Опасности, грозившие православию со стороны протестантства, а главным образом со стороны иезуитов, пробудили его от дремоты и вызвали на энергичную борьбу, несмотря на расстроенное состояние церковной иерархии. Важнейшими орудиями для этой борьбы явились братства и училища. Братства возникали и прежде в Западной Руси под именем «медовых»; они устраивались в городах под влиянием распространившегося Магдебургского права; но их задачи ограничивались преимущественно материальной поддержкой некоторых церквей, больниц и богаделен. Теперь же они стали или преобразовываться, или вновь возникать, с задачами преимущественно духовными и просветительными, с целью приготовлять достойных учителей и защитников православия, заводить училища, устраивать типографии, издавать книги и т. п. Во главе таких братств явились: Львовское при церкви Успения и Виленское при Святотроицком монастыре. Львовское братство существовало и прежде; но теперь оно было возобновлено и получило новый устав в 1586 г. от антиохийского патриарха Иоакима, который посетил Западную Русь, путешествуя в Москву за милостыней. Теперь всякий вступающий в братство шляхтич или мещанин вносил в братскую кружку шесть грошей и затем давал известное количество грошей в год; братства обязывались помогать своим членам в нужде, провожать умерших братьев со свечами до могилы и т. п. Кроме того, братству предоставлена была власть не только наблюдать за благочестием мирян и духовных, и в случае неисправления их доносить епископу, но и входить в пререкания с самим епископом, если он поступает не по правилам св. Апостолов и св. Отцов. Цареградский патриарх Иеремия дал Львовскому братству права ставропигии, т. е. прямой зависимости от патриарха, а не местного епископа. Эти права и привилегии не замедлили повести к столкновениям Львовского братства с Гедеоном Балабаном. С благословления тех же патриархов, Львовское братство открыло свою школу и печатню, с славянским и греческим шрифтом. В школе этой обучали не только грамотности, но также грамматике, риторике, богословию и другим наукам, в том числе языкам латинскому и греческому. Подобные же школы и типографии возникли в Остроге, иждивением князя Константина Константиновича Острожского, и в Вильне при Святотроицком братстве. Таким образом, для русских явилась возможность получать образование почти равное тем, которое давалось в протестантских школах и иезуитских коллегиях. А это образование вскоре отразилось большим оживлением русской духовной литературы, преимущественно полемической, направленной против латинской, иезуитской пропаганды. Из учителей (дидаскалов) Львовской братской школы особенно выдавались Стефан Зизаний и Кирилл Транквиллион. Зизаний, кроме того, стяжал себе известность красноречивого церковного проповедника.
Как ни трудна была борьба православия с латинством в эпоху Сигизмунда Августа и Стефана Батория, отличавшихся сравнительною веротерпимостью, но она сделалась еще труднее в царствование следующего короля, известного своим католическим фанатизмом, — Сигизмунда III{91}.
Последние годы царствования Стефана Батория, кроме обычных внутренних неладов Речи Посполитой, были ознаменованы вновь возникшей жестокой борьбой двух партий: с одной стороны, королевского любимца всемогущего коронного гетмана и канцлера Яна Замойского, с другой — братьев Зборовских, принадлежавших к весьма знатной и влиятельной польской фамилии. Один из этих братьев, буйный и беспокойный искатель приключений, Самуил, за убийство сановника приговоренный к баниции еще при короле Генрихе Валуа, не обращая внимания на сей приговор, продолжал являться на родине, разъезжать по знакомым и приятелям; причем носился с какими-то замыслами против короля и Замойского. Сей последний, бывший в то же время краковским старостой, воспользовался случаем, когда беспечный Самуил очутился в пределах его староства; канцлер послал вооруженный отряд, чтобы схватить баннита и привести в Краковский замок, и здесь, с согласия короля, велел отрубить ему голову (26 мая 1584 г.). Эта необычная в Польше казнь знатного человека произвела большой шум среди польских магнатов и шляхты; она вооружила против Замойского и самого Батория семью Зборовских со всеми их родственниками и клиентами. Но энергичный король и его канцлер смело продолжали начатую ими борьбу, пытаясь восстановить уважение к закону и королевской власти среди своевольного сословия панов и шляхты. В следующем 1585 году на сейме в Варшаве возбужден был судебный процесс против другого из братьев Зборовских, Кристофа, которого обвиняли в намерении поднять против короля бунт, для чего он будто бы вступил в сношения с Запорожьем, с Германским императором и с Московским царем. Сам Кристоф на суд не явился; несмотря на разные протестации, он был приговорен к лишению чести и к изгнанию (инфамия и баниция), Взяв на себя непосильную задачу подавить в Речи Посполитой партийную борьбу и возвысить королевскую власть, Баторий в то же время замышлял вновь направить народ или собственно шляхетское сословие на борьбу с внешним неприятелем и воодушевить его таким широким и славным предприятием, как новая война с Москвой, имевшая своей целью уже покорение целого Московского государства, ибо смерть Ивана Грозного и наступившее царствование неспособного Феодора Ивановича как бы давали надежду на то, что исполнение подобного предприятия не представит неодолимых препятствий. А по завоевании Восточной Руси он задумывал в соединении с другими христианскими государями ударить на грозную Оттоманскую державу.
Смерть застигла Стефана Батория, как известно, посреди этих химерических замыслов и приготовлений к новой войне. Он умер в Гродне 12 ноября 1586 года, имея только пятьдесят три года от роду, после непродолжительной болезни, что подало повод к слухам об отраве, в которой обвиняли одного из двух его врачей — итальянцев.
При наставшем безкоролевье тотчас вступили во взаимную борьбу те же две главные партии, которые резко обозначились в предыдущие годы; во главе первой стоял гетман и канцлер Ян Замойский; во главе второй — братья Зборовские, а именно: Ян, каштелян Гнезненский, и Андрей, маршал надворный. На Варшавском сейме конвокацийном в феврале 1587 года сторона Зборовского взяла верх благодаря отчасти тому, что к ней пристал архиепископ Гнезненский, или примас, престарелый Кар-нковский — высшая власть во время безкоролевья. Андрей Зборовский как надворный маршал руководил обрядами на этом сейме. В сенате главной опорой сей партии был Гурка, воевода Познанский, а в посольской избе — красноречивый референдарий Чарнковский (отличавшийся на Люблинском сейме 1569 года); последний, хотя уже слепой, громил своими речами Замойского, и требовалось назначить над ним суд за несправедливые наказания двух братьев Зборовских. Но гетман воспользовался находившимися в его распоряжении военными силами Речи Посполитой и занял грозное положение по отношению к своим противникам. Партия Зборовских, еще прежде имевшая связи с Австрийским двором, выставила кандидатом на польский престол- одного из австрийских эрцгерцогов. Этого кандидата поддерживал и папский легат архиепископ Аннибал Капуанский. А партия Замойского, подчиняясь желанию вдовой королевы Анны Ягеллонки, стала за ее племянника шведского королевича Сигизмунда (сын короля Иоанна Вазы и Екатерины Ягеллонки).
В то время как поляки разделились между двумя претендентами на престол, литовские или собственно западнорусские паны и шляхта склонялись на сторону третьего претендента, царя Московского, и охотно вступили в переговоры по сему поводу с московскими боярами. Ивана Грозного, который устрашал их своей свирепостью, не было теперь в живых, а соединение с Восточной Русью представляло им многие выгоды. В Москве весьма опасались избрания шведского королевича, которое могло повести за собой соединение Польско-Литовского государства со Шведским и потому отправили на сейм большое посольство, во главе которого стояли боярин Степан Годунов, князь Федор Троекуров и дьяк Василий Щелкалов. Московское правительство обещало в случае избрания Феодора Ивановича не нарушать ни в чем шляхетских вольностей, жаловать панов землями в собственном государстве, уплатить долг Батория наемному венгерскому войску (100 000 золотых) и т. п. Со своей стороны, литовские паны объявили послам, что для выбора Феодора нужно преодолеть только три препятствия или, как они выражались, «пересечь три колоды», воздвигаемые со стороны польских панов. Последние требовали: 1) чтобы государь короновался в Кракове, в католическом соборе; 2) чтобы в титуле своем писался прежде королем Польским и великим князем Литовским и 3) чтобы переменил свою веру на католическую. И на сей раз, как при Грозном, Московское правительство не хотело сорить деньги на подкупы; посольство его ограничилось одними переговорами и обещаниями. Тем не менее, когда перед избирательным сеймом в поле под Варшавой выставлено было три знамени, московское с шапкой наверху, австрийское со шляпой и шведское с сельдем, то значительная часть шляхты собралась вокруг московского знамени. Но едва начались переговоры послов с польскими панами и с литвинами-католиками, как тотчас оказалось, что пересечь три означенные колоды не было никакой возможности. В особенности о перемене религии московские уполномоченные не хотели и слышать; а потому переговоры с ними кончились только продолжением перемирия.
