Кальман, конечно, хотел представить включение городов в состав Королевства Венгрии в привычных для феодальной среды категориях. Интереснее, однако, то, что и сами города, судя по всему, не возражали против подобной трактовки установившихся отношений с Ариадами. Итак, «имперский» период политического существования городов, когда они пользовались византийским покровительством, но не обладали официально автономным статусом, сменился «коммунальным» периодом, когда города обрели этот статус, но в значительной степени лишились защиты государства-сюзерена. Документами, фиксировавшими этот статус, были коммунальные хартии — к их разряду, бесспорно, относится и диплом Кальмана. Таким образом, дипломы «трогирского типа», или коммунальные хартии, представляли собой акты, закреплявшие отношения вассально-сеньориального тина. Эти хартии оформляли «оммаж» города сеньору, но косвенным образом они содержали и признание его самостоятельности в качестве контрагента вассальной присяги.

Признание Кальманом автономии городов отнюдь не означало, что их отношения с Королевством Венгрии стали бесконфликтными. Венгерские феодалы и после этого неоднократно пытались утвердиться в стенах далматинских городов, и населению приходилось силой отстаивать свою независимость. После более чем тридцатилетнего пребывания городов в рамках феодального Венгерского государства король Гейза II даровал Сплиту и Трогиру в 1141–1142 гг. привилегии, зафиксированные как дополнительные статьи к диплому Кальмана. Вторая привилегия Сплиту, как и трогирская, словами «с вашим судьей» (CD, II, s. 49), уточнила ранее данное этому городу право пользования старыми законами. Очевидно, венгры пытались посадить в городах своих судей. В трогирском дипломе Гейза II обязался: 1) венгры не будут взимать долги с горожан; 2) не будут брать заложников; 3) люди короля не будут выводить горожан за пределы города (CD, II, s. 53–54). Городская община выступала в этих дипломах в качестве института, гарантирующего личную свободу горожанина независимо от его принадлежности к той или иной группе сограждан. Понятие городской свободы «libertas civiLatum» фигурирует и в договоре Задара с общиной о-ва Раб 1190 г. Эта свобода заключалась в свободе горожан внутри городских стен: здесь с ними нельзя делать того, что можно вне стен, а именно взыскивать долги, искать у них награбленные вещи (CD, II, s. 248).

Конституционная структура города формировалась медленно. После 1107 г. в Далмации появились городские князья, но приоры еще около полувека фигурируют в документах наряду с князьями, а некоторые из них обозначаются то как князья, то как приоры (CD, II, s. 31, 45, 49, 55). Очевидно, термин «comes» первое время был лишь калькой с далматинского «приор». И в начале XII в. сохранялась долгосрочность исполнения должности приора-князя, хотя неустойчивая политическая конъюнктура нередко заставляла горожан менять состав правящей верхушки, которая в XII в. в значительной степени оставалась местной по происхождению. Престиж княжеской должности к концу XII в. упал в связи с притязаниями на нее со стороны окрестных хорватских феодалов. Они жили в городах наездами, управляя ими с помощью местных викариев. Поскольку горожане «брезговали оказаться под властью славянина»^[564], княжеская должность нередко была вакантной. Когда Задар в конце XII в. избавился от венецианского владычества и от венецианских князей, княжеская должность на протяжении некоторого времени оставалась незанятой и городом управляли консулы (CD, II, s. 318–319).

Не следует преувеличивать степень зрелости городских административных коллегий в XII в. Патрициат в это время еще не настолько созрел и выделился из городской общины, чтобы выработать устойчивую систему коммунальных советов. Аморфность коллегий, неопределенность их функций и количественного состава были общим явлением в раннекоммунальных политических образованиях Европы^[565]. К 1200 г. можно судить о существовании лишь двух коллегий узкого состава — консулата, дублировавшего функции князя, и курии, состоявшей из судей и советников. В науке утвердилось мнение, что на родине консулата, в Италии, консулы первоначально были членами временных комиссий, создававшихся городской сходкой для решения конкретных политических вопросов (ad hoc), и лишь впоследствии закрепились у власти в качестве постоянной коллегии^[566]. В Далмации же консулат, скорее всего, — оформленная группа «proceres», члены которой постепенно приобрели статус магистрата. Как правило, консулов было от трех до) шести, но количественный состав их коллегии, видимо, так и не был строго определен. На протяжении столетия (примерно в 1150–1250 гг.) консулы эпизодически упоминаются в документах, но окончательно они еще не утвердились. Традиции приората, которых не имели города Италии и Южной Франции, затрудняли утверждение консулата, полностью дублировавшего функции городского градоначальника.

Гораздо более перспективной оказалась другая коллегия, не подменявшая собой высшую исполнительную магистратуру, но дополнявшая ее, — курия, состоявшая из судей и советников. Очевидно, на раннем этапе (рубеж XII–XIII вв.) курия объединяла консулов и судей — практически всех должностных лиц высшего ранга (не более 10 человек). Вряд ли курия была многолюдным собранием^[567]. Курия из судей и советников оказалась жизнеспособной, поскольку она объединяла в рамках одного административного органа и судебную, и исполнительную власть. Неотделенность судебной власти от исполнительной стала одним из системообразующих факторов средневекового коммунального строя. Объединение в составе курии судей и консулов не составляло больших трудностей — судейские и консульские должности поочередно исполнялись одними и теми же людьми. В Дубровнике известны имена 9 судей в 1190 и 1195 гг. и 10 консулов в 1198 г.^[568] Из этих 10 консулов четверо ранее были судьями, а у пятого судьей был близкий родственник, скорее всего брат. Похоже, что преимущественное право знатных семей на высшие городские магистратуры сложилось уже к началу XIII в.

Коммуна становилась на ноги в сложной внешне-и внутриполитической обстановке. XII век ознаменован в жизни большинства городов также многочисленными конфликтами с местной церковью.

До сих пор в науке идут споры об оценке роли городской церкви (в частности, епископата) в политической жизни далматинских городов IX–XII вв. Остается неясным, был ли епископ носителем высшей исполнительно-законодательной власти. Функции епископа как защитника городских интересов перед государством в позднем Риме хорошо выяснены, но неизвестно, играл ли епископ эту роль и в средневековой Далмации. Об определенной преемственности в этом отношении свидетельствует дубровницкий материал. Мнение С. Рацци, И. Луциуса и других о том, что дубровницкая епископская кафедра была прямой наследницей эпидаврской^[569], нашло подтверждение в опубликованных в XIX в. самых ранних памятниках хорватской истории: в грамоте, которой папа Бенедикт VIII даровал дубровницкому архиепископу Виталису паллий (знак митрополичьей власти), Виталис назван архиепископом Эпидаврским, только имеющим резиденцию в Дубровнике (CD, I, s. 61–62). Таким образом, церковь раннего средневековья явно сохранила идею «translatio sedis episcopalis». Этот факт небезразличен для проблемы континуитета городских институтов.

Роль далматинского епископата в политических событиях X в. хорошо известна: достаточно напомнить о бурных «синодах» в Сплите в 925 и 928 гг. Однако эту роль церковь играла во внешних, по не в городских делах, даже если речь шла о церковных вопросах. Характерны в этом отношении- обстоятельства учреждения архиепископии в Дубровнике. Около 998 г. иерархи «Верхней Далмации», епископы Котора, Бара, Улциня, отправились на церковный собор в Сплит, и все погибли во время кораблекрушения. Чтобы князья церкви в будущем не подвергали себя опасности, отправляясь в подобные путешествия, их церковной столицей и был назначен Дубровник^[570]. Руководствовались при этом не тем, что город к этому времени успешно отстоял свою независимость, а лишь его близостью к другим епископским центрам.