Однако Зеленый кабинет интересен не только как предшественник Кунсткамеры, но и своим художественным убранством - это единственная комната во дворце, сплошь украшенная живописью. Ее стены, обитые деревом, окрашены в зеленый цвет и расписаны светло-серыми, золотистыми, розовато-серыми тона" ми. Здесь неоднократно повторяются вензеля Петра и Екатерины, орлы с коронами на головах, амуры, букеты, вырастающие из стилизованных ваз, гирлянды и лавровые ветви. Над обеими дверями комнаты, в прямоугольных рамах, изображены корзины цветов, стоящие на парадных, красных бархатных скатертях с золотой бахромой. Но сами цветы, яркие и пестрые, написанные с какой-то особой непосредственностью и безыскусностью, вызывают в памяти русские поля и луга, а не дворцовые оранжереи с изнеженными заморскими растениями.
Впрочем, то, что в росписи кабинета участвовали русские мастера, можно предположить и по четырем овальным медальонам в простенках, где с трогательным простодушием представлены аллегории четырех частей света: Европы, Азии, Америки и Африки (Австралия отсутствует, так как о ней тогда имели настолько смутное представление, что даже не включали в число стран света). Видно, художники, трудившиеся над отделкой кабинета, лишь понаслышке знали о далеких жарких краях, где вместо белоствольных березок растут пальмы.
А вот живопись на потолке Зеленого кабинета, прославляющая Екатерину, как мудрую правительницу, в виде богини Истины, совсем другая - парадная, официальная, точно такая, что и на остальных плафонах дворца. По своему характеру она близка работам голландского художника Георга Гзелля, кисти которого принадлежат плафоны в приемной Петра и тронной Екатерины. Не очень крупный живописец, Гзелль, исполняя картины для потолков Летнего дворца, прекрасно справился со своей главной задачей: возвеличиванием и прославлением царской власти. Но писать обнаженные тела, к тому же еще в сложных движениях и поворотах, он умел не слишком хорошо. Изображенные в небесах, среди облаков, фигуры на его плафонах по-земному тяжеловесны. Да и сами небеса низкие, плотные, плоские. В них нет легкости и воздушности, той иллюзии глубокого пространства, которой достигали лучшие художники во Франции и Италии, расписывая потолки дворцов и вилл.
И все же художественное значение плафонов Летнего дворца очень велико: они были одной из первых ласточек, возвестивших о появлении в России нового вида искусства - светской декоративной живописи, живописи, свободной от церковных влияний.
Давно известно, что вещи умеют говорить. Переживая своих создателей и владельцев на века и тысячелетия, они рассказывают об их обычаях, нравах, вкусах, свидетельствуют „за" или „против" них. Каждая комната Летнего дворца, каждая деталь его убранства подтверждают ату старую истину, заявляя о талантливости их творцов, о страстной увлеченности лучших людей Петровской эпохи доселе неведомым, об их устремленности в будущее.
В годы, когда создавался Летний дворец, на невских берегах вовсю кипела работа: после разгрома армии Карла XII под Полтавой и взятия Выборга Петербургу больше не грозило внезапное нападение шведов. И уже не от случая к случаю, не урывками между ратными делами занимается Петр своим возлюбленным детищем. Связывая с ним свои надежды и мечты о будущем России, он с увлечением отдается строительству города. По-прежнему особое внимание уделяет Петр своей летней резиденции: по его мысли, она, как позднее и пригородные дворцы, должна была служить укреплению престижа русского государства. „Если проживу три года, - как-то сказал он, - буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля…" К работам в Летнем саду привлекаются крупнейшие архитекторы - Шлютер, Леблон, Земцов, лучшие мастера садоводства Ян Роозен, Илья Сурмин и другие.
Большинство аллей Летнего сада, по которым мы гуляем еще и сегодня, - память о трудах Яна Роозена, бессменно работавшего здесь целых 13 лет, до самой своей смерти, совпавшей с годом смерти Петра. Но не думайте, что с тех давних пор в саду ничего не изменилось. Бог времени Сатурн, пожирающий дни, месяцы и годы, безжалостен. Его статуя, стоящая на главной аллее, словно напоминает входящим в сад о промелькнувших столетиях. Если бы мы с вами могли сейчас перенестись лет на двести пятьдесят назад и в погожий день посмотреть на Летний сад с высоты птичьего полета, то вместо сплетающихся вершин вековых деревьев, вместо волнующегося моря густой листвы перед нами, как на ладони, раскрылась бы необычная панорама.
Прямые, как по линейке вычерченные, пересекающиеся под прямым углом или расходящиеся лучами аллеи, огражденные гладкими, зелеными стенами. Кое-где, перекрытые сплошным сводом из ветвей и листьев, тянутся зеленые туннели. В квадратах и прямоугольниках между аллеями ровные ряды странных деревьев: вместо развесистых пышных крон их стволы венчают шары, кубы, пирамиды. Тут и там, на аллеях и газонах, мелькают темно-голубые, отливающие серебром пятна. Воды так много, что кажется, будто от удара трезубца Нептуна по глади Невы разлетелись во все стороны гигантские брызги, рассыпались по саду и засверкали зеркалами прудов, заискрились водоемами фонтанов. Только, как и все в этом саду, они потеряли свою естественную, неуловимо-капризную форму и превратились в правильные круги, овалы и другие геометрические фигуры.
Прямая серебристая лента поперечного канала делит сад на две почти равные части. (Их называют Первый и Второй сад). В той, что дальше от Невы - знакомые очертания полукруглого Карпиевого пруда; в нем разводят карпов к царскому столу. Еще дальше, за Мойкой, на месте Инженерного замка, крыши разнообразных построек - это подсобные дворцовые помещения и жилища тех, кто обслуживает дворец и ухаживает за царским „огородом". Впрочем, и в самом саду множество неизвестных нам сооружений, но сверху их разглядеть невозможно. Поэтому бросим еще один взгляд на расстилающийся за Лебяжьей канавкой Царицын луг, на широкую синеву Невы и, продолжая наше путешествие в прошлое, постараемся рассмотреть вблизи этот диковинный сад, похожий на пышную театральную декорацию.
От напора волн „Большой реки" его ограждает каменная стена. Специально для того, чтобы здесь могли приставать шлюпки, верейки и прочие суда „невского флота", в нее вбиты железные кованые кольца. От воды на берег ведут деревянные скользкие ступени.
У самой Невы высятся три длинные, прозрачные галереи; через них-то и попадают в сад. Две, что по бокам, - белые, из деревянных брусочков - трельяжей тонкой работы. „Промеж проходами тех галерей балясы токарные, над оными галереями по одному гербу российскому с короной… местами вызолочены". Центральная галерея, самая большая - „на столбах российского мрамора", украшена поверху балюстрадой из точеных столбиков. Пол в ней выстлан белыми и черными мраморными плитками, а потолок подбит холстом. Но первое, что здесь привлекает внимание, - беломраморная статуя прекрасной обнаженной женщины, стоящая на высоком пьедестале. Изящная и стройная, с чуть повернутой гордой головой, пленительная в своей наготе, древнеримская богиня любви Венера будто с удивлением смотрит на бледное северное небо, на неторопливо бегущие у ее ног волны реки. Волею каких судеб очутилась она в этой холодной и неприветливой стране, за многие тысячи верст от своей солнечной родины? Изваянная неизвестным древним скульптором, полтора тысячелетия пролежала она в желтоватой сухой римской земле, до тех пор, пока в начале XVIII века люди, рывшие котлован под фундамент для своего жилища, не извлекли ее и не вернули к жизни. Найденная „с отшибленной головой и без рук", она была куплена агентом русского царя в Риме Юрием Кологривовым и отдана им для приведения в порядок местному скульптору.
Весть о приобретении „мраморной статуи Венус" очень обрадовала Петра. Ведь это была первая настоящая античная скульптура, которая украсит его сад в новой столице. Но случилось непредвиденное - в те времена вывоз из Италии произведений античного искусства был запрещен папой римским. Поэтому римские власти, доведавшись о „втором рождении" Венеры, арестовали того, кто ее продал, а скульптуру отобрали у реставратора. Узнав о случившемся из полного отчаяния письма Кологривова, Петр послал ему на помощь еще одного агента - Беклемишева и ловкого дипломата Савву Рагузинского. Долго не удавалось им уговорить папу Климента XI и кардинала Оттобони разрешить увезти Венеру, но, наконец, хитроумному Рагузинскому пришла в голову блестящая мысль: в обмен на статую он предложил мощи католической святой Бригитты (они оказались у русских после взятия Ревеля). Тут уж папе, хочешь не хочешь, - пришлось согласиться, не мог же он ради какого-то языческого идола отказаться от мощей столь чтимой католической святой. Ни словом не упоминая о сей странной сделке, распорядился он „в угодность царю" подарить статую. Зато уж как заботился Петр о том, чтобы в целости и сохранности доставили ее в Петербург! Старательно упакованную в ящик, со всеми предосторожностями, везли ее по морям и рекам, через поля и леса, на кораблях и на специальном „каретном станке" с мягкими пружинами. Привезли и поставили в мраморной галерее царского „огорода", всем на обозрение и удивление. Но, по правде сказать, далеко не у всех вызывала она тогда восхищение. Не один приверженец старины, проходя мимо, потихоньку плевался и на чем свет стоит клял царя-антихриста, понаставившего в своем саду „голых девок" да „идолов поганых". А Петр не мог нарадоваться, не мог налюбоваться на свою богиню Венус и, чтоб вреда ей какого не причинили, велел ставить около нее „для охранения" часового из гвардейцев.
