Но тогда я опять осталась без ничего и была в некотором не свойственном мне отчаянии. У меня даже возникла идея пойти работать в детский дом, о чем я всегда мечтала (но выяснилось, что без педагогического образования туда не берут). Потом я решила устроиться в киоск «Союзпечати». На что бывший редактор журнала «Клуб и художественная самодеятельность» Вадим Чурбанов сказал мне: «Не делайте глупости! Наша страна — не Америка, где сегодня ты — киоскер, а завтра — директор театра. У нас — номенклатура. Я узнал: то, что вас не утвердили, не связано ни с какими политическими мотивами. Значит, это временно. Не разрушайте свою жизнь».

А на следующий день звонит Карижский, и я говорю, что согласна на любую должность. Прихожу в отдел, но уже не заведующей, а то ли редактором, то ли заместителем.

И сразу возникает интересное дело: под руководством Георгия Александровича Иванова решено провести первый Всесоюзный конкурс цирковых номеров и аттракционов. Мне поручают его организацию. И хотя я ничего не понимаю в цирке, с увлечением берусь за дело: езжу по стране, собираю жюри и знакомлюсь с новой для меня сферой.

Поразительная жизнь. Дома нет, живут на колесах. Гастроли расписаны на год вперед: месяц — в Ташкенте, месяц — в Караганде… С семьями, с детьми, со всем домашним скарбом, со своими животными цирковые артисты движутся по заданному маршруту, мгновенно обживая любое место. Селятся в общежитиях, условия в которых чаще всего — чудовищные (в передвижных цирках — это не оборудованные домики). А они живут, женятся, рожают и растят детей.

С артистами цирка происходят невероятные превращения. Женщины, которых ты только что видела неухоженными, с кастрюлей борща, с плачущими детьми на руках, через 15 минут выбегают на парад-алле красавицами. Даже возраст не имеет значения: и пожилая актриса, и девочка-школьница на арене — королевы.

Но цирковой народ сложен и противоречив. Видно это на примере национальных коллективов, в которые набирали людей в аулах, в деревнях, на ярмарках, где только могли найти талантливого, наделенного необычными способностями человека — наездника, акробата, канатоходца. В цирке очень много личностей уникальных, но не имеющих образования и лишенных культуры. Сочетание таланта, самобытности, невероятной трудоспособности с отсутствием общей культуры и создают сложности внутри цирка.

С одной стороны — самоотверженность, постоянная взаимопомощь, крепкие семейные традиции, а с другой стороны — страшные, жестокие поступки. Очень способная клоунесса Ирина Асмус (ее многие помнят по первой передаче «АБВГДЕЙКа», где Ира была Ириской) долго репетировала номер с животными. И когда он был наконец готов, животных отравили.

Таких случаев в цирке довольно много. Видимо, сказывается то, что месяцами артисты вынуждены жить в условиях общежития: раздражение, обиды, конфликты накапливаются и перерастают в жестокость.

С конкурсом цирковых номеров и аттракционов мы ездили по стране.

Председателем жюри была Ирина Бугримова. Она стала моей основной учительницей, много рассказывала о цирке, объясняла, что можно и чего нельзя по цирковым законам, как разговаривать с животными.

Чего мне стоило посещение вольеров! Я жуткая трусиха, и никогда не забуду, как Марица Запашная повела меня ночью смотреть ее зверей. Открыла ворота сарая, а там — узенькая дорожка между клетками. Все звери начали рычать. Марица понимает, что мне страшно, идет вперед, поглаживая пуму, тигра и приговаривая: «Тихо, это со мной».

Мне даже приходилось порой, преодолевая страх, выгуливать животных. Помню, как в Калинине гуляла возле цирка с медвежатами.

Часто артисты обращались с просьбами помочь. В минском цирке мне показали довольно большую клетку с медведем. Он сидел в ней, упираясь во все стенки. Сказали, что это медведь, подаренный Маргарите Назаровой. Она к тому времени уже не работала. Что делать с медведем, никто не понимал: убить нельзя, выпустить — тем более. И бедное животное сидело в этой клетке, где невозможно было даже повернуться. Медведю, как не занятому в цирковой программе, не полагалось довольствие. И сотрудники цирка не знали, чем его кормить. Это было страшное зрелище.

Вообще цирк произвел на меня сильное впечатление. Я жалею, что ничего вовремя не записала. Цирковые истории (в том числе о Галине Брежневой), все то, что я успела услышать и увидеть, и люди, с которыми я познакомилась, — ни на что не похоже.

При мне начинал замечательный иллюзионист Рафаэль Циталашвили. Я помню потрясающего Сашу Фриша. Мне повезло увидеть, как ставил свои первые номера с силовыми гимнастами Валентин Гнеушев, который потом побеждал на всех международных конкурсах, работая в цирке у Никулина.

Самого Юрия Никулина я узнала близко в то время, когда он строил новый «старый цирк» (раньше я часто видела Юрия Владимировича в Доме актера — он жил по соседству с Пляттом, дружил с ним и всегда был близок к театральному миру), Новый «старый цирк» оказался гигантским делом, которое потребовало огромных сил. Вообще Никулин умел добиться своего, причем — не ради себя. В цирке его обожали. Хотя некоторые злоупотребляли добротой Юрия Владимировича. Например, номер уже отработан в Москве, надо уезжать, а артисты разжалобят Никулина, и он их оставляет.

Цирк — это другая галактика, Самобытное сообщество со своими законами. Здесь все друг друга знают, и любое слово или поступок на следующий день становятся известны каждому. Расположение этих людей надо завоевать. И, кажется, за полтора года работы я сумела это сделать. До сих пор в цирковом мире у меня немало друзей.

Я очень страдала от того, что многое в этой сфере организовано неправильно. И мне казалось, что, если бы мне отдали в руки Союзгосцирк, я знала бы, как надо все переделать.

* * *

После цирка очень короткое время я проработала директором Международной ассамблеи АССИТЕЖ (ассоциация театров для детей и молодежи). Затем мне позвонил Анатолий Васильевич Эфрос и попросил зайти к нему по поводу работы. Я приехала. Он открыл дверь, и я увидела необыкновенные глаза — какие-то детские, совершенно прозрачные, святые… И вся трагедия с отъездом Юрия Любимова и приходом на Таганку Эфроса вдруг отошла на задний план. Одного взгляда на Анатолия Васильевича мне хватило, чтобы согласиться работать с ним. В тот момент я не осознавала всей сложности ситуации.

Я пришла на Таганку завлитом. Из меня такой же завлит, как и редактор журнала, но жена Эфроса, критик Наталья Крымова, считала, что моей задачей должно стать создание творческой, дружеской атмосферы, которая облегчила бы Эфросу работу.

Тогда в театре ставили спектакль «На дне». Это повергло меня в ужас. Горького я не очень люблю, смотреть, как его репетируют, — такая тоска. Но тут я сидела в зале, и было ощущение, что Эфрос первым прочел эту пьесу, что до него никто никогда ее не ставил. И актеры Любимова раскрылись иначе. Удивительно играли все: Ваня Бортник, Люба Селютина, Валера Золотухин.

Эфрос на репетициях — это отдельный спектакль. Наблюдая со стороны, я понимала, что он — не просто художественное явление, он явление изобразительное. Если бы сняли репетицию без звука — зрелище оказалось бы завораживающим. Хотя внешне Эфрос ничем не привлекал.

Двигался он кошачьей походкой. Помню, объяснял Ольге Яковлевой, что ей нужно делать на сцене. И Оля, как машина на буксире, следовала за ним, повторяя каждое его движение.

Однажды мы шли с Анатолием Васильевичем из театра, и он говорил мне о том, какая это демократичная труппа. Эфрос считал, что актеры Таганки — особые, «не театральные». «Ни в одном театре нельзя репетировать сразу с несколькими составами, — пояснял он, — а здесь — пожалуйста: будут играть по очереди…»

Я не ощущала противостояния актеров Эфросу, о котором все говорили. Даже не верила, что мелкие пакости режиссеру делают те, кто с ним работает. Думала, конфликт подогревался откуда-то извне. Эфрос же, как мне казалось, вообще не обращал на это внимания. Он был занят только репетициями и не отвлекался даже тогда, когда ему сообщали, что кто-то проколол шины его автомобиля.