Доктор посмотрел на него.

— Это сын больного, — сказала сестра. — Он только сегодня утром пришёл из деревни.

Доктор положил руку мальчику на плечо, потом наклонился над больным, пощупал ему пульс, потрогал лоб и задал сестре несколько вопросов, на которые она ответила:

— Ничего нового.

Доктор постоял немного, задумавшись, потом сказал:

— Продолжайте делать всё то же.

Тогда мальчик собрался с духом и спросил сквозь слёзы:

— Что с моим отцом?

— Не теряй бодрости, сынок, — ответил доктор, снова положив ему на плечо руку. — Твой отец тяжело болен — у него рожа лица, но надежда на выздоровление есть. Оставайся здесь, ухаживай за отцом. Твоё присутствие, может быть, принесёт ему пользу.

— Но он не узнаёт меня! — с отчаянием воскликнул мальчик.

— Он узнает тебя… Может быть, завтра. Будем надеяться на лучшее. Не теряй мужества…

Мальчику хотелось бы ещё о многом спросить доктора, но он не решился. Доктор продолжал свой обход.

И вот мальчик начал свою жизнь в больнице. Он ухаживал за отцом, но ничего не мог для него сделать. Он только поправлял ему одеяло, дотрагивался до его руки или отгонял от него мух. Каждый раз, когда отец стонал, он наклонялся к нему; и когда сестра приносила питьё, он брал у неё из рук стакан или ложку я сам поил отца. Больной иногда смотрел на него, но, казалось, не узнавал, хотя взгляд его всё чаще и чаше останавливался на мальчике, особенно когда тот плакал и вытирал платком глаза.

Так прошёл первый день.

Ночью мальчик спал на двух стульях в углу палаты, а наутро снова сидел у постели больного. В этот день мальчику показалось, что в глазах больного мелькнул проблеск сознания. Ему показалось даже, что в ответ на его ласковые слова в глазах отца на мгновение появилось выражение благодарности и что губы его зашевелились, как будто он хотел что-то сказать. Забываясь на мгновение и потом открывая глаза, он, казалось, искал глазами свою маленькую сиделку. Доктор, который приходил два раза в день, заметил, что больному немного лучше.

Вечером, когда мальчик давал отцу пить, ему показалось, что на его распухших губах появилась чуть заметная улыбка. Тогда он начал утешать себя и думал о том, что отец выздоровеет. В надежде, что он, может быть, слышит его, он старался говорить с ним; он рассказывал ему о матери, о маленькой сестре, о том, как они вернутся домой. Он говорил долго, горячо, ласково. И хотя он сомневался в том, что отец понимает его, он всё-таки продолжал говорить, потому что ему казалось, что больной с удовольствием прислушивается к звуку его голоса.

Так прошёл и этот второй день, и третий, и четвёртый, а больному становилось то немного лучше, то вдруг внезапно наступало ухудшение. Мальчик так сильно поглощён был уходом за отцом, что едва успевал съесть два раза в день немного хлеба с сыром, которые приносила ему сестра милосердия. Он не замечал ничего из того, что делалось вокруг: он не видел, как умирали больные, как неожиданно среди ночи вдруг прибегала сестра, как плакали и отчаивались родные, когда уходили из больницы без всякой надежды на выздоровление своих близких. Он не видел всех тяжёлых и печальных картин больничной жизни, которые в другое время, конечно, поразили бы его и привели в ужас.

Шли часы и дни, а мальчик всё время был около своего «таты». Внимательный, заботливый, он трепетал при каждом стоне, при каждом взгляде больного, переходя ежеминутно от надежды, которая наполняла его радостью, к отчаянию, которое леденило его сердце.

На пятый день больному вдруг стало хуже. На вопрос мальчика доктор только покачал головой, как будто хотел сказать: «Всё кончено».

Чпчильо упал на стул и разразился рыданьями. И всё-таки его утешало немного, что сознание медленно и постепенно возвращается к больному. Он смотрел на сына всё более пристальным взглядом, со всё возрастающей нежностью и не хотел принимать лекарство из других рук, а только из рук мальчика. Всё чаще пытался он сделать усилие и шевельнуть губами, как будто хотел сказать что-то. Иногда это движение губ было так заметно, что сын, взволнованный радостной надеждой, быстро хватал его за руку и говорил ему почти счастливым голосом:

— Не бойся, не бойся, тата! Ты выздоровеешь, мы уедем, вернёмся домой, к маме… Потерпи только ещё немного.

Было четыре часа дня. Мальчику казалось, что отцу немного лучше, и он говорил ему ласковые слова надежды. Вдруг он услышал шум шагов и чей-то громкий голос, сказавший всего два слова:

— До свидания, сестра!

Голос этот заставил мальчика вскочить на ноги; он хотел крикнуть, но крик замер у него на губах.

В ту же секунду в палату вошёл человек с большим узлом в руках; за ним шла сестра.

Мальчик громко закричал, но, точно пригвождённый, не двинулся с места. Человек обернулся, мгновение смотрел на мальчика и с криком: «Чичильо!» — бросился к нему. Мальчик, задыхаясь от волнения, упал в объятия отца.

Сёстры, сиделки, доктора — все сбежались на крик и остановились в изумлении.

Мальчик не мог выговорить ни слова.

— О, мой Чичильо! — воскликнул отец, целуя и обнимая сына и бросив внимательный взгляд на больного. — Чичильо, сын мой, как же это случилось? Тебя привели к чужой койке! А как я боялся, что с тобой что-нибудь случилось, после того как получил письмо от мамы, в котором она писала, что отправила тебя! Бедный Чичильо! Сколько дней ты здесь? Как могла произойти вся эта путаница? А я, как видишь, легко отделался, крепко стою на ногах! А мама? Что Кончетелла? А маленький? Как все они поживают? Я ухожу, сейчас из больницы. Пойдём со мной. О, бог мой! Кто бы мог подумать, что всё это так произойдёт!

Мальчик с трудом отвечал на вопросы отца.

— Как я рад, как я рад… — бормотал он. — Какие страшные дни я провёл здесь!.. — И он не переставал целовать и обнимать отца.

— Ну, пойдём, — сказал отец. — Сегодня вечером мы будем уже дома. Пойдём! — И он привлёк его к себе.

Мальчик обернулся и посмотрел на больного.

— Ты идёшь… или нет? — спросил с изумлением отец.

Мальчик ещё раз взглянул на больного, который вдруг открыл глаза и пристально посмотрел на него. Тогда из груди мальчика вырвался целый поток слов:

— Нет, тата, подожди… Вот… я не могу. Вот этот старик… Я уже пять дней с ним. Он всё время смотрит на меня. Я думал, это ты. Я любил его. Он смотрит на меня, я даю ему пить… он хочет, чтоб я всегда был около него. Сейчас ему очень плохо. Ты подожди немного… Я не могу, я не знаю… но мне так жаль его! Я завтра приду домой, позволь мне остаться. Нехорошо было бы оставить его одного. Видишь, как он смотрит на меня! Я не знаю, кто он, но он любит меня… Он умрёт один… Позволь мне остаться здесь, тата!

— Молодец, мальчик! — воскликнул доктор.

Отец смущённо смотрел на мальчика, потом посмотрел на больного и спросил:

— Кто он?

— Такой же крестьянин, как вы, — ответил доктор. — Он пришёл издалека и попал в больницу в один день с вами. Его принесли к нам без сознания, и он ничего не мог сказать. Может быть, есть у него где-нибудь далеко семья, дети. Он, должно быть, принимает вашего сына за кого-нибудь из своих детей.

Больной всё время смотрел на мальчика.

Отец сказал Чичильо:

— Оставайся.

— Ему недолго придётся пробыть у нас, — прошептал доктор.

— Оставайся, — повторил отец. — У тебя доброе сердце. А я пойду поскорей домой, чтоб успокоить мать. Вот возьми немного денег. Прощай, мой милый, хороший мальчик! До свидания!

Отец обнял сына, посмотрел на него долгим взглядом, поцеловал в лоб и ушёл.

Мальчик вернулся к постели больного, и больной, казалось, успокоился. Чичильо снова принялся ухаживать за больным — так же заботливо, с таким же терпением, как раньше, но он уже не плакал. Он снова давал больному пить, поправлял ему одеяло, ласково гладил его руку, говорил ему нежные слова, чтобы ободрить его.

Он провёл с больным весь этот день, всю ночь и затем следующий день. Больному становилось всё хуже: лицо стало багровым, опухоль увеличилась; он тяжело, прерывисто дышал, метался, стонал. Вечером доктор сказал, что он не переживёт ночи.