Таким образом, избирательная борьба сосредоточивалась около двух претендентов, австрийского и шведского. Обе стороны явились на элекцийный сейм под защитой вооруженной силы. Однажды дело почти дошло до битвы вокруг сенаторской шопы, или палатки, стоявшей посреди поля. Только усилиями примаса удалось в самом начале прекратить эту битву. После того Карнковский велел сжечь окровавленную шопу. Сам он перешел на сторону Замойского и тем дал ей решительный перевес. 19 августа (нового стиля) 1587 года коло Замойского, состоявшее главным образом из малополян с южноруссами, выкрикнуло королем Сигизмунда; Литва пристала к нему как к потомку своей любимой династии. Примас с гетманом отправился в костел св. Яна, где и отправил благодарственный молебен в честь новоизбранного короля. Но коло Зборовских, состоявшее наиболее из великополян, не признало этого выбора; а спустя три дня выкрикнуло королем эрцгерцога Максимильяна, одного из братьев императора Рудольфа II. Между тем Замойский установил с шведскими послами условия или так наз. pacta conventa. Главное условие состояло в том, чтобы шведское правительство заключило с Польшей прочный мир и отдало бы ей Эстонию. Оба принца, и Сигизмунд и Максимильян, приняли выбор и согласились на предложенные каждому условия. Теперь предстоял вопрос, кто из них успеет прежде другого прибыть в Краков и короноваться. Максимильян был гораздо ближе; с небольшим войском он двинулся в Польшу в надежде на сильные подкрепления от своих польских сторонников. Он уже подошел к самому Кракову, но Замойский не дремал и приготовился к энергичному отпору. Отбитый после неудачного приступа Максимильян отступил к Ченстохову, где стал ожидать новых подкреплений. В это время Сигизмунд высадился в Данциге; отсюда под прикрытием военного отряда поспешил в Краков, куда и прибыл благополучно. Коронование его здесь совершено было примасом Карнковским 28 декабря того же 1587 года (январского). После того сторона Максимильяна стала заметно уменьшаться; многие поляки покидали ее и отправлялись к новому королю искать его милостей. Замойский с значительной силой выступил в поход против Максимилиана. Последний отступил в Силезию и стал под Бычином. Замойский смело перешел границу, напал на противников и разбил их (13 января 1588 г.) На поле Бычинской битвы найдено было 1800 трупов с подбритыми головами по польскому и венгерскому обычаю и 1200 с остриженными по-немецки. Вслед затем Замойский осадил замок Бычин, где заперся было Максимильян, и эрцгерцог принужден был сдаться военнопленным. Впоследствии, по настояниям Австрийского двора и Римской курии, он был отпущен из плена, и хотя, вопреки условию, продолжал титуловать себя королем польским, но без всякой для себя пользы. Победа под Бычином утвердила польско-литовскую корону на голове Сигизмунда III.
В лице молодого шведского принца на польско-литовском престоле воссела явная умственная ограниченность, соединенная с слепой преданностью папству и католической церкви. Такими резкими чертами определился характер всего этого долговременного царствования. Речь Посполитая не приобрела никаких существенных выгод от сего выбора: главное его условие, т. е. отдача Эстонии — которая соединила бы все земли бывшего Ливонского Ордена под польским владычеством — не было исполнено шведским королем, и самый союз с Швецией не только не состоялся, а, напротив, потом отказ шведов-протестантов признать своим королем Сигизмунда как ревностного католика повел к враждебным отношениям двух стран. Своей ненаходчивостью и чопорностью новый король с самого начала произвел в Польше неприятное впечатление. При первом же свидании с ним Замойский был поражен упорным молчанием и холодностью двадцатилетнего Сигизмунда, так что, обратясь к одному из своих приятелей, заметил: «что за немого послали нам черти»! Этот самый Замойский, которому Сигизмунд был обязан своей короной, первый испытал на себе его черную неблагодарность. Недоброхоты канцлера начали внушать королю, что сила и значение сего вельможи затмевают самую королевскую особу и что он явно стремится подчинить короля своему постоянному влиянию. Сигизмунд дал веру этим внушениям, под разными предлогами начал удалять от двора главных приверженцев канцлера, а потом своим явным пренебрежением заставил отдалиться и его самого, особенно после своего брака с австрийской эрцгерцогиней Анной — брака, которому тщетно противилась польско-патриотическая партия Замойского. Самыми приближенными к королю и влиятельными лицами сделались его придворные ксендзы-иезуиты, между которыми находился также известный Петр Скарга. Влияние их не замедлило отразиться на отношениях нового короля к диссидентам вообще и к православной Руси в частности.
Хотя при своей коронации в Кракове Сигизмунд III, в числе других пунктов, присягнул охранять свободу вероисповедания диссидентам или некатоликам, однако присяга эта нисколько не стеснила его вскоре потом начать долгий, неустанный поход против русского православия; причем он явился усердным орудием в руках своих главных советников, иезуитов{92}.
Люблинская уния 1569 года, укрепляя политическое объединение Западной Руси с Польшей, естественно открывала широкие пути для влияния сей последней на первую в культурном отношении, а следовательно и в области религиозной. Успешно совращая знатные роды из протестантства и православия в католичество, иезуиты не захотели уже ограничиться высшим сословием, а задумали и весь русский народ в церковном отношении подчинить папскому престолу. Так как попытка общего и прямого обращения в католичество могла вызвать народные волнения и мятежи, то они обратились к мысли о единении церквей, т. е. снова подняли вопрос об осуществлении Флорентийской унии. С этой целью известный Скарга еще в том же 1569 году сочинил книгу «О единстве церкви Божией под одним пастырем и о греческом от сего единства отступлении». Сия книга была два раза издана на польском языке (в 1577 и 1590 гг.). Первое ее издание посвящено князю Константину Константиновичу Острожскому, а второе — королю Сигизмунду III. Так как предлагаемая уния оставляла православным их обряды и богослужение на церковнославянском языке, а только требовала признания папского главенства, то она была встречена благодушно многими православными. Сам известный ревнитель православия князь Константин Константинович Острожский, с обычной своей близорукостью, вначале относился к этой мысли благосклонно, надеясь с помощью Римской курии водворить порядок и благочиние в сильно расстроенной западнорусской иерархии. Но мысль о церковной унии прозябала до тех пор, пока на польском престоле-не явился подходящий для нее король, т. е. Сигизмунд III. Тогда она быстро пошла к своему осуществлению и скоро нашла себе усердных сотрудников в среде самих западнорусских иерархов.
В 1588 году произошло, небывалое дотоле, посещение Руси цареградским патриархом, которого верховную власть над собой издревле признавала русская иерархия. Патриарх Иеремия, предприняв известную поездку в Москву, направил свой путь на Польшу и Литву, так как при посредстве канцлера Яна Замойского получил от короля грамоту на свободный проезд через эти страны. Он остановился в Вильне, где был принят православными жителями с большим почетом и где собственною печатью подтвердил представленный ему устав недавно возникшего Святотроицкого братства. Иеремия на сей раз недолго оставался в Литовской Руси: он спешил в Москву. Прошло не менее года, когда он на обратном пути из Москвы вновь остановился в Вильне и на более продолжительное время. Теперь он деятельно занялся приведением в порядок сильно расстроенной Западнорусской митрополии, получив на то разрешение от короля Сигизмунда III. Первым делом патриарха было собрание в Вильне духовного собора и низложение недостойного митрополита Онисифора Девочки. Это низложение впрочем было совершено косвенным образом: Иеремия издал окружную грамоту, повелевающую удалить от священнослужения всех двоеженцев и троеженцев; а так как митрополит оказался двоеженцем, то и его соборным декретом принудили оставить кафедру в двадцатых числах июля 1589 года. А в первых числах августа, на митрополию «Киевскую и всея Руси» был посвящен в Виленском Пречистенском соборе архимандрит минского Вознесенского монастыря Михаил Рагоза, назначенный самим королем Сигизмундом III, будто бы по просьбе «панов рады и рыцарства великого княжества Литовского». Существуют подозрения, что это лицо заранее намечено было иезуитами и указано королю как наиболее подходящее по своему характеру к их целям. Патриарх хотя и неохотно, но принужден был утвердить выбор короля. Слыша неодобрительные отзывы о новом митрополите, он вздумал поправить дело тем, что рядом с ним учредил сан своего экзарха, или наместника, с которым митрополит должен был делиться своей властью. 14 в этот сан возвел никого иного, как умевшего ему понравиться ловкого, пронырливого («лукавого аки бес», по выражению летописца) епископа луцкого Кирилла Терлецкого. Но вместо исправления первой он сделал другую ошибку. Михаил Рагоза остался крайне недоволен таким умалением своей власти и оказанным ему недоверием, что, конечно, могло только предрасположить его к отпадению от греческой патриархии. Посвящение Кирилла в экзархи Иеремия совершил во время своего пребывания в Бресте. А отсюда он отправился гостить в Замостье, к канцлеру Яну Замойскому, и здесь продолжал заниматься разбором разных тяжб. Между прочим, он рассмотрел взаимные жалобы и пререкания львовского Успенского братства и львовского епископа Гедеона Балабана за обладание Онуфриевским монастырем; сначала принял сторону епископа и осудил братчиков, а потом, наоборот, осудил Гедеона и оправдал братство, признав его своим ставропигиальным или независимым от местного епископа. В то же время он сначала поверил доносам Гедеона на Кирилла Терлецкого и подписал против него какие-то грамоты, а потом, выслушав оправдания Терлецкого, выдал грамоту в его пользу против Гедеона. Вообще патриарх Иеремия во время своего пребывания в Литве и Польше обнаружил явное неведение и непонимание местных лиц и обстоятельств. Таким образом, вместе с исправлениями некоторых противуканонических обычаев Западнорусской митрополии он сделал несколько важных промахов и оставил здесь дела едва ли не более запутанными, чем прежде, а отношения еще более обострившимися. Его промахами, конечно, не замедлили воспользоваться двигатели и поборники церковной унии. Любопытно также, что патриарх охотно принимал гостеприимство ревностного католика Яна Замойского; тогда как не видно, чтобы во время своего посещения Западной Руси он входил в близкие сношения с главным ревнителем православия князем Константином Острожским{93}.
