Мог ли компромисс между утопическими целями и реальными средствами, компромисс, главным результатом которого был НЭП, продлиться дольше, чем он продлился в нашей истории? Об этом спорили и будут спорить. Современный социал-демократический публицист В. В. Белоцерковский, говоря о годах расцвета НЭПа, отмечает: «Ленин и его соратники, вопреки расхожему мнению, не обманули крестьян: дали им землю и – чего даже не обещали! – свободу хозяйствования и рынок» («Свободная мысль», № 1, 1999). Юрий Буртин считает НЭП вполне жизнеспособной формой конвергенции и показывает, что сам Ленин к концу жизни рассматривал НЭП не как отступление от социализма, а как сам социализм, во всяком случае, его начало («Октябрь», № 12, 1998).
Ясно только, что компромисс НЭПа создавал не самые плохие перспективы для научно-технического прогресса, а успешный научно-технический прогресс мог бы, в свою очередь, благотворно влиять и на экономику, и на моральный климат, и даже на политическую обстановку в стране.
Конечно, разбраковка наук по степени их полезности для социализма, а заодно и разбраковка ученых, начались еще при жизни Ленина. Для юношей и девушек «классово чуждого происхождения» в 1921 году были введены ограничения на поступление в вузы (хотя в первое время они явно соблюдались не слишком строго, о чем свидетельствуют организованные в 1924, а затем и в 1929 году «чистки» студенчества).
Тогда же доблестные чекисты принялись фабриковать первые дела, в сценариях которых задействовали инженеров и ученых. Но и это еще не превратилось в систему. Приливы чередовались с отливами. Так, известное дело профессора Таганцева, закончившееся в августе 1921 года расстрелом 61 человека, среди которых было немало представителей научной, технической и творческой интеллигенции (в том числе поэт Николай Гумилев), вызвало недовольство правительства. Опасались, что подобные кровавые спектакли оттолкнут интеллигенцию от власти. Ленин раздраженно писал о Петрогубчека, сфабриковавшей дело: «Негодна, неумна». И осенью 1921 года руководство и часть кадров Петрогубчека были сменены.
Поэтому и большую группу философов, историков, социологов, чьи взгляды были сочтены враждебными советской власти, в 1922 году целыми и невредимыми выслали из страны («философский пароход»). Причем Ленин всем высланным велел выдать подъемные и приказал советским представительствам за рубежом – трудоустроить.
А знаменитый экономист Василий Леонтьев, ставший впоследствии в эмиграции лауреатом Нобелевской премии, вспоминает, как в 1922 году его, студента Петроградского университета, вместе с друзьями неоднократно задерживали чекисты, в том числе и за такие «преступления», как расклейка плакатов с требованием свободы печати и демократии в государстве. По меркам того времени это сулило верный расстрел. Но в Петрограде 1922 год стал не только нэповским, но, до известной степени, «оттепельным». Чекисты ограничивались назидательными беседами, порой переходившими в длительные дискуссии с задержанными студентами, после чего всех отпускали по домам.
Молодежь искренне увлекалась наукой, молодежь стремилась к высшему образованию. Даже тем, кто разделял идеологию режима, наука представлялась не менее могущественной силой преобразования мира к лучшему, чем революционная борьба. Выходцам из «бывших», «эксплуататорских» классов и сословий, сквозь все препятствия пробивавшимся на студенческую скамью, наука и техника, казалось, давали возможность работать в России и для России, не идя на компромисс со своей совестью. Организованная под руководством выдающихся ученых и инженеров старшего поколения, оставшихся в СССР (Павлова, Вернадского, Иоффе, Карпинского, Обручева и многих других), сеть научных и проектных организаций к концу 20-х годов создала условия для развития всех направлений науки и техники и превращения Советского Союза в передовую державу.
Но у власти в стране к этому времени находились уже другие люди. И новая правящая верхушка обнаружила неприятное для себя обстоятельство. Хотя инженеры и ученые добросовестно работали для процветания страны, а значит для укрепления режима, оказалось, что заставить науку руководствоваться одними политическими идеалами и довольствоваться только ролью «производительной силы» не так-то просто.
Внутри самой науки неизбежно возникают собственные движущие силы и собственные критерии. Важнейшим (в конечном счете, единственным) критерием оценки научной деятельности является истина. Та самая, которая, как мы уже говорили, для настоящего ученого подчас дороже ценностей жизни, ибо только в следовании истине вектор его усилий совпадает с явственно им ощущаемым вектором полета гуманной пули.
А времена изменились. То, что в эпоху ленинской идеократии, допускавшей компромиссы с реальностью, в том числе и с реальностью научных истин, вызывало у власти раздражение, становилось абсолютно нетерпимым при переходе к сверхтоталитарной сталинской системе. Новый «вождь» и «отец народов» испытывал патологический страх перед любым проявлением независимости. В конце 20-х, после удушения НЭПа, стесненная до предела экономическая независимость оставалась только у крестьянства, а куцая, лишь в рамках профессиональной деятельности, независимость мысли – у научно-технической интеллигенции. Крестьянство выморили голодом, поморозили в ссылках и поработили, загнав в колхозы. А над инженерами и учеными органы ОГПУ принялись ставить собственные эксперименты. Отрабатывались оптимальные способы покорения.
В 1929 году ОГПУ сфабриковало дело Академии наук, а в 1930 году – еще более громкое дело «Промпартии». Десятки видных ученых и инженеров обвинили в контрреволюционном заговоре и вредительстве. При этом чисто технические специалисты, такие как теплотехник Рамзин, при условии «сотрудничества со следствием» (т. е. при согласии оговорить себя и своих коллег), еще могли рассчитывать на помилование и будущее возвращение на волю. А такие выдающиеся ученые-экономисты, как Алексей Чаянов и Николай Кондратьев, были обречены.
Они продержались до самого конца НЭПа. Чаянов искренне верил в возможность свободной кооперации российского крестьянства и его процветания в нэповских условиях. Кондратьев явно не исключал нэповский СССР из мировой экономической системы, где действуют общие законы развития. Сталинское уничтожение НЭПа означало гибель и для них, и для всех независимо мыслящих экономистов. С этого времени разрыв с реальностью, а с ним и репрессии против интеллигенции, непрерывно нарастали.
Не менее важное значение имел другой эксперимент карательных органов: в 1929–1930 годах группу заключенных авиаконструкторов во главе с Н. Н. Поликарповым и Д. П. Григоровичем заставили во внутренней тюрьме ОГПУ проектировать новый истребитель. Полученный результат – прекрасный для своего времени самолет И-5 со скоростью полета около 300 км/час – убедил в эффективности «шарашек». Значит, интеллект можно было использовать в наиболее удобной для властей форме: лишив его всех прав и окружив решетками и конвоем.
К концу 20-х – началу 30-х в советской науке, да и во всей стране, остался один-единственный человек, который позволял себе открыто говорить то, что думает, и которому всё прощалось: великий физиолог Иван Петрович Павлов. Принудительное внедрение в науку вульгаризованного марксизма вызвало его резкий протест. В своих письмах руководителям страны он обвинял их в «величайшем насилии над научной мыслью», заявлял, что «диалектический материализм при его теперешней постановке ни на волос не отличается от теологии и космогонии инквизиции».
Любому другому такие филиппики стоили бы головы. Павлова защищала всемирная слава. Да вольнодумствующий гений по-своему был и полезен режиму: его безнаказанность свидетельствовала перед всем миром о научных и гражданских свободах, якобы существующих в стране. Примечательно и то, что роль диссидента досталась именно ученому-естественнику. Философу, экономисту, историку, не говоря уже о писателе, не простили бы и сотой доли. Сразу уничтожили бы. А Павлов даже мог позволить себе не принять главу правительства, председателя Совнаркома Молотова, пришедшего не в тот час, когда они условились встретиться.
