Как Флора ни старалась, она не могла уловить тот момент, когда ее возлюбленный менял облик. Все происходило слишком быстро, и блики на воде и облака, закрывавшие луну, мешали девушке. И все же Флора заметила, что он никогда не уходит далеко от того валуна, и даже во время их близости на него посматривает. Поэтому одной безлунной ночью она спряталась от шелки вместо того, чтобы встретить его, где обычно. А пока он искал ее на берегу, девушка незаметно проскользнула у него за спиной и достала шкуру из-под камня.

Шелки отошел уже довольно далеко и не услышал шагов Флоры. Она спряталась в кустах желтого утесника, растущего вдоль тропы, и внимала его зову, сначала ласковому, затем сердитому и, наконец, печальному.

– Зачем ты скрываешься от меня, любовь моя? – кричал он. – Чем я не угодил тебе?

Флора тихо лежала в зарослях утесника, закутавшись в краденую шкуру. Она знала, что в облике шелки юноша быстро нашел бы ее по запаху, уловил бы ее дыхание и то, как она дрожит на холодном воздухе, но скрыться от человека не составляло труда, и ему оставалось лишь бегать по пляжу и взывать к своей возлюбленной с искренней мукой и смятением в голосе.

– Что я сделал не так? – повторял он. – Разве мы не были счастливы вместе?

Ей тяжело было слышать его мольбы, но Флора Маккрэканн уверяла себя, что поступила так по острой необходимости. Она не могла потерять его с первыми осенними ветрами и стать матерью-одиночкой, порицаемой и осуждаемой Народом. Это предательство казалось ей незначительным по сравнению с тем, что ждало бы ее саму, не укради она шкуру. Ей пришлось бы отдать свое дитя племени шелки или жить в позоре.

Она пошла на это скрепя сердце. Шелки уже вернулся к камню, обнаружил пропажу и принялся искать свою шкуру в надежде, что ее унесло волнами. Флора тем временем тихонько поднялась по тропе вдоль утеса, набросив шкуру на плечи, и на самом верху ее догнал отчаянный вопль шелки, который наконец осознал, что она натворила.

– Скоро это испытание закончится, – говорила себе Флора, спеша к родительскому дому. – Он забудет о своих страданиях, как только я запру его шкуру в кедровом сундуке, и мы сможем начать новую жизнь вместе.

С тяжелым сердцем она зажала уши ладонями, чтобы не слышать горьких криков своего любимого, подбежала к сундуку и спрятала шкуру под свадебным платьем матери. А затем дождалась утра – не могла ведь она привести мужчину в дом посреди ночи – и вернулась на берег. Шелки лежал нагой на сером как камень песке, весь синий от холода, забывший обо всем, о том, кто он такой и как здесь оказался.

– Идем со мной, – сказала Флора и протянула ему обитый мехом плащ.

Шелки, несчастный и дрожащий, посмотрел на нее и подумал, что незнакомка эта кажется доброй. Ведь больше он ничего не знал и не понимал. А потому безропотно принял ее дар и последовал за нею в стан врага.

Между тем, как Флора похитила шкуру, и тем, как спрятала ее в сундуке, прошло менее получаса, но за это время вопли гнева и отчаяния молодого шелки донеслись до всех северных кланов: медуз-корнеротов, акул, моржей и дельфинов, альбатросов и говорушек, серых тюленей и гринд. Никто из них не знал, куда пропала шкура, и потому не мог помочь юноше. Так он тщетно взывал к своим друзьям и возлюбленной, один на пустом берегу. Скоро воспоминания стали ускользать от него, и слезы на лице – соленые, как море, – постепенно высохли.

Вождь клана Серых Тюленей уловила плач сына и печально склонила голову, понимая, что он для них потерян. Услышали его и серебристые чайки и отнесли по морю далеко-далеко, к маяку на острове Сул-Скерри, лишив сна смотрителя маяка. А там горький зов перехватили гренландские тюлени и передали молодой шелки, давней подруге юноши. И хотя она понимала, что не успеет добраться до него прежде, чем он лишится своих воспоминаний, все же поплыла к острову Народа – так быстро, как только могла. Когда она приблизилась к роковому берегу, шелки уже пропал – ушел за Флорой, закутанный в обитый мехом плащ, робкий и беспомощный, словно детеныш дикого зверя, еще не ведающий страха перед охотником.

Юная шелки легла на песок, еще хранивший следы ее старого друга и похитившей его женщины, и хотя она не плакала, ведь тюлени не могут ронять слезы, сердце ее болело от горя и ярости.

– Если он забыл обо всем, я должна помнить его за нас обоих, и, если он не может говорить за себя, я должна говорить за нас, – решила она.

И с этим развернулась и уплыла в море, в то время как на острове плененный шелки готовился к своей новой жизни с Народом.

Шелки брел босиком по дороге, кутаясь в теплый плащ. Хотя эта одежда отчего-то тревожила его, она дарила ему тепло, и потому он плотнее запахнул плащ, оглядываясь по сторонам.

Все было ему незнакомо: маленькая гавань с пирсом и рыбацкими лодками, узкие мощеные улочки, магазинчики и таверны. По пути им почти никто не встречался (все люди собрались в церкви на утреннюю службу), и лишь изредка взгляд юноши падал на чуждые лица, по-рыбьи бледные и с узкими глазами. Одна только рыжая девушка, вручившая ему плащ, вызывала смутные воспоминания, но они никак не могли всплыть наружу, будто голос, скрытый в глубинах вод.

Все тело ломило. Мышцы ныли, суставы болели, ступни сочились кровью. Голова была словно набита стеклом, отражавшим сцены, больше ему не доступные, и голоса птиц будто кричали об опасности. Флора взяла его за руку и повела к дому своих родителей – каменному, построенному на вершине утеса, с торфяным очагом, низкой крышей и окнами, выходящими на море.

Там она дала ему одежду, сапоги и пальто с воротником на волчьем меху, и подивилась тому, какой он красавец. Конечно, шелки выглядел совсем потерянным и не таким довольным, как она надеялась, но этого, наверное, следовало ожидать. Скоро он обживется на новом месте – если ничего не будет напоминать ему о потерянной шкуре, – и они заживут счастливо.

Флора поставила чайник и принялась готовить для любимого традиционный островной завтрак, дожидаясь возвращения родителей из церкви. Она уже придумала для них объяснение, и даже если мать стала бы сомневаться в правдивости ее слов, то вряд ли озвучила бы свои подозрения. А отец, китобой, был человеком простым и не подумал бы жаловаться на возможного зятя, если тот окажется трудолюбив, будет относиться к старшим с уважением и стараться соответствовать ожиданиям.

Шелки разглядывал комнату с нарастающим замешательством и тревогой. Домик был симпатичный, каменный, с уютным очагом. На стенах висели гарпуны и тюленьи шкуры. На полу лежал ковер, на полках – акульи зубы, рога нарвалов и бивни моржей, украшенные гравировкой. Шелки не понимал, что именно его смущало, но во рту почему-то пересохло от страха, и он дрожал, несмотря на яркий огонь в очаге. Здесь стоял жуткий запах смерти и мучений, но шелки больше некуда было пойти, и ему приходилось молча это терпеть.

Рыжая девушка подала ему миску с едой, жирной и неожиданно теплой. Видимо, он не привык к местным блюдам. А значит, это не его родина. Но куда пропали все воспоминания? Почему на нем не было одежды? Его обокрали? Скорее всего. И, вероятно, нещадно побили, судя по тому, как в теле все болело. Наверное, он лишился памяти из-за сильного удара по голове.

Шелки испытал внезапный прилив ярости по отношению к своим безликим обидчикам и представил, как жестоко отомстит им, когда к нему вернутся воспоминания. Значит, он и сам не чужд насилию? Пожалуй, в нем была такая склонность. Почему же он остался один на неизвестном берегу, нагой и беспомощный? Как разобраться, где его друзья, а где враги? И отчего ему до сих пор так холодно?