ДЕТИ И ВНУКИ
Я очень люблю своих детей, но внуков обожаю до исступления. При этом думаю, что ни как мама, ни как бабушка я себя особенно не проявила. Более того, мой опыт, к сожалению, не может служить примером: с семейными сложностями мне справиться не удалось.
Сын Леша родился, когда мне было 24 года, и, честно говоря, никто его особенно не ждал. Муж взвалил на себя большую часть забот о сыне. Кроме того, помогала баба Ирина.
Я сидела с сыном семь месяцев, но в основном потому, что нам с Юрой было хорошо вместе. Мы все время куда-то ездили, взяв с собой Лешку. Возили мы его в хозяйственной сумке, держа ее с двух сторон за ручки.
Лешке было несколько месяцев, когда мы с Юрой и с моей подругой Ирой Жаровцевой решили поехать отдыхать на Украину. Мы уже выходили из дома, и папа, выглянув из своей комнаты, театрально, как он иногда делал, но искренне воскликнул: «Я вас проклинаю!» Он считал безумием ехать неизвестно куда с таким маленьким ребенком. Сейчас я понимаю, что он был прав.
Кроме Украины мы с Лешкой побывали еще в Ленинграде. Юра как-то пришел с работы в отчаянии — его посылают в командировку, на съемки балетов «Пахита» и «Шопениана». Расстаться было выше наших сил, поэтому решили поехать все вместе. Папа в очередной раз нас проклял.
В Ленинграде мы хорошо проводили время. По вечерам, уложив грудного Лешку спать, ходили в какой-нибудь ресторан. Нас потом спрашивали, как мы решались оставлять ребенка одного в гостиничном номере, на что мы невозмутимо отвечали: «Он же не мог из него уйти!»
Когда Лешке исполнилось три с половиной года, родилась Санька.
В дочке, вероятно, взыграли гены бабушки-балерины. Она танцевала с четырех лет. Я очень расстроилась, когда ее не приняли в школу ансамбля Моисеева. Но, очевидно, специалисты предвидели, что девочка будет очень крупной и танцевать не сможет.
Долгие годы Леша был мне как-то ближе, чем Санька. Вроде бы детей любишь одинаково, но во взглядах на жизнь, в отношениях к людям мы совпадали больше с Лешей. Он вместе со мной радостно принимал дома бесконечных гостей. Все его обожали.
Мы понимали: Леша пойдет в технический вуз. Он был поразительно безграмотен. Поступить удалось, по-моему, с четвертой попытки. Но учился он очень хорошо.
В студенческие годы Леша женился на однокурснице-отличнице. Таня, его жена, родила Дашу. Радость рождения первой внучки не передать никакими словами. Все было хорошо, мы жили дружно. И вдруг совершенно неожиданно произошел какой-то невнятный конфликт, и я перестала общаться с Лешиной семьей. Мои друзья не могли в это поверить. Зная свою уживчивость, я искала вину в сыне и невестке. Очень страдала, но, как всегда, забывалась в работе.
Прошло немало лет, пока восстановились отношения. Так же неожиданно, как и прервались. Теперь я понимаю, что вина на мне. Нельзя было допустить расхождения. Наверстать упущенные годы уже невозможно.
Сейчас нам очень приятно собираться вместе. Таня и Леша вырастили замечательную дочь. Даша — умница, трудоголик. Мне с ней тепло и хорошо.
Что же касается Саши, которую я критиковала за многое, — она стала для меня опорой во всем. Я не знаю человека, который так менялся бы с годами к лучшему. Для меня Саша — и дочь, и подруга. В ней есть моя общественная закваска, к ней обращается огромное количество людей с просьбой помочь.
Ее дети — Саша и Гоша — как будто мои дети. Мы растили их вместе. Судьба внуков волнует меня даже больше, чем в свое время судьба детей. Я хочу сохранить дружбу с ними и не отягощать их собой.
Мы с дочкой часто слушаем, какими талантливыми бывают дети: эти учатся за границей, те — с отличием окончили консерваторию… Про наших ничего подобного не скажешь. Но они выдержали разные экзамены в жизни, проявив лучшие человеческие качества, А это, наверное, самое важное.
Я почему-то всегда считала, что дети у меня не очень получились. И однажды моя невестка заметила мне: «Ваши дети без всякого вашего участия достигли в своих профессиях уровня, которым вы можете гордиться». Мне это не приходило в голову. Мои дети действительно не пользовались протекцией. Когда был жив папа, еще в какой-то мере могло влиять отношение к нему. Хотя, допустим, дочка дважды поступала в педагогический институт, но так и не поступила и пошла в медицинское училище. Она окончила его с красным дипломом и продолжила учебу в медицинском институте. И сын, как я говорила, поступил в вуз далеко не с первой попытки. Сейчас дочка работает в медицинской фирме, сын стал генеральным директором одной американской компании. Я поняла, что действительно недооцениваю своих детей.
Думаю, что дети и внуки не уронили чести своего дедушки и прадедушки.
НЕИЗВЕСТНОСТЬ
Я — безумный трус. А медицины вообще боюсь панически. Даже непонятно, как я рожала. Я никогда не болела, и вдруг узнаю, что у меня самая страшная болезнь — рак и надо делать операцию. Но характер — он и есть характер: после полного отчаяния ты берешь себя в руки, как будто внутренне расправляешься и начинаешь преодолевать то, что тебе ниспослано.
В подготовке к операции, как и во всем в жизни, было сколько трагического, столько же и смешного. Так как прежде с медициной я не соприкасалась, то с удивлением открывала для себя факты, которые в 65 лет пора бы уж и знать. Под настроение я рассказывала подруге и дочке о своих открытиях, и мы тряслись от хохота.
Не могу сказать, что я думала о смерти. Я продолжала работать, причем очень интенсивно — хотя уже ездила не только на обследование, но и на лучевую терапию. Однако в машине порой представляла: если сейчас произойдет авария, то меня не станет и операция не состоится.
Пока я лишь изредка ночевала в больнице. Утром сдавала анализы и уезжала на работу. Палата была в ужасном состоянии. Я решила купить занавески и поменять сантехнику. В общем, потихоньку обустраивала свое будущее жилище. Это как-то отвлекало от мыслей об операции.
Ее назначили на пятницу. В четверг с утра я приезжаю в больницу, и мне ставят капельницу. Лежу под капельницей первый раз в жизни, поэтому чувствую некоторое нервное напряжение. Входит лечащий врач и говорит, что не знает, будет ли завтра операция, потому что «вас на лист не поставили». Советует спросить Михаила Ивановича Давыдова (это главный врач — удивительный человек, красавец необыкновенный). У меня вынимают из вены иголку, я прихожу к главврачу со словами: «Мало того, что мне назначили операцию, хотя обещали лечить, так ее еще и отменили». Он спрашивает: «Зачем оперировать в пятницу? Сделаем все во вторник». Иду к своему хирургу, Виктору Васильевичу Кузнецову, объясняю ситуацию, И он так спокойно говорит: «Ну и давайте делать во вторник. А сейчас поезжайте домой, в понедельник вернетесь». Я, еще несколько минут назад лежавшая под капельницей, звоню, счастливая, на работу, прошу за мной приехать. Потом вспоминаю, что пальто у меня нет, а на дворе — декабрь. Надеваю два махровых халата и уезжаю работать.
Операцию сделали во вторник. Я не представляла себе, какие будут сложности после нее. Но, как всегда, сложности, которые кажутся непреодолимыми, не только преодолеваются, но и забываются.
Когда я вышла из больницы, выяснилось, что еще не все закончилось — у меня долго держалась температура, а потом было подозрение на метастазы. И я опять получила довольно большую дозу облучения. На сеансы приезжала с работы.
Напряжение сохраняется до сих пор. Когда я прихожу на обследование в кабинет к молодому доктору наук Марине Чекаловой, делаю вид, что я совершенно не боюсь, а сама ловлю каждый ее взгляд. И если она у меня ничего не находит, смотрю на нее, как на самого любимого человека.
Когда я думаю о том, что наступит время и меня не будет, возникает какой-то панический страх. Как же я не увижу своих детей и внуков, не узнаю, что с ними станет? Однако с годами страх перед неизвестностью становится меньше, и я надеюсь, он вообще пройдет.
