Но это было завтра.
Сегодня вечером Гриня, набив пасть, пазуху и карманы дарёными пряниками, повёл нас с Антигоной смотреть навок.
Алекс милостиво отпустил: ему со старостой о делах поговорить надобно, а мы мешаем.
Стемнело. Небо было усыпано таким количеством звёзд, какого в городе отродясь не бывало. Вот где я понял, почему - именно Млечный путь...
Пахло скошенной травой, берёзовыми серёжками и дымом - в деревне все топили печи. В лесу, который начинался сразу за пустырём, по левую сторону от деревни, кто-то тоскливо гукал.
- Это что, навки? - спросил я, когда гуканье приблизилось и сделалось до настырного громким.
- Николаич это, - непонятно пояснил Гриша. - Филин он. По ночам не спит, сидит в дупле и размышляет о вечном. Вечное ему не нравится, вот он и выказывает недовольство доступными ему средствами...
- Да ты филосов, Гринёк, - не зло поддела Антигона.
- А то! Инок Софроний, давеча, давал "Анналы" почитать, древнего грека Плиния. Я там много интересного почерпнул.
- Например? - не унималась Антигона.
- Не плюй в колодец, а то в глаз получишь, вот тебе пример, - Гришка допетрил, что Антигона его подкалывает.
Идти по лесу было неудобно. Несмотря на то, что я отлично видел в темноте, под ноги всё время бросались какие-то корни, кочки, ямки и гнилые брёвна. Руки через пять минут были исхлёстаны крапивой. Прямо на щёку мне прыгнул откормленный крестовик, и только после того, как меня выпутали из паутины - хозяина оной сердобольный Гриня сберёг на ствол сосны - я заметил, что и наш проводник и Антигона размеренно машут длинными еловыми ветками там, где собираются идти...
- А теперь тихо, - скомандовал Гриша, когда завёл нас, как мне казалось, в самую беспросветную глушь. - Хоронитесь за вон тем брёвнышком и ждите. А я с той стороны их на вас погоню...
Перед нами махнул яркий лисий хвост, и Гришка исчез в темноте.
- Интересно, а как он в небольших зверей перекидывается? - шепотом спросил я. - Ну, закон сохранения массы никто ведь не отменял... Куда девается остальной Гришка, когда он превращается в тридцатикилограммового лиса?
- Тут чудеса, тут леший бродит, русалка на ветвях сидит... - таким же шепотом ответила Антигона, устраиваясь среди лопухов, за громадной поваленной елью. - Не спрашивай того, что разум постичь не могёт. Во всяком случае, не у меня.
- А у кого?
- Да есть один умник. Всё пытается грань между наукой и магией вычислить. Может, когда и встретитесь. Ну всё, помолчи, - скомандовала девчонка, когда я тоже уселся в траву. Трава была влажная от выпавшей росы, с острым режущим краем. - А то навки не придут.
Ждали мы, наверное, долго. От холода я не страдал, но зато напала дикая сонливость. Глаза натурально слипались, на веки словно уронили по мешку песка. От стараний не заснуть лицо онемело, а тело сделалось тяжелым, как колода.
- Обхитрил нас Гришка, - хотел я сказать Антигоне, когда бороться со сном сделалось совершенной пыткой. - Оставил в лесу, а сам в терем вернулся и пироги жрёт.
Но не успел. Потому что показалось, что я что-то вижу...
Глава 3
На фоне тёмных деревьев полянка казалась светлым серебряным пятаком. В лунном свете поблёскивала мокрая от росы трава, по ней шли волны от едва заметного ветерка.
И вот в этой траве, на фоне тёмной опушки, заколыхалось нечто зыбкое, эфемерное, как туман. Я протёр глаза. Широко известный факт: если долго таращиться в темноту, что угодно может примерещиться.
Но вдруг теней сделалось больше. И не тени это были, а светлые контуры девичьих фигур, будто бы в платочках и сарафанах.
Девки водили хоровод.
И ещё один момент: тишина в лесу была весьма условного качества. Свиристели сверчки. Пели ночные цикады. Где-то гулко гу-гукал филин Николаич.
Глядя на хоровод, я начал понимать, что лесные звуки складываются в тонкую мелодию, под которую и ведётся призрачный танец.
Справа от себя я почувствовал движение, и обернувшись, офигел окончательно: под лопушком, на мягкой хвойной подстилке, сидел целый оркестр: кузнечик с крохотной скрипочкой, две лягухи - раздуваясь, горловые мешки их издавали звуки наподобие барабанного боя, и мужичок-с-ноготок, с дудочкой.
Заметив, что я на них смотрю, мужичок в красной шапке с белыми пятнышками подмигнул, а потом прикрыл глаза и повёл томительно-нежную мелодию, от которой почему-то захотелось плакать.
Девки на поляне становились всё реальнее. Я уже различал цвета сарафанов, вышивку на рукавах белых рубашек, пригожие румяные личики...
Пятки зачесались. Захотелось, отринув мирскую суету, впрыгнуть в их круг, завертеться, закружиться, да и остаться с ними насовсем. Сделаться пустым и лёгким, как пёрышко...
Забыв обо всём, об Антигоне, о наказе Гришки вести себя ниже травы, я встал и шагнул на поляну. Я боялся, что девки окажутся галлюцинацией, сном усталого разума, но нет.
Они тоже меня увидели. Румяно заулыбались, протянули руки, зазывая в хоровод. Одна, чернявая красотка с косой до пяток и огромными, как плошки, глазами, сорвала с головы красную ленту и повязала мне на руку...
- Эй, соня, всю жизнь проспишь.
Я повернулся на другой бок и крепко зажмурился. Пахло проглаженными раскалённым утюгом простынями, свежим сеном и сосновыми досками.
- Шурик, ёрш твою налево, там шеф уже бесится. Задание у него...
- Мы в отпуске, - пробормотал я в подушку.
- Да ему фиолетово, в отпуске или на службе. Вожжа попала, понимаешь?
Я понял, что просыпаться придётся, и открыл глаза. Сладко потянулся - так крепко я не спал, наверное, с той поры, как меня выпустили из гроба.
Точнее, с тех пор, как стал стригоем... Обычный мой сон походил на летаргию, на онемение всех членов, при абсолютно бодрствующем разуме, и давал не отдохновение, а ощущение тяжелого похмелья, сидения на дне бочки, заполненной волглым туманом и протухшей водой.
Сейчас я ощущал себя совершенно отдохнувшим, выспавшимся - совсем, как в детстве, на каникулах, когда каждый новый день сулит свежую радость: знакомство с щенком, новую рогатку...
- И чего ему приспичило с утра пораньше?
Спросил я так, для проформы. Потому что и сам уже хотел вскочить, с разбегу окунуться в синие воды озера, и разрезая плечом ледяную свежесть, плыть, куда глаза глядят...
- Староста вчерась о василиске сказывал, - мне кажется, или в говоре Антигоны прорезались мягкие и напевные, совершенно местные нотки?
- О василиске?..
