Пожалуй, некую сумасшедшую логику можно усмотреть лишь в том, что раньше других отраслей начала страдать и в итоге, даже на общем фоне, сильнее всех пострадала – биология. Мысль о вредительстве с помощью невидимых глазу микробов показалась сотрудникам ОГПУ-НКВД наиболее удачной для фабрикации дел, поэтому в среде микробиологов массовые репрессии шли уже с 1930 года.
К тому же, разрушив сельское хозяйство, режим требовал от биологической науки быстрого повышения урожайности, выведения сверхэффективных сортов и пород. Для карьеристов, интриганов, лжеученых вроде Лысенко это открывало широкие возможности (хотя и такие погибали), для честных исследователей – означало, по меньшей мере, крушение их дела, а чаще – мученическую смерть.
Кто знает, если бы Иван Петрович Павлов не умер в 1936 году, смог бы он уцелеть в адском пламени последовавших лет, защитила бы его мировая слава? Гениальному и тоже всемирно признанному Николаю Ивановичу Вавилову Сталин во время последней аудиенции в ноябре 1939 года презрительно бросил: «Ну что, гражданин Вавилов, так и будете заниматься цветочками, лепесточками, василечками и другими ботаническими финтифлюшками? А кто будет заниматься повышением урожайности сельскохозяйственных культур?» «Вождь» мог бы и Павлову что-нибудь столь же ядовитое процедить насчет его собачек, а потом отдать ежовским или бериевским палачам.
За последнее десятилетие о сталинском терроре сказано и написано столько, что, кажется, никакие факты не способны больше поразить читателя. Но мы всегда будем поражаться подвижничеству и патриотизму ученых, которые посреди пожара, будучи день за днем и год за годом на волосок от гибели, с непреклонным упорством трудились для своего народа.
Николай Вавилов погиб в тюрьме от голода, а вся страна в годы войны сажала картошку сорта «лорх», по имени одного из немногих неарестованных вавиловских сотрудников – профессора А. Г. Лорха.
Не кто иной, как Владимир Иванович Вернадский, до революции – один из видных деятелей кадетской партии, сам потерявший в годы террора многих друзей и учеников, резко критически относившийся, как показывают дневники, писавшиеся им для себя, и к событиям, и к правителям, – не кто иной, как он, первым из наших ученых, в июле 1940 года направил Молотову письмо с призывом срочно начать работы по использованию атомной энергии урана. Вернадский тревожился, что наша страна может отстать в ядерной гонке. Он предвидел, чем это грозит.
Великий ученый и авиаконструктор, он же бесправный зэк, Андрей Николаевич Туполев в 1940 году так обращался к своим сотрудникам, собранным из лагерей в «шарашку» (по воспоминаниям его помощника Леонида Кербера):
«Нас не информируют, нам приказывают, однако только осел может не видеть, что дело идет к войне. Не менее ясно, что никто, кроме нас, спроектировать нужный стране бомбардировщик не может. Мы любим свою родину не менее других и, наверное, больше, чем те, кто нас собрал сюда. Условия трудные, а если отрешиться от личных огорчений и взглянуть шире – трагические. И, понимая все это, я ставлю перед вами задачу, которую никто, кроме вас, не выполнит… Давайте сожмем зубы и решим эту задачу. Времени у нас в обрез, но надо успеть. В этом залог освобождения, нельзя нам в войну оставаться арестантами, нельзя воевать в цепях».
И тюремное КБ Туполева создало самолет Ту-2, лучший фронтовой бомбардировщик Второй мировой войны. Равных ему не было ни у немцев, ни у наших союзников. Только из-за самодурства Сталина, который в 1942 году, вопреки доводам и просьбам специалистов, остановил по своему капризу начавшееся уже развертывание массового производства Ту-2, фронт до конца войны почти не получал этих превосходных самолетов.
Выдающийся микробиолог Лев Александрович Зильбер (старший брат писателя Вениамина Каверина) в лагере на Печоре сумел разработать способ получения особых дрожжей из ягеля – оленьего мха. Эти дрожжи были концентратом витаминов и в несколько дней спасали от смерти больных пеллагрой зэков. Зильбер, человек неуемной энергии и редкого мужества, добился у начальства, чтобы его опыт борьбы с пеллагрой был широко распространен в лагерях Крайнего Севера.
Несмотря на пытки, Зильбер не подписал на следствии никаких признаний своей «вины». А мысль его работала непрерывно в самых страшных условиях заключения. Именно в тюрьме и в лагере в 1940–1944 годах он сформулировал основополагающие идеи вирусно-генетической теории рака. Записал микроскопическими буквами на добытой с трудом папиросной бумаге, прятал от соглядатаев. И драгоценную многостраничную рукопись, уместившуюся на нескольких десятках квадратных сантиметров и свернутую до размеров пуговицы, сумел передать при свидании – под неусыпным наблюдением охраны – близкому другу и сотруднице З. В. Ермольевой (создательнице отечественного пенициллина). Просил, если его не освободят, напечатать рукопись под псевдонимом. Такой сюжет не придумал бы и Дюма.
И никакому воображению не представить, сколько могли бы сделать все эти люди, и погибшие, как Вавилов, и выжившие, как Туполев и Зильбер, и даже не бывшие в заключении, как Вернадский, – сколько могли бы они сделать, если бы жили и работали в нормальных условиях. Россия была бы сейчас богатейшей и могущественнейшей страной мира, а ускорение, которое наша наука придала бы гуманной пуле, наверное, позволило бы ей пройти сквозь многие преграды на пути к Цели.
Избиение Сталиным научно-технической интеллигенции подорвало оборонную мощь страны. Если в середине 30-х годов наша военная техника была передовой и темпы ее обновления не уступали западным, то в конце 30-х, когда все крупные страны в предвидении новой мировой войны стремительно перевооружались, в СССР исследовательские и конструкторские работы были почти парализованы. Достаточно сказать, что в 1937–1940 годах в производство не поступил ни один новый тип самолетов. До самого конца 1940 года авиапромышленность выпускала отставшие от времени истребители И-16 и И-153. (Как сдержанно отмечает в своей книге, написанной в застойные времена, известный авиаконструктор и историк авиации В. Б. Шавров, «из-за отсутствия других, лучших объектов для загрузки серийных заводов».)
И все-таки, подвижничеством советской научно-технической интеллигенции новые, вполне современные образцы самолетов, танков, орудий, боеприпасов к началу войны были созданы.
Мы восхищаемся мужеством солдат, идущих в атаку под вражеским огнем, несмотря на то, что в их цепи то слева, то справа падают убитые и раненые. Так что сказать о мужестве наших ученых и инженеров в предвоенные годы? Сталинщина косила их пострашнее пулеметов. А им надо было не просто идти под огнем, но творить! Высвобождать все ресурсы мозга, включая интуицию и фантазию, чтобы в битве умов победить своих противников, вроде Вилли Мессершмитта. В тех-то условиях…
Они даже не имели естественного права на ошибку в своих поисках. Вот только один пример. В НПО, где работал автор этой книги, и в 70-е, и в 80-е годы еще вспоминали, как в 1940 году с предприятия (тогда завода Наркомата боеприпасов) органы НКВД «увели» 11 человек, которых больше никто и никогда не видел. При модернизации капсюлей к патронам авиационных пулеметов была допущена ошибка, приводившая к осечкам при стрельбе, а в некоторых случаях – даже к выходу пулеметов из строя. Ошибка исправимая (она и была быстро исправлена). В застойные времена за более серьезные просчеты расплачивались даже не выговором, а замечанием в директивном письме или сеансом мата в кабинете замминистра. Но тогда – погибли безвестно и страшно одиннадцать человек, одиннадцать чьих-то сыновей, мужей, отцов, одиннадцать необходимых стране специалистов. Те, кто принимал какое-то участие в неудачной работе, и те, кто не имел к ней никакого отношения.
Вот в таких условиях трудились накануне войны и честно выполнили свой долг все эти люди, и заключенные, и «вольные». Начиная от всемирно известных авиаконструкторов, таких как Туполев и Ильюшин, и кончая теми, чьи имена вспомнят сейчас только считанные специалисты, например, конструктором зенитных орудий Логиновым или химиком Лединым, отработавшим в 1940 году на основе гексогена мощные взрывчатые составы для снаряжения боеприпасов.
