Все мои инстинкты противоречили тому, чтобы позволить ей продолжать подвергать себя опасности, работая на семью, но, конечно же, это не возымело действия, и если я пытался остановить ее, она все равно обходила меня стороной. Это чертовски раздражало, и я был уверен, что этот спор мы будем вести до конца наших дней, потому что мы оба были слишком упрямы, чтобы отступить. Но я должен был признать, что она более чем способна постоять за себя, даже с моей сумасшедшей семьей вокруг нее, так что, возможно, я зря волновался. Не то чтобы я мог с этим что-то поделать. У меня в крови было желание защищать ее любой ценой. Хотя, по крайней мере, в ближайшие несколько недель я был уверен, что мне не придется этого делать. Помимо того, что она полностью погрузилась в образ жизни Ромеро, она также провела время, разбираясь со всеми воспоминаниями, которые вернулись к ней, и нам удалось разыскать ее маму. Уинтер медленно выясняла, кем она была раньше и кем является сейчас, и соединяла эти две части своей души вместе по мере того, как она исцелялась и с каждым днем все больше убеждалась в том, кто она и чего хочет. Теперь у нее были планы по созданию женских приютов по всему штату с помощью алмазов, которые она забрала у Рамона, создавая убежища для тех, кто нуждается в помощи, как когда-то она.

Однако у меня была чертовски веская причина опасаться за ее безопасность. Через неделю после того, как мы потопили Рамона и его шикарную яхту на дне моря, пришло письмо на мое имя. Внутри была одна строчка, написанная от руки специально для меня.

«Хулио Домингес передает привет Ромеро, мы с нетерпением ждем возможности обсудить с вами наши пропавшие бриллианты в ближайшее время».

Итак, наша попытка скрыть нашу причастность к гибели стольких людей из картеля Домингеса не удалась. Кто-то знал, что это были мы, и этот кто-то сказал главе одного из самых опасных картелей Мексики, что у нас есть что-то, принадлежащее ему.

Отсюда и наша постоянно растущая связь с Картелем Сантьяго. Мы были уверены в своих силах защитить себя от Картеля Домингеса в нашем родном городе, но, как гласит старая поговорка, враг моего врага — мой друг. И если в Синнер-Бэй грянет война, мы хотели встретить ее лицом к лицу с нашими союзниками на нашей стороне.

Я выдохнул, прогоняя мысли о Картеле Домингеса, и сосредоточился на прекрасном создании, которое было у меня на руках. У нас было целых две недели, начиная с этого момента, и я намеревался начать их с размахом.

— Я надеялась, что эта повязка на глазах будет равна чему-то извращенному, orso, — сказала мне Уинтер, снова используя это гребаное прозвище, которое дали мне мои братья, хотя я должен был признать, что благодаря ее соблазнительному тону я не особо возражал против этого.

Orso, или медведь по-итальянски, был их способом не очень тонко указать на то, что я проявляю чрезмерную заботу. Это было предупреждение, к которому я поневоле научился прислушиваться, потому что в последний раз, когда они решили, что я зашел слишком далеко, пытаясь удержать Уинтер при себе, Слоан повела ее ночью в гребаный стрип-клуб и прислала мне фотографии, на которых они вдвоем качались на шесте, как будто это была рождественская елка, а они были маленькими эльфами Санты. К счастью, они решили, что то, что они делают это в полной одежде, достаточно ясно доносит их мысль, но, черт побери, они были правы. Хотя, клянусь, эти двое все еще старались свести меня с ума выбором одежды Уинтер каждый раз, когда мы выходили на улицу.

— Думаю, это зависит от того, что ты считаешь извращением, куколка, — ответил я, ухмыляясь про себя, когда поставил ее на ноги и встал позади нее.

— После двух недель, проведенных в одиночестве в этом большом доме, можешь поверить, я хочу извращений, — промурлыкала она, сложив руки на красивом темно-синем атласном платье, которое она носила вопреки прохладе ветерка в ожидании большого открытия.

Я рассмеялся, давая ей понять, что полностью намерен удовлетворить ее потребности как можно скорее, а затем потянул за узел на шелке, чтобы снять повязку с ее глаз.

Уинтер резко вдохнула, прикрыв рот руками, и уставилась на деревянный домик, который я построил специально для нее. В нем было достаточно деталей от того, в котором мы когда-то жили на склоне горы, чтобы быть знакомым, но я также сделал несколько усовершенствований.

Здесь было длинное крыльцо с качелями, рядом с которыми уже потрескивал огонь, толстое серое одеяло и даже гитара, ожидавшая нас, как я и просил. Деревянное строение было построено по аналогичному проекту, но в большем масштабе, чем оригинал. Внутри вся мебель была новой, и я выбрал вещи, достаточно похожие на те, что были у нас когда-то, чтобы вызвать все эти воспоминания. В центральной комнате по-прежнему стояла кровать королевского размера, в каменном камине пылал огонь, а диван был в тысячу раз удобнее, чем тот, на котором я спал ночами. Все было таким же, но другим. Совершенно новое место, которое мы могли бы назвать своим, сохранив в его дизайне воспоминания о наших первых неделях вместе.

Кроме того, я позаботился о том, чтобы здесь были все современные приспособления, а также генератор, способный работать от всего, чтобы мы могли чувствовать себя здесь комфортно, когда захотим убежать от мира. В ванной нас ждала огромная ванна на ножках, а в холодильнике было столько еды, сколько мы могли съесть, включая дополнительный блок сыра на случай, если она снова захочет поиграть со мной в дикарку.

— Николи… — вздохнула Уинтер, ее голос дрожал от эмоций, она просто смотрела на хижину, не замечая, как я отступил от нее и опустился на одно колено.

Я достал синюю бархатную коробочку из кармана клетчатой рубашки, которую купил по случаю, к отвращению Фрэнки, но я хотел сделать все правильно. Дело было не в деньгах, которые у нас были, и не в роскоши, которую я мог ей предложить. Речь шла обо мне и о ней. О дикарке, которую однажды горный мужчина нашел дрожащей в снегу. В последние несколько месяцев я даже позволил своим волосам отрасти, не обращая внимания на Уинтер и моих братьев, когда они напоминали мне, что их снова нужно подстричь. И пока я был в Мексике, я позволил своей бороде тоже отрасти.

Тайсон носился туда-сюда, возбужденно лая, словно понимая, что происходит, и я прочистил горло, чтобы напомнить ей, что я все еще здесь.

— Ты построил это место, чтобы оно выглядело как… — у Уинтер снова перехватило дыхание, когда она оглядела меня, ее глаза расширились, когда она обнаружила меня стоящим на одном колене на зеленой траве, заполнявшей поляну вокруг хижины. Я хотел сделать это в снегу, как тогда, когда мы встретились, но я не мог ждать так долго. Так что это была трава.

— Уинтер, — тихо сказал я, глядя на это совершенное создание, которое связало себя со мной любовью, кровью и душевной болью. — С каждым днем, проведенным с тобой, мое сердце становится цельным так, как я никогда не считал возможным. Каждый день, проведенный в разлуке, я тоскую по тебе всеми способами, которыми мужчина может тосковать по своей женщине. Я убивал за тебя, я готов умереть за тебя, но важнее всего то, что я хочу жить ради тебя. Я хочу просыпаться каждый день до конца своей жизни рядом с моей дикаркой. Я хочу владеть тобой и пожирать тебя, поклоняться тебе и поглощать тебя, я хочу вдыхать тебя и никогда больше не выдыхать. Я уже твой во всех смыслах, но я хочу, чтобы ты произнесла эти слова. Я хочу услышать, как ты обещаешь это перед всеми, кого мы любим, и кричишь об этом на весь мир своим прекрасным голосом, который слишком долго находился в клетке. Я хочу вырезать твое имя в своем сердце и носить шрам так же гордо, как ты носишь все свои. Я хочу владеть тобой, Уинтер. Тобой и никем другим до конца времен. Я хочу, чтобы ты была моей и только моей. Так что ты скажешь?

Ее глаза наполнились слезами, когда она посмотрела на коробочку в моей руке, на платиновое кольцо, которое я изготовил специально для нее. По бокам кольца были листья, инкрустированные изумрудами цвета ее глаз, а рубин в центре кольца был вставлен на место, чтобы выглядеть как роза, глубокий цвет которой подходил к ее волосам. У нас был целый носок бесценных бриллиантов, которые я мог бы использовать для изготовления кольца, но меня это не волновало, это кольцо было ею, оно было жизнью, красотой и свободой, и когда она протянула ко мне дрожащую левую руку и позволила мне надеть его на ее палец, мое сердце заколотилось от счастья, такого огромного, что я почувствовал, что могу утонуть в нем.