, фигурально выражаясь, далека от таких деталей. Более чем сомневаюсь, что тебе удастся мне объяснить, в чем принципиальное отличие посольства от консульства. У тебя минута». Арифу, считал Мартин, должно было быть известно, что эти «фигурально» и «более чем сомневаюсь» явились из рекламы увлажняющих кремов.

На их тайном языке Мартин Миллс вдруг сказал:

– Фигурально! – Он полагал, что Ариф его поймет; Мартин намекал, что его собственная мать заслуживает прозвища на букву «ф».

Но Ариф воспринимал Веру всерьез.

– Посольство наделено миссией правительства и возглавляется послом, – объяснил турок. – Консульство – это официальная резиденция консула, который просто назначается правительством одной страны, чтобы заботиться о коммерческих интересах и благосостоянии ее граждан в другой стране. Мой отец – генеральный консул в Нью-Йорке, Нью-Йорк имеет коммерческое значение для Турции. Генеральный консул – это чиновник самого высокого ранга, ответственный в консульстве за своих подчиненных.

– Это заняло всего тридцать секунд, – проинформировал Мартин Миллс свою мать, но Вера не обратила внимания на время.

– Расскажи мне о Турции, – сказала она Арифу. – У тебя тридцать секунд.

– Турецкий язык является родным более чем для девяноста процентов населения, и мы более чем на девяносто девять процентов мусульмане. – Здесь Ариф Кома сделал паузу, поскольку Вера вздрогнула: слово «мусульмане» каждый раз заставляло ее вздрагивать. – Этнически мы представляем собой плавильный котел, – продолжил мальчик. – Турки могут быть белокурые и голубоглазые; мы можем относиться к альпийской расе, то есть с круглой головой, темными волосами и темными глазами. Мы можем принадлежать к средиземноморской расе – быть смуглыми, но узколицыми. Мы можем быть монголоидными – с высокими скулами.

– А ты какой? – прервала его Вера.

– Прошло всего двадцать секунд, – отметил Мартин, но выглядело это так, как будто его не было за обеденным столом вместе с ними; говорили только они двое.

– Я в основном из средиземноморской расы, – предположил Ариф. – Но у меня отчасти монголоидные скулы.

– Не думаю, что это так, – сказала ему Вера. – А откуда взялись такие ресницы?

– От моей мамы, – смутился Ариф.

– Какая счастливая мама! – сказала Вероника Роуз.

– Кто что будет есть? – спросил Мартин Миллс; он был единственным, кто смотрел в меню. – Я собираюсь заказать индейку.

– У вас должны быть какие-то странные обычаи, – сказала Вера Арифу. – Расскажи мне о чем-нибудь странном, я имею в виду – в сексуальном плане.

– У нас допускается брак между близкими родственниками – в соответствии с заповедями ислама,^[84] – ответил Ариф.

– А что-нибудь понеобычней, – попросила Вера.

– Мальчикам делают обрезание в возрасте от шести до двенадцати лет, – сказал Ариф; его темные опущенные глаза бродили по меню.

– Сколько тебе было лет? – спросила его Вера.

– Это публичная церемония, – пробормотал мальчик. – Мне было десять лет.

– В таком случае ты должен был все хорошо запомнить, – сказала Вера.

– Думаю, я тоже закажу индейку, – сказал Ариф Мартину.

– Что ты об этом помнишь, Ариф? – спросила его Вера.

– То, как ты ведешь себя во время операции, отражается на репутации твоей семьи, – ответил Ариф, но, говоря это, он смотрел на своего соседа по комнате, а не на его мать.

– И как ты себя вел? – спросила Вера.