Полное воздаяние великому русскому поэту совершается несмотря на то, что автора отделяет от него религиозная граница:

Наконец, размышления о величии Пушкина включаются в контекст раздумий о себе, своём поэтическом даре, о художественно-эстетических ориентирах в творчестве:

Развитие этой личной темы в стихотворении прослеживает Т. Н. Галиуллин: «Яшь шагыйрьнең максаты – Пушкин каләменнән төшкән тезмә-чәчмәләрнең тирәнлегенә үтеп керү, шулардай үрнәк-өлге алу, гөлбакчасына кереп, җимешләреннән авыз итү. Шуңа күрә беренче куплетта ук, Александр Пушкин янәшәсендә «мин» образы калкуы гаҗәп түгел («Минем дәрт-омтылышым синең дәртең белән бер үктер»). Остазыңның шигъри бакчасында очып, «сандугачларыңны күреп», «күңел ачып» йөрү бер хәл, аңа тиң әсәрләр иҗат итү – икенчерәк гамәл. Бу нисбәттән дә лирик затның икеләнү, борчылулары озакка бармый: «Кодрәтле зат, шаять, ул дәрманны да бирер». Остазының шифалы иҗади йогынтысы – аның өчен шигъри осталык мәктәбе, рухи таяныч үзәге. Иҗатының алдагы, җитлеккән чорында да шагыйрь Пушкин иҗатына, исеменә еш мөрәҗәгать итә, үз иҗат юнәлешен якларга, расларга кирәк булганда, бәхәскә дә керә (әйтик, «Пушкин вә мин» шигыре), әмма аның олы талантын, халыкчан рухын, шигъри тирәнлеген һәрвакыт югары бәяли»128. («Цель молодого поэта – добраться до самой глубины поэзии и прозы Пушкина, опираться на них как на образцы, вкусить плоды в «саду» его поэзии. Поэтому неудивительно появление образа «я» рядом с Александром Пушкиным («Моё стремление одинаково с твоим») в первой строфе стихотворения. Одно дело – летать, «знакомясь с соловьями», «отдыхать» в поэтическом саду учителя, но совсем другое – на его уровне творить произведения. Связанные с этим переживания и сомнения лирического героя не продолжаются долго: «Всемогущий, даст он и силы». Живительное творческое влияние учителя – для него школа поэтического мастерства, духовная опора. Даже в период своего зрелого творчества поэт часто обращается к творчеству и личности Пушкина, вступает с ним в спор, утверждая свой путь в искусстве (например, стихотворение «Пушкин и я»), однако всегда высоко ценит его талант, народный дух, поэтическую глубину»129).

Лирический герой стихотворения «Бер татар шагыйренең сүзләре» («Размышления одного татарского поэта», 1907) видит цель творчества в приближении к «первообразцам», данным классиками русской литературы:

Незадолго до смерти Г. Тукай признавался:

В то же время лирический герой Г. Тукая осознаёт уникальность и неповторимость творческой индивидуальности каждого поэта и утверждает своё право на оригинальность художественных решений:

В лирике А. С. Пушкина появляется двуголосое и стилистически трёхмерное слово, ориентированное на чужое (другое) слово136. Оно развёртывает свою семантику в бесконечных столкновениях и преображениях различных смыслов, кодов, поворотов образов и тем. В произведениях Г. Тукая доминирует «риторическое» (М. М. Бахтин) слово, т. е. одноголосое и объектное, непосредственно направленное на свой предмет и выражающее последнюю смысловую инстанцию говорящего137.

В отличие от русских поэтов, воспринимающих язык как средство самовыражения творческой личности, в лирике Г. Тукая, последовательно проводящего мысль о том, что поэт владеет истиной в готовом виде и может транслировать её читателям, складывается представление, что слово обладает неким независимым от конкретного человека существованием. Отсюда – обилие метонимических заменителей творческого дара: поэта сопровождают образы пера (каляма) («О перо!», «О нынешнем положении», «Размышления одного татарского поэта» и др.), нежного и печального саза («Разбитая надежда»). Г. Халит констатирует: «Тукай ведёт свободный разговор со своим вдохновением и поэзией». По мнению учёного, это свидетельствует о том, что «он достиг полновластья над своим духовным миром и творчеством»138.