– Когда дочке Феры исполнилось шестнадцать, та стала помогать матери, чем обратила кофейню в семейный бизнес. Молодая Люсия Флициа с самого отрочества была в курсе всех здешних дел, вела счетную книгу и ежедневно работала за этой стойкой, – он махнул назад, туда, где повзрослевшая Люсия сосредоточенно протирала витрину с выпечкой. – Когда родители умерли, кофейня по наследству перешла к их единственной дочери. Долгие годы кофейня продолжала собирать огромное количество посетителей, пару раз сюда заглядывала сама королева, – это бабушка мне рассказывала, но не советую полагаться на ее слово абсолютно. Но ничего в этом мире не бывает вечным, и спустя полвека успешной работы напротив «Вилья-Марципана» открывается таверна. Я заходил туда пару раз. У них там помимо недорогого ресторанчика, что на первом этаже, еще и гостиница имеется, на втором. Ходят слухи, что комнаты они предлагают только для местных, не для иностранцев, как в отелях на Туристическом бульваре. Тут-то у «Вилья-Марципана» и настали темные времена. Выручка упала, половина персонала уволилась, изрядная часть постоянных посетителей переметнулась к конкурентам – и вот уже десять лет как Тетушке Люсии приходится нелегко.

– И что же ты посоветовал ей? – спросила Ирвелин, вспомнив упоминание в их беседе о некоем совете.

– Вспомнить былое, – сказал Август, просияв от пробудившегося любопытства Ирвелин. – Видишь ли, после того как Фера Флициа умерла и за вожжи правления встала Тетушка Люсия, в кофейне перестали проводиться какие-либо развлечения. Ни музыкальных вечеров, ни танцев, ни шоу иллюзионистов. Одни пироги да чаи. Вот я и посоветовал Тетушке Люсии вдохнуть в кофейню прошлой жизни. Размышлял я так. Граффы – народ придирчивый, а удивить тех, кто воспринимает чудеса как данность, – дело сложное. У Феры Флициа, согласно суждению моей бабушки, недурно выходило приручать граффов с помощью своей доброты и любви к искусству. По словам бабушки, Фера была выдающейся пианисткой. Каждый вечер она садилась за этот рояль и играла для своих посетителей. Не пропускала ни дня, представляешь? Моя бабушка постоянно твердит, что мы, граффы, закостенели к обыкновенному мирскому искусству. – Мимо их столика прошли две укутанные в шарфы девушки и, услышав речь Августа, с интересом опустили на него взгляд. Август помахал им, чем спровоцировал общее замешательство, и девушки, хихикая, вышли из кофейни. Левитант как ни в чем не бывало продолжал: – Так вот, прихожу я, значит, год назад к Тетушке Люсии и говорю: «А что, если вы вернете в „Вилья-Марципана“ старые добрые традиции Феры Флициа?»

– И что Тетушка Люсия ответила?

– Ответила, что скорее она пригласит кукловодов устраивать представления танцующих табакерок, чем позволит кому-либо играть на рояле ее матери.

Август усмехнулся, а Ирвелин стало не по себе. Она обернулась, чтобы посмотреть на черный рояль, и теперь его неопрятный вид не казался ей таким уж неопрятным. Теперь его пыль как будто обрела свой сокровенный смысл.

– А семья у Тетушки Люсии есть? Дети?

– Нет, детей у нее нет. Живет одна, а ее квартира прямо над этим потолком.

Взгляд Ирвелин перешел от рояля на все старинное помещение. Глубокие трещины на стенах теперь виделись ей чарующими отпечатками прошлого, а расшатанные столы и стулья – оберегами истории, которая творилась здесь; даже сидеть на этих стульях стало гораздо значительнее.

Их молчание затянулось. Август смотрел в окно на снующих туда-сюда граффов и украдкой поглядывал на Ирвелин, словно хотел что-то сказать, но никак не решался.

– Давай прогуляемся? – вдруг предложил он.

Они вышли в объятия пасмурного октября. Несмотря на близость полудня, над мостовой парила синеватая дымка. Спасаясь от ветра, Ирвелин поглубже запихнула еще теплые руки в карманы пальто.

– Я хотел бы извиниться перед тобой, Ирвелин, – произнес Август чуть слышно: его голос заглушал ветер. – Мы усомнились в тебе, а делать этого не следовало. – Ирвелин неоднозначно тряхнула головой, сама не понимая, что именно хотела этим сказать. – Себя я оправдывать не буду, – продолжал левитант, – а вот Миру… Эх, Мира. Язык ее бежит быстрее ее головы. Вот и все, что нужно знать об ее характере. Мира – человек неплохой, только больно сумасбродный. Сама она, кстати, считает, что ты никогда больше не захочешь с ней разговаривать.

Ирвелин посмотрела вдаль. Там, за шпилями городских ворот, виднелись вершины восточных гор. Дюры. В пасмурную погоду их обволакивал туман и казалось, что они вот-вот исчезнут.

– Знаешь, у меня было время подумать, и я пришел к выводу, что не стоит осуждать детей за ошибки их родителей.

Наверное, Август полагал, что эта фраза задобрит Ирвелин и она оттает, однако вместо прощения Ирвелин без каких-либо чувств заявила:

– Я не осуждаю своего отца.

Августу оставалось только удрученно кивнуть.

Они миновали улицу Сытых голубей, по которой туда-сюда разъезжали лихие велосипедисты; их поклажи, нагруженные овощами, свисали с плетеных корзин. Доставщики так торопились развезти продукты по ресторанам в срок, что обычных прохожих они замечать не хотели, и Август и Ирвелин прошли этот перекресток короткими перебежками, лавируя от одного велосипедиста к другому. Один раз, предотвращая лобовое столкновение, Августу пришлось даже взлететь.

– А твои родители живут в Граффеории? – спросила Ирвелин с желанием сменить тему.

– Мои родители давно умерли, – ответил Август. Ирвелин поспешила извиниться за свой вопрос, столь неосторожный, но Август ее перебил: – Все нормально. Меня воспитали дедушка с бабушкой. В какой-то мере они заменили мне родителей, и я никогда не считал себя сиротой. Я вырос в счастливой семье. А родители мои умерли, когда я еще ходить-то не научился.

Теперь настала очередь Августа поскорее сменить тему.

– Скучаешь по своим предкам?

Ирвелин кивнула, с грустью осознав, что долгая разлука давалась ей с трудом.

– А по друзьям? По тем, что остались в большом мире.

– Там у меня не осталось друзей, – ответила Ирвелин кратко.

Август лишь на мгновение зафиксировал на Ирвелин взгляд, а потом, добавив голосу непринужденности, возвестил:

– Мы тут все болтаем и болтаем, а тебе, должно быть, не терпится узнать о Белом ауруме?

Утаивать свое любопытство было бы, пожалуй, глупо, и Ирвелин кивнула.

Граффы вышли на залитую туманом набережную, где перед ними раскинулась зеркальная гладь реки Фессы, главной реки Граффеории. На ее поверхности отражались заостренные концы черепичных крыш и просторы бесконечного неба. Сейчас хмурое небо стало виновником и хмурой реки, течение ее было спокойным и плавным. Двое соседей зашагали вдоль реки направо, туда, где было меньше чужих ушей. Мимо них в паре метров от земли пролетела девушка-левитант с собранным наспех хвостиком; во время полета она умудрялась что-то скрупулезно записывать в тетрадь. Обувью девушка решила пренебречь, и ее голые ступни деловито болтались в промозглом воздухе. Заметив на пути двух граффов, она отвлеклась от своего письма и мимолетом их оглядела; глаза девушки остановились на Августе, отчего она немного засмущалась, а после одарила левитанта несмелой улыбкой. Август обратил к ней лицо и подмигнул в ответ, заставив девушку покрыться ярким румянцем и в спешке полететь дальше.

Ирвелин обернулась на Августа. Не нужно быть выдающимся телепатом, чтобы понять, что небрежный облик левитанта во главе с его обаятельностью привлекали к себе много внимания. При этом такого точеного, благородного лица, как у Августа, Ирвелин раньше не встречала; над гравировкой его черт трудился не один природный скульптор. Если в мире и существовала очевидная красота, то это была именно она. Август, разумеется, знал об этой своей особенности, принимал и умело пользовался.

– Когда ты ушла от нас, мы еще долго не могли принять решение более-менее вразумительное, – начал рассказывать Август в приподнятом настроении. – Было и страшно, и интересно, настоящий ли Белый аурум лежал перед нами. Ну интересно было в первую очередь мне, Мира же от негодования беспрерывно плевалась слюной, но эти подробности мы опустим. В итоге ближе к вечеру Мира позвонила в полицейский участок. Она сказала им, что обнаружила у себя посторонний предмет, смутно напоминающий Белый аурум. Со словом «смутно» она, конечно, погорячилась – перед нами лежала его точная вибрирующая копия. Они прождали желтых плащей не дольше пяти минут…