— Но это временно! — поспешила уточнить она.

— Я… а почему бы, собственно, и нет? — соглашаюсь с Анной, оглядывая квартиру, — Никаких условий?

— Никаких! — торжественно пообещала девушка, протягивая руку.

— Переезжаешь? — пыхнув трубкой, поинтересовался консьерж, уютно расположившийся в кресле с развёрнутой газетой.

— Да, дядюшка Жак, — останавливаюсь поболтать со стариком. Он неплохой человек, да и… буду честен — полезен. В Латинском квартале консьерж знаком чуть не с каждым мало-мальски заметным старожилом, а если кого и не знает лично, то уж наверняка — опосредовано.

Не то чтобы незаменимый, вот уж нет! Но времени он мне сэкономил немало, а всего-то — поговорить со стариком, угостить иногда хорошим табачком или подарить бутылку приличного вина.

— Получше квартиру нашёл, или как? — спросил дядюшка Жак, поудобней устроившись в старом, продавленном, но на удивлении удобном кресле.

— Или как, — морщусь я, расслабленно привалившись плечом к дверному косяку, — хозяйка, будь она неладна…

— Хе-хе… — мелко засмеялся консьерж, — она такая! Девчонкой ещё её помню, как она тут появилась. Страшна! Глаза выпученные, скулы — чистый монгол! Этот, как его… Чингисхан. И потливая.

— Болезнь, наверное, — сделал я попытку быть объективным.

— Всё одно к одному, — пожав плечами, убеждённо сказал дядюшка Жак, — пометил её Господь. А льстивая! Сладкая аж до приторности, особенно если ты ей нужен. А вот с постояльцами…

Зашуршав газетой, он поднялся с кресла и выколотил погасшую трубку в массивную бронзовую пепельницу, помнящую времена Директории[vi].

— С тобой поднимусь, — постановил он, не спрашивая моего согласия, — гляну, что там и как. Чтоб свидетель, если что…

— Давайте, — несколько озадаченно согласился.

— Хм, — усмехнулся он, поднимаясь по лестнице впереди меня, — Думаешь, чудит дядюшка Жак? Пообщаться хочет, цену себе набить?

— Да ничего… — запротестовал было я, но очевидно, не слишком убедительно.

— Думаешь, думаешь, — убеждённо повторил старик, — Но нет! Общение… вон, в любой кабачок зайду, мне ещё и рюмку поднесут, потому как уважают! И поговорить есть с кем.

— Просто я вижу, что парень хороший, цельный. А эта самая Эка Папиашвили… — он поморщился, — дрянь баба, между нами. Может и напакостить напоследок, тут уж как повезёт. Квартирка-то у тебя — прямо скажу, так себе! Как ты там говорил?

— Из говна и палок, — послушно повторяю я.

— А… точно! Метко, метко… — захихикал он, вцепившись рукой в перила и остановившись, повернулся ко мне, — Так что ты думаешь, она починить не может, что ли? Починить, да сдавать подороже… но нет!

— Каждого… — задумался консьерж, снова начиная подъём вверх, — да почти каждого третьего постояльца на ремонт выдаивает. Дескать, она-то, порядочная женщина, сдавала приличную квартиру, а постоялец, негодяй этакий, её чёрт те во что превратил! А крику-то, крику!

— Она ж и тебе небось рассказывала, какие у неё знакомые? — внезапно поинтересовался дядюшка Жак, встав у двери в квартиру полубоком и пропуская меня вперёд.

— А как же, — хмыкаю я, не сразу попадая ключом в замочную скважину, — чуть не первым делом.

— Врёт! — убеждённо сказал старик, проходя внутрь и оглядываясь, — Как есть врёт! То есть какие-то знакомства у неё и правда есть, но так… на десять делить надо. Да и что знакомства?

Он закряхтел, опускаясь на колени и заглядывая под кровать, которую я починил-таки.

— Знакомства, — продолжил он, — это ещё так… Я вот тоже с несколькими генералами знаком, притом без врак. Награждения, то да сё… Они ж не всегда генералами были, так-то! Я-то про них помню, а они обо мне? То-то! Сколько таких капралов и сержантов им было представлено? Не тысячи даже, а десятки тысяч!

— Я смотрю, ты и туалет починил? — поменял он тему, — Так я того… опробую!

Не дожидаясь ответа, он заперся там, закрыв дверцу на крючок.

— С этой… Папиашвили так же! — громко продолжил он повествование, заглушая словами иные звуки, — Знакомств у неё много, а вспомнят ли? Да и вспомнят… не все добром, я так полагаю.

— Она, Эка, потому и привечает всяких таких, вроде тебя… речь прервалась звуками смываемой воды, — но с тобой, хе-хе… обманулась! Мальчишка ещё совсем, а надо же…

— Ну, всё чистенько, аккуратно, — подытожил он осмотр комнаты, — а ещё и починил много, так что не бойся! Если что, я засвидетельствую — что было, и что стало. Хотя о чём… не бойся, хе-хе! Кому!

— А так да… — он завздыхал, спускаясь по лестнице, — противная баба! Специально таких постояльцев выбирает, чтоб безответных. Приезжих всяких, да чтоб пугливые. Я когда могу помочь, а когда и… она ж, зараза такая, тоже время выбирает! А потом начинает — то проверки внезапные за каким-то чёртом, то ещё что придумает. Бывало, что все деньги ей отдавали, что в кошельке были, а сами… когда и на улице оказывались, так-то.

— Заходи, когда время будет, — попросил он, помогая мне закидывать вещи в багажник такси.

— Обязательно, — искренне пообещал я старику, к которому даже немного привязался.

Недолго я пробыл в Париже, а успел обзавестись всяким хламом, который вроде и не слишком нужен на новой квартире, но оставлять его старой квартирной хозяйке не хочу принципиально! Вся эта мелочёвка… тазик для мытья, дешёвая посуда, старый лоскутный плед времён Второй Империи[vii] и прочее, заботливо упакованное так, чтобы человек посторонний не понял копеечную их ценность.

Дом, в котором расположена квартира Анны, достаточно высокого класса, и мне не хотелось бы ставить её в неудобное положение. Париж! Пристрастие к однополым связям или бытие содержанкой (да хоть бы и альфонсом!) не слишком осуждается обществом, а в иных кругах принимается как нечто совершенно естественное. А вот скупость… фу! Фу! Нельзя!

А я не скуп… скорее даже наоборот. В Париже, сняв дешёвую квартиру, в остальном начал жить на довольно-таки широкую ногу. Не по средствам.

Спора нет, молодость даётся только раз. Но ведь и средств у меня не так много!

Если выбор стоит между покупкой крохотной квартиры где-нибудь в Бельвиле и скромной рентой, на которую можно в лучшем случае оплатить счета за воду, газ и электричество, и между (как минимум!) неплохим состоянием и возможностью не задумываться при оплате счетов в ресторане, но через несколько лет, я выбираю второй вариант!

Расплачиваясь с таксистом, выгрузившим багаж возле входа, взглядом ищу швейцара. Положено… тот самый случай, когда затаскивая вещи самостоятельно, расписываешься в плебействе, компрометируя заодно хозяйку квартиры. Самостоятельно можно нести саквояж, трость, и перекинутый через руку плащ.

Швейцар, мигом оценивший как платежеспособность, так и воспитание, был вежлив и услужлив, но как и всякий профессиональный лакей, знал себе цену. Немалую…

Занеся в парадное багаж, он шуганул подозрительного оборванца, крутившегося подле.

— Пошёл прочь, сукин сын! — замахнулся швейцар, но оборванец ловко увернулся от оплеухи, и как мне показалось, с трудом сдержался, чтобы не влепить ему добела сжатым костлявым кулаком в бородатую морду.

— Простите, месье… — отступив на шаг, повинился мне швейцар, — верите ли, едва гонять успеваю!

— Сам ты сукин сын, — сплюнув на асфальт, на русском ответил оборванец швейцару, и запахнувшись в блузу не по размеру, развернулся было прочь.

— Мимо пройти не моги… — едва слышно добавил он, ссутуливаясь ещё сильней, — как собаку отовсюду! Как умирать за Прекрасную Францию, так вив ля рюс! А как…

— А ну-ка постой, — окликнул я оборванца на русском же.

— Месье? — осторожно поинтересовался швейцар.

— Подожди здесь, — приказываю повернувшемуся земляку, кидая тому монету в пять франков.

— Может… — негромко говорю я, — он и сукин сын, но он НАШ сукин сын!

Зайдя с земляком в дешёвое бистро, коих в Латинском квартале не один десяток, взглядом ловлю вертлявого немолодого официанта с прилизанными бриолином волосами и роскошными усами.