Эта скудная содержанием и утомительно однообразная агиографическая литература как нельзя более соответствует той печальной эпохе и тому упадку просвещения, которым отмечена вторая половина царствования Грозного, — упадку, которому он так много способствовал своим тиранством и преследованием всего живого, даровитого и выдающегося из толпы. Ни одно замечательное литературное произведение, ни одно крупное авторское имя не нарушает сего пустынного однообразия{82}.
С именем митрополита Макария связано еще одно важное произведение, относящееся к отделу историческому или летописному, именно Степенная Книга. Этот обширный летописный сборник, расположенный по степеням великокняжеского рода (от Владимира Великого) и начатый митрополитом Киприаном в конце XIV века, был дополнен и окончен Макарием или под его руководством. Согласно характеру, данному ей искусным книжником Киприаном, книга отличается витиеватым, риторическим изложением и обильно снабжена легендарными повестями, посланиями, житиями святых, молитвами, речами; причем все ее содержание имеет строго правительственный (официальный) характер и направлено к прославлению русского княжеского дома, в особенности великих князей Московских. Вообще летописная деятельность в XVI веке, с объединением Северо-восточной Руси под верховенством Московских государей, постепенно теряет свое прежнее областное разнообразие и по преимуществу сосредоточивается в самой Москве или около нее, где она ведется под надзором правительства. И в летописном деле эта эпоха отличается направлением собирательным и государственным. Московские книжники, которым поручалось оно, относительно предыдущих времен собирают воедино известия из местных летописцев, хронографов, из житий святых, разных повестей и т. п., а затем продолжают их, излагая главным образом события Московского государства и притом с точки зрения Московского правительства; в основу же обыкновенно полагалась начальная Русская летопись, или «Повесть временных лет» игумена Сильвестра. Таким образом, получились обширные летописные сборники, или своды. Образцом подобных сводов в XVI веке служит Софийский временник (названный так потому, что был найден между рукописями новгородского Софийского собора).
Царствованию Ивана Грозного или собственно первой его половине посвящена особая официальная летопись, названная «Царственной книгой», составленная, по всей вероятности, кем-либо из царских дьяков. При изложении путешествий и походов Грозного она, очевидно, пользовалась Разрядными книгами, причем с особой подробностью распространяется о Казанском взятии. Это взятие составило предмет отдельной, украшенной повести (которая вошла в Софийский свод). Продолжение Царственной книги находится в других официальных летописях того времени, дошедших до нас в разных сводах и сборниках. Тому же царствованию посвящен особый исторический труд князя Андрея Курбского, доведенный почти до 80-х годов XVI столетия. Он также в первой половине Иоаннова царствования преимущественно останавливается на покорении Казани, в котором сам участвовал и которое описал живыми светлыми чертами. Он ярко выставляет благодетельное влияние Сильвестра и Адашева, а затем сообщает о перемене, происшедшей в Иоанне, и мрачными красками изображает его казни и эпоху опричнины. При всем известном пристрастии его, как личного врага Иоаннова, история его представляет для своего времени выдающееся, талантливое произведение, а достоверность ее большей частью подтверждается и другими источниками об этом царствовании. К той же эпохе относится и так наз. «История Казанского Царства», доведенная до его покорения и написанная витиеватым, украшенным слогом. Автором ее считается священник Иоанн Глазатый, который 20 лет находился в плену у Казанских татар и был освобожден при взятии Казани.
Кроме государственного центра, или Москвы, летописное дело в эту эпоху продолжается почти с прежней энергией только в бывших северо-западных вечевых общинах, Новгороде и Пскове, т. е. в областях с наиболее развитой гражданственностью. Но и там сия деятельность совершается уже под очевидным московским влиянием, непосредственным проводником которого являются новгородские владыки, не избираемые, как прежде, общиной, а назначаемые прямо московскими государями. Известно, что летописное дело в Новгороде и прежде велось под надзором владык. Отсюда тем заметнее перемена в характере самого летописания после падения политической самостоятельности Новгорода и Пскова. Замолкли известия о бурных вечах, борьбе посадничьх партий и т. п. движениях. Церковные интересы, прежде шедшие рядом с местными политическими и даже уступавшие им первенство, теперь решительно преобладают в Новгородских летописях, начиная с знаменитого дела о ереси жидовствующих. Известия собственно церковные или епархиальные, т. е. о построении новых храмов, обновлении старых, о молебнах, крестных ходах, иноках, о путешествиях владык, и благочестивые легенды перемежаются только частными известиями о разных бедствиях, каковы: пожары, голод, моровая язва, неприятельские разорения и т. п. Любопытно, что прежний обычай жребия при выборе владыки иногда применяется к выбору святого. Так, в 1533 году в Новгородской области и во Пскове был большой мор (вероятно, от обычной местной болезни, именуемой «железою»). Владыка Макарий назначил жителям двухнедельный пост. Мор не прекращался. Тогда, по совету с гражданами, он решил поставить церковь-обыденку. Но возник спор: во имя какого святого? Одни говорили, что надобно ставить во имя апостола и евангелиста Матфея, которому еще не было посвящено ни одного храма в городе; а другие хотели апостола и евангелиста Марка. Владыка велел положить на престоле в соборном храме два жребия; вынули жребии Матфея, а Марков остался на престоле. 8 ноября поставили деревянную обыденку во имя Марка. Владыка в этот день служил молебен в св. Софии, а потом соборне освятил новую церковь, совершил в ней литургию и повелел по всему городу, а также по монастырям петь молебны и праздновать св. евангелисту Марку. С 6 января мор начал утихать.
В 1552 году был в Новгородской области необыкновенно сильный мор, который не щадил и людей иноческого или священнического чина, так что много церквей стояло без божественной службы; при Софийском соборном храме из 24 попов и дьяконов осталось только шесть священников и два дьякона. Всего от этого мору, если верно известие летописи, умерло 279 594 человека — число огромное для того времени. По благословению епископа Серапиона, духовенство и народ в один день поставили две церкви во имя препод. Кирилла Белозерского и св. мученика Христофора. А тут, по словам летописца, новое бедствие: вследствие постоянной нужды в причащении умирающих, во всех городских церквах не достало «агнцев», т. е. запасных даров, которые вынимаются в великий четверг на весь год. Архиепископ Серапион велел священникам брать запасный агнец из Софийского собора, а между тем послал гонца в Москву к митрополиту Макарию с вопросом, что делать, когда и этот агнец весь выйдет. С разрешения митрополита владыка соборне служил святую литургию и вынул запасный агнец, так же как это совершалось в великий четверг, а от сего агнца уже брали приходские священники по мере нужды. В новгородских летописях встречаем особую подробную повесть о том, «как Иоанн Васильевич, самодержец всея Руси, казнил Великий Новгород, еже оприщина и разгром именуется». Этой скорбной повестью почти заканчивается новгородское летописание; далее оно продолжалось в виде некоторых записей и отдельных сказаний. Вместе с материальным благосостоянием Великого Новгорода погром, очевидно, нанес тяжелый удар и развитию книжной словесности, развитию довольно заметному в эпоху, предшествующую погрому.
В том же роде является и Псковское летописание после присоединения к Москве. И здесь описываются почти те же бедствия. Например, в 1521 году был во Пскове сильный мор; особенно умирали переселенные сюда москвичи, как люди непривычные к местным условиям. Наместник московский князь Михайло Кислой, духовенство и граждане поставили обыденку во имя св. Варлаама Хутынского; но мор не перестал. Услышав об этом бедствии, государь (Василий Иванович) велел митрополиту освятить воду в Успенском соборе у мощей Петра и Алексея, послать эту воду во Псков, где священники кропили ею дворы и людей (в Новгороде на ту пору не было владыки). В то же время, по приказу государеву, срубили вторую обыденку и освятили ее в честь Покрова Богородицы 2 февраля. Моровое поветрие, уже и прежде начавшее ослабевать, после того прекратилось. В Псковских летописях, впрочем, встречается более критическое отношение к московскому управлению, чем в Новгородских, а также в большей степени является элемент гражданский или экономический. Здесь не было своего владыки, а потому светские власти, т. е. московские наместники и дьяки, не имели себе такого противовеса как в Новгороде. В ближайшую за присоединением эпоху важную роль играл здесь известный дьяк Мисюр Мунехин, восстановитель Псково-Печерской обители, крупный представитель и проводник московского влияния и московских порядков. Этот дьяк, с соизволения московского государя, вмешивался в самые церковные отношения и ограничивал влияние во Пскове новгородского владыки Макария (потом митрополита). Относительно сего владыки любопытно следующее известие Псковской летописи. Около 1524 года Макарий задумал построить мельницу на реке Волхове в Новгороде, пониже Великого моста. За это дело взялся какой-то псковитин Невежа, подручный Снетогорского монастырского мельника. И начал он делать запруду, а монастыри новгородские и весь Великий Новгород концами стали возить на судах камень и валить его в запруду; возвели ее уже выше воды. Некоторые с удивлением говорили: «Волхов наш смолоду не молол, неужели под старость учнет молоть?». Но пришла весенняя вода, и разнесла всю работу.
