(Задумаемся над печальной особенностью нашей общей памяти и психологии: имена всевозможных подонков советского и дореволюционного времени кочуют из публикации в публикацию. Обычно предаются проклятию, иногда поднимаются на щит – национал-патриотической прессой. Но так или иначе, держатся на слуху. А имена людей, которым страна обязана самим своим существованием, даже не то что забыты, просто никого не интересуют. Чего ждать от молодежи, взрастающей в таком информационном поле?)
Да, эти люди выполнили свой долг. И не их вина, что созданные ими прекрасные образцы вооружений летом 1941 года промышленность только-только начала осваивать. Не их вина, что Красная армия, сама обезглавленная и подставленная Сталиным под внезапный удар, вступила в механизированную войну, оснащенная безнадежно устаревшей техникой.
Пропаганда застойных лет вовсю эксплуатировала тему подвига советских солдат и офицеров, остановивших в начальный период войны вражеское нашествие. Конечно, они были героями. Но в чем конкретно заключался их героизм? Героизм летчиков, которые на истребителях И-16 с их скоростью 450 километров, фанерными фюзеляжами, незащищенными бензобаками, без радиостанций, вступали в бой с «мессершмиттами» (скорость на сотню километров больше, живучая цельнометаллическая конструкция, надежная радиосвязь между собою и с землей)? Героизм танкистов, которые на легких танках БТ с 13-миллиметровой броней сходились с немецкими средними Т-III и Т-IV, закованными в 30-миллиметровые бронепанцири? Наконец, героизм красноармейцев, которые пытались остановить те же немецкие танки единственным оружием – бутылками с горючей смесью, потому что никаких других противотанковых средств просто не было?
Что – конкретно – могли они сделать при всем своем героизме? Только одно: постараться подороже продать свою жизнь. То есть, все равно погибая, попытаться (если повезет) причинить противнику хоть какой-то ущерб. В советской литературе бытовало ироническое отношение к японским камикадзе. Конечно, одурманенные пропагандой, они погибали за неправое дело. Тысячами. Наши камикадзе, за правое дело, погибали миллионами.
Полтора года длился так называемый «начальный период» войны. Полтора года, пока военные заводы, эвакуированные в Сибирь и на Урал (если бы к войне подготовились и нашествие не проникло в глубь страны, их бы не пришлось перевозить!), укоренялись на новых местах, иногда просто в чистом поле, пока осваивали выпуск новых образцов техники, Красная армия терпела страшные поражения и отступала. В конце 1942 – начале 1943 года перестройка промышленности завершилась, на фронт пошел мощный поток современных вооружений и боеприпасов, и в ходе войны, по официальной советской терминологии, произошел «коренной перелом».
Совершенно прав петербургский ученый и публицист Ю. П. Петров, когда утверждает, что главный вклад в этот «перелом» внесла научно-техническая интеллигенция (факт, который в советское время не то чтобы замалчивали, но и не слишком акцентировали, предпочитая воспевать трудовой героизм рабочего класса).
Война заставила считаться с интеллигенцией. Война показала, что научная и инженерная мысль является решающим фактором победы. Так, например, когда понадобилось резко увеличить выпуск винтовок, на оружейных заводах подняли из архивов и пересмотрели все отклоненные прежде изобретения и рационализаторские предложения. Большинство внедрили, и за короткий срок выпуск винтовок возрос вдвое.
Несмотря на усиливавшийся износ оборудования, которое в военное время невозможно было заменить, несмотря на низкую квалификацию основной массы рабочих (женщин, подростков), поток технических решений обеспечивал непрерывное снижение трудоемкости, а значит, рост производства. Так, на изготовление одной 76-мм дивизионной пушки ЗИС-3 конструкции В. Грабина в 1942 году затрачивалось 1029 станкочасов, в 1943 году – 909, в 1944 году – всего 475. Для соединения броневых деталей взамен трудоемкой клепки под руководством академика Е. О. Патона были отработаны самые прогрессивные в мире методы электросварки. Подобных примеров можно привести множество.
Причем, во второй половине войны Красная армия не только получала оружия намного больше, чем немецкая. Оружие это, как правило, было совершеннее вражеского. Наша научно-техническая интеллигенция (после всех сталинских кровопусканий!) и здесь одержала победу над нацистскими специалистами. Бронированные штурмовики Ил-2 и Ил-10 Ильюшина с мощными моторами Микулина, истребители Ла-5ФН и Ла-7 Лавочкина с надежными моторами Швецова, средние танки Т-34 Кошкина, Морозова, Кучеренко, тяжелые танки ИС-2 Котина и Духова были лучшими боевыми машинами своего класса не только на советско-германском фронте, но и во всей Второй мировой войне.
«Производительность труда» наших инженеров и ученых в годы войны кажется невероятной. Так, например, основу огневой мощи сухопутных войск Красной армии составляли гаубицы и пушки калибров 122 и 152 мм, созданные в КБ великого артиллерийского конструктора Федора Федоровича Петрова. Аналогичные немецкие (а также американские и английские) артсистемы уступали его орудиям настолько, что и сравнивать их несерьезно. В разгар войны КБ Петрова непрерывно разрабатывало и испытывало новые образцы, модернизировало прежние, осуществляло авторский контроль за серийным производством на заводах. И при этом громадном объеме работ численность КБ вместе с чертежниками и копировщицами («ксероксов» не было, каждый из бесчисленных чертежей надо было для светового размножения вручную скопировать тушью на кальку), вместе со всем обслуживающим персоналом – не превышала 60–70 человек. Таких результатов, конечно, не добиться только принуждением и угрозой репрессий. Такую энергию дают сознание правого дела и подлинный патриотизм.
Советские инженеры и ученые выковали Победу. А то, что даже в конце войны, когда наша армия получала больше техники, чем вражеская, да притом лучшего качества, ее потери все равно были выше немецких, можно объяснить только тем, что советские полководцы, за редкими исключениями, просто не умели и не хотели беречь солдатские жизни. То есть по-настоящему так и не научились воевать.
7 августа 1945 года, на следующее утро после взрыва атомной бомбы над Хиросимой, одна из американских газет поместила под своим заголовком вместо даты выхода: «Второй день Первого года Первого века Атомной эры».
Действительно, началась новая эра. Достижение политических целей сталинского режима, – а целью становилось, ни больше ни меньше, мировое господство, – теперь целиком зависело от науки. Требовалось создать атомное оружие, реактивную авиацию, ракетную технику.
И Сталин принимает решение, во-первых, поощрить ученых, значительно повысив им оклады. Обстоятельство, которому, казалось, можно только радоваться. Все и радовались, благодарили и славили вождя. Встревожился один-единственный человек – мудрый и бесстрашный Петр Капица. В марте 1946 года, сразу после того, как вышло постановление о новой системе оплаты, он направил Сталину письмо с возражениями против установленных методов оценки научного труда – в зависимости от должности и ученой степени, а не от эффективности работы. Капица предвидел опасные последствия и был совершенно прав, но на его предупреждения не обратили внимания (хорошо еще, сам за них не пострадал).
А во-вторых, – и это главное, – остро, как никогда, нуждаясь в науке, сталинщина не могла допустить, чтобы научный мир ощутил себя самостоятельной силой. Нужно было раздавить интеллект еще сильней, чем прежде, и в то же время добиться от него невиданной продуктивности в создании новых видов оружия.
То есть Сталин попытался решить задачу, которая оказалась не под силу Гитлеру: окончательно разрушить двуединую природу научно-технического прогресса, уничтожить вместе с гуманной компонентой свободу творчества, сохранив и усилив эффективность одной только смертоносной составляющей.
Методы решения были чудовищно примитивны, они порождались больным сознанием. Но, в отличие от пароксизма 1937 года, в послевоенном безумии сталинской научной политики была «своя система», была последовательность, и это обеспечило временный успех.
