Далматинскому трибунату были во многом свойственны те же черты, что и приорату, прежде всего наследственность и долгосрочность занятия должности. Известны семьи, в которых должность трибуна переходила от отца к сыну, а сам термин «трибун» стал составной частью личного имени (Trunzanus)^[552]. Трибуны входили вместе с приорами в единую аристократическую группу, роднились посредством браков, из числа трибунов выходили иногда приоры (CD, I, s. 26, 46, 49, 108). Родственники (прежде всего братья) трибунов участвовали в политической деятельности, не занимая официальных должностей. Иногда трибунами оказывались два брата (один — трибун о-ва Раб, другой — трибун г. Задара) (CD, I, s. 46). Трибуны, как и приор, были облечены исполнительной и судебной властью. Сходство приората и трибуната свидетельствует о внутреннем единстве административной структуры раннесредневекового далматинского города и о взаимосвязанности ее элементов.

Для структуры самоуправления далматинских городов X–XI вв. было, таким образом, характерно: 1) наличие народного собрания; 2) дуализм территориально-соседских общин, составлявших город, и города как единого социально-политического организма; 3) аристократический характер высших исполнительных магистратур. К этим признакам следует, может быть, добавить также отсутствие системы прямого налогообложения: оно неизвестно на протяжении всей истории далматинских средневековых городов, поскольку финансирование городских нужд осуществлялось, по-видимому, за счет судебных и торговых пошлин.

Совокупность этих характеристик вновь приводит к мысли об аналогии политической структуры раннесредневековых городов Далмации со структурой античного домуниципального полиса, с присущей ей бессословностью городского строя, дихотомией полиса и территориально-соседских общин, его составлявших, органическим единством и противостоянием полисной аристократии и демократии^[553].

Квазиполисная структура самоуправления далматинских городов достигла своего расцвета в XI в., но уже к концу этого столетия равновесие между ее элементами нарушилось. Прежде всего этот процесс был связан с формированием патрицианского сословия. Задарские патриции (nobiles) впервые упоминаются с конца X в., а для других городов — с XI в. Оформление патрициата сопровождалось становлением и особого, патрицианского самосознания. Далматинские нобили XIII–XIV вв. возводили свои родословные к итальянской знати, к античным патрицианским родам и даже к древним троянцам. Эти факты справедливо оцениваются как стремление патрициата к обособлению от остальных горожан, но при этом нередко забывается о том, что не всегда далматинская знать так настойчиво подчеркивала свое иногороднее происхождение. Так, надпись на саркофаге сплитского приора Петра (IX–XI вв.) гласит, что он «родился, вскормлен, получил образование в Сплите»^[554]. Аналогична надпись на саркофаге сплитского архиепископа Иоанна (вторая четверть X или последняя треть XI в.)^[555]. На надгробиях Иоанна и дубровницкого архиепископа Виталиса (умер в 1046 г.) названы отцы умерших^[556], что позволяет предполагать местное происхождение этих людей. Скорее всего знатные далматинцы раннего средневековья гордились этим происхождением и не пытались его замалчивать. Таким образом, в XII–XIII вв. в сознании городской верхушки произошел перелом, нуждающийся в объяснении.

В связи с этим приобретают важность данные патрицианской антропонимики. Наиболее интересным в этой области является факт постепенного исчезновения в ходе XIII в. фамилий у патрициев таких городов, как Сплит и Трогир, тогда как дубровницкая и задарская знать свои фамилии сохранила. До середины XIII в. преобладало обозначение представителей городской знати по типу «А внук Б», причем вторая часть имени («Б») практически являлась не именем деда, а семейной фамилией. В югославской литературе принято переводить «nepos» в подобных формулах как «племянник»^[557]. Это вряд ли правильно по двум причинам: счет родства по боковой линии для Далмации неизвестен; в ряде случаев Фома Архидиакон дополняет стандартную формулу «А внук Б» указанием на отца человека (Гаудий, сын Котинин, внук Карокулин^[558]), выстраивая прямых родственников-мужчин в генеалогический ряд. Из 16 известных за 1203–1232 гг. сплитских «викариев» (т. е. заместителей городского князя) 10 именовались по этой формуле^[559]. То, что последняя часть подобного наименования представляла собой фамилию, следует из имен Добре, внука Карокулина (викарий 1208–1209 гг.), и Фомы, внука Месегалины (викарий 1214–1215 гг.): известно, что Карокулины и Месегалины (Месагалины) являлись знатными сплитскими семьями уже с XI — начала XII в.^[560] Однако с середины XII в. в Сплите и Трогире стало решительно преобладать наименование по типу «X сын (filius) Y», в котором лишь со временем обнаружилась тенденция к превращению второй части («Y») в полноценную фамилию, и то лишь у наиболее видных семей.

У фамилий XI–XII вв. имелась еще одна особенность — часть из них, по-видимому, была образована от топонимов. Так, сравнив название задарского секстерия Марро ин Сако с фамилией сплитского викария 1217 и 1234 гг. Менгацы Маравенья (Maravegne) (CD, III, s. 164, 394), можно, видимо, счесть вероятным, что и название городского района, и фамилия викария образованы от романского корня mar-, обозначающего заболоченную местность. С середины XIII в. связь между патрицианскими фамилиями и топонимами становилась обратной: деревеньки в округе назывались но фамилиям своих хозяев-нобилей. Эти факты свидетельствуют о некотором ослаблении с середины XIII в. связей далматинской городской верхушки с городской общиной и о разрыве традиционных связей городской знати с городскими кварталами. Исчезновение фамилий и счет по отцу превращал генеалогию патрициев в их личное дело, лишая историю знатных родов того общественного значения, которое они, безусловно, имели в X–XI вв., когда само существование этих родов было теснейшим образом связано с локальными формами общности городского населения («малыми ассоциациями»). Знать все более противопоставляла себя городской корпорации и со временем создала собственные организационные формы, вытеснив сходку из сферы городского самоуправления.

В XI–XII вв. этих форм еще не было. Нобили «толпой» (turiba nobilium)^[561] присутствовали при решении важных дел, которые в XII в. все реже выносились на утверждение сходки. Уже в XI в. при разборе судебных дел, помимо епископа, приора и судьи, присутствовало столько нобилей, что их «долго было бы перечислять» (CD, I, s. 153). В начале XII в. оформлялась более узкая правящая группа proceres или principes. Значительная часть proceres не имела должностей, так что неформальный («неконституционный») характер стоявшей у власти группы сохранялся. Людям, «правящим» городом, выдавались с середины XII в. привилегии венгерских королей, которые до этого предоставлялись всем гражданам. Остальное население все чаще обозначалось как «concives» (сограждане) иди даже «contribules» (соплеменники) правителей (CD, II, 49). На о-ве Брач уже в 1075 г. непатрицианское население острова обозначено хорватским королем Звонимиром как «insulane» (островитяне) (CD, I, s. 159), но отнюдь не «граждане». Патрициат становился основным, а затем и единственным обладателем городской автономии.

Впервые автономия была документально закреплена после подчинения Далмации венгерским королем Кальманом.

Соглашения короля с городами закреплялись в так называемых «дипломах трогирского типа» (1107 г.)^[562]. Трогирская хартия, единственная из сохранившихся, должна была служить двум задачам: зафиксировать сложившееся к XII в. политико-административное устройство городов и определить характер взаимных обязательств с новым сувереном. Король обещал городу: 1) сохранять прочный мир; 2) не превращать горожан в подданных «tributarii»; 3) утвердить епископа и князя, которых выберут горожане; 4) позволить горожанам пользоваться издревле установленными законами; 5) сохранить за гражданами право выселяться из города вместе со своими семьями; 6) не позволять вселения венгров или других иностранцев в город без согласия горожан и отказаться от права постоя в Трогире. Наконец, стороны договорились о разделе дохода от торговых пошлин: десятина шла трогирскому епископу, а остальное делилось между королем и городским князем в соотношении 2:1 (CD, II, s. 19). Во внутреннюю жизнь далматинских городов, как она сложилась к 1100 г., эта хартия вносила мало нового. Новыми были письменная фиксация городских порядков и переход к системе договорных отношений с государством-сюзереном. С королем договаривались не отдельные люди, а единая городская община, отказывавшаяся от части общинных доходов в пользу сюзерена. Диплом Кальмана дополняет известная надпись, начертанная ок. 1105 г. на колокольне задарского монастыря св. Марии, выстроенной по приказанию короля^[563]. В ней Кальман сообщает об одержанной им над задартинцами победе, а после этого говорит о «наградах мира», т. е. о мирном вступлении в город. В третьей части надписи сказано, что король повелел воздвигнуть эту колокольню за свой счет. Постройка колокольни с надписью отражала, по всей вероятности, стремление Кальмана передать положение дел, сложившееся в ходе заключения договора с Задаром, как ситуацию принесения вассальной присяги: первая часть надписи повествует о подчинении горожан королю, вторая — об установлении мира и, по-видимому, вассальных обязательств, третья — о даре сеньора новоявленному вассалу.