Подобное явление нельзя было себе и вообразить в благополучную пору, когда гуманная пуля только набирала разгон. В самом деле, шайка преступников, которая в 1900 году вздумала бы, к примеру, угрожать мировой морской торговле, располагая парусным фрегатом, построенным по чертежам 1845 года, вызвала бы всеобщее веселье. Она была бы немедленно уничтожена или захвачена первым же посланным против нее бронепалубным крейсером. Шайка террористов, располагающая в 2000 году самой примитивной атомной бомбой образца 1945 года, смогла бы шантажировать все человечество.

А если ядерные технологии пока еще слишком сложны и дороги, чтобы ими могли воспользоваться преступники «негосударственного» уровня, то наладить в частных, тайных лабораториях производство нервно-паралитических веществ и выращивание смертоносных бактерий – дело уже нехитрое. Сектанты из «Аум Синрикё» даже для безумцев оказались слишком нетерпеливы. Им приспичило поэкспериментировать с небольшими дозами зарина в токийском метро, и они выдали себя. А если бы, не дай бог, набрались выдержки, поднакопили зарина и возбудителей сибирской язвы, то вполне смогли бы осуществить запланированный ими конец света в одной отдельно взятой Японии или хотя бы в одном отдельно взятом Токио.

А процесс идет еще дальше, до логического предела. Маньяку, возомнившему себя сверхчеловеком, становятся не нужны и вовсе никакие приверженцы. Ему достаточно убежденности в своей, персональной исключительности, в своей личной призванности вершить судьбы мира да некоторого запаса технических познаний. В современных условиях такой «избранник» сумеет обойтись вообще без всякого оружия. Например, проникая в компьютерные сети, он может во имя лично ему пригрезившегося «нового порядка» устроить глобальную катастрофу похлеще чернобыльской.

Перспективы здесь – мрачные. Энтропийное, смертное начало, проявляя себя в различных формах фашизма, религиозного фанатизма, тоталитарного сектантства и прочего безумия, и дальше будет стремиться остановить движение гуманной пули к ее Цели – бессмертию, прервать ее полет даже ценой всеобщей гибели.

На что остается надеяться? Единственная надежда проистекает все из того же обстоятельства: безумие не способно к научно-техническому прогрессу. Даже Германия, высочайшая научная держава своего времени, под тяжестью фашизма в считанные годы скатилась до того, что вынуждена была от электроники отбиваться механикой. А нынешним мракобесным режимам, террористическим движениям и скатываться-то неоткуда. Для них любые самостоятельные разработки, хотя бы и механические, непосильны. Все, что они могут, – это подбирать за наукой демократических стран ее вчерашние достижения, прежде всего в области оружия, пока она сама продвигается дальше и дальше вперед, прокладывает новые пути.

Вот этот неуклонно увеличивающийся разрыв – не то чтобы внушает оптимизм, но все же дает некий шанс. Даже в борьбе с противником, в отличие от прошлых войн куда более многочисленным, всепроникающим и трудноуловимым, способным захватить в свои руки средства массового поражения. Хотя, в любом случае, победа над безумием в XXI веке будет оплачена ценой бесчисленных человеческих трагедий.

Ну конечно, сталинский, ведь никакого другого мы и не знали. Именно его, уже после смерти Сталина, мы именовали то «реальным», то «развитым». Именно он, не вынеся попыток реформирования, скончался в перестроечных судорогах. Каковы были его отношения с наукой?

Краткий, однозначный ответ не получится. Если в случае гитлеровского фашизма мы наблюдали систему с внутренней логикой, дающую результаты вполне предсказуемые, то сталинский социализм был куда более непоследовательным. И дело не только в том, что СССР просуществовал гораздо дольше Третьего рейха, сменилось несколько эпох. Внутри каждой социалистической эпохи отношения режима с наукой были достаточно противоречивыми. В целом, они складывались тем лучше или тем хуже, чем больше приближалось к реальности или, соответственно, отдалялось от нее мышление очередных «вождей».

Здесь необходимо вспомнить короткий период социализма, предшествовавший сталинскому, – ленинский. Как угодно можно относиться к В. И. Ленину. Можно считать его идеи беспочвенной утопией. Можно обвинять его в жестокости и авантюризме. Можно называть горе-пророком, ни одно из предсказаний которого не сбылось (вроде близкой победы всемирной революции, после чего из золота, в знак презрения к символу богатства, построят «общественные отхожие места на улицах самых больших городов мира»). Но нельзя отрицать одного: Ленин был и великим прагматиком, способным не только учиться на собственных ошибках, но в каждой конкретной, казалось бы, гибельной для него ситуации быстро находить спасительное реалистическое решение.

Николай Валентинов, один из самых суровых критиков Ленина, близко его знавший, писал: «Жизнь Ленина была борьбой двух начал – утопизма и реализма. В последние годы его жизни реализм явно оседлывал и побеждал утопизм». Тем более любопытно попробовать отвлечься от эмоций и по возможности беспристрастно взглянуть на интересующие нас отношения Ленина с наукой.

Сейчас принято выставлять Ильича некоей демонической, а чаще того – комической фигурой. Осмеиваются даже его знаменитые напутствия коммунистической молодежи: «Учиться, учиться, учиться!.. Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». А напрасно осмеиваются. Ленин говорил всерьез. Его собственная теория требовала, чтобы социализм превзошел капитализм в производительности труда, и он быстро осознал: одним энтузиазмом «освобожденных» рабочих и крестьян тут не взять, нужны самые передовые наука и техника.

Ортодоксальный марксист, Ленин вряд ли смог ознакомиться с неопубликованными заметками Маркса, опровергающими ортодоксальную марксистскую теорию о прибавочной стоимости и эксплуатации. Но стремление к реальности немедленно повело его тем же путем, – к осознанию, что не прибавочный труд рабочих масс, а наука становится главным источником общественного богатства. В «Очередных задачах советской власти», написанных в марте-апреле 1918 года, – сквозь обычную ленинскую брань в адрес политических противников («лакеи денежного мешка, моськи, гады»), сквозь рассуждения о диктатуре пролетариата, всенародном учете и контроле, расстреле взяточников и жуликов, – отчетливо пробиваются наметки пути, по которому он собирался повести «отвоеванную большевиками» Россию: образовательный и культурный подъем населения, овладение последними достижениями науки, новейшая техника, освоение природных богатств страны. Всё вместе, по его мнению, должно было породить «невиданный прогресс производительных сил».

Много раз со смаком писали о том, как не любил Ильич интеллигенцию, какими непечатными словами ее аттестовал. Все верно: и не любил, и не доверял, и всевозможные шариковы и швондеры – взметенная вихрем революции чернь – кулаком и наганом вдалбливали паршивым, безмозольным интеллигентикам, сколь малого стоит их книжная премудрость. Но практицизм брал свое. Ведь не из гуманности, не из-за одних ходатайств Максима Горького, из сугубо практических соображений большевистская власть в голодухе Гражданской войны стала подкармливать ученых. (Правда, спохватилась об этом уже после того, как в 1918–1919 годах из 45 тогдашних академиков Российской академии наук голодной смертью умерли семеро.)

Узнав о согласии крупнейшего математика В. А. Стеклова сотрудничать с советской властью, – согласии, правда, вынужденном, на которое Стеклов пошел ради сохранения науки и помощи бедствовавшим коллегам, – Ленин воскликнул: «Вот так, одного за другим, мы перетянем всех русских и европейских Архимедов, тогда хочет мир, не хочет, а перевернется!» Фраза эта, кажется, стоит в ряду тех, которые произносят напоказ, для истории. Но слова Ильича, возможно слишком звонкие, не были полностью фальшивыми. У них имелось вполне реальное обеспечение: Архимедов не Архимедов, а вот российских Гефестов большевики перетянули к себе почти сразу.