Дома у отца сидели гости, два собутыльника, мать ушла в вечернюю смену. Отец уже лыка не вязал и ушел - вернее, уполз - спать, а один из его корешей увидел меня и решил позабавиться, начал лапать, прижав к стене. “Оставь ее, глянь, она ж как фанера совсем, ухватить не за что. Пойдем лучше ее подружек пообжимаем в соседний подъезд - вот уж где сок-смак!” - случайно по брезгливости спас меня второй. Первый же, гад, все же попытался ущипнуть меня за грудь, ничего не нашел, хотя все равно успел сделать мне больно и противно. “Ладно, девка, нарасти что-нибудь на кости вначале, а потом уже и удовольствие получай, е-мое”, - беззлобно выругался мучитель, и они ушли в поисках более телесно ощутимых моих сверстниц. Я начала рыдать. Сначала -от боли и обиды, а потом - потому что захотелось, чтобы то же самое мне сделал сегодняшний режиссер, тогда бы эта боль была не мучением, а удовольствием. На следующий день после школы и короткой почтовой пробежки я пошла в клуб.
Ставили Шекспира. Режиссер объяснил нам, что Джульетте было всего четырнадцать лет, то есть она как бы наша ровесница, некоторых из нас даже помладше будет, а в театрах ее традиционно играют те, кому завтра на пенсию, поэтому залы стоят пустые, народ не любит, когда его дурят за его же собственные деньги. Мы учили текст наизусть, все девочки были Джульеттами, поэтому никому не было обидно. Пока наши мальчики продолжали учить свои роли, режиссер сам подыгрывал нам вместо Ромео. Волшебная сила искусства! Как оно помогало отметать все лишнее, несущественное. Я зачарованно глядела на него и лепетала:
Что есть Монтекки? Разве так зовут
Лицо и плечи, ноги, грудь и руки?
Неужто больше нет других имен?
Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови ее, хоть нет.
Ромео под любым названием был бы
Тем верхом совершенств, какой он есть.
Зовись иначе как-нибудь, Ромео,
И всю меня бери тогда взамен.
11, 2. Перевод Б. Пастернака
Нет, имя-то как раз мне его нравилось, и “лицо и плечи, ноги, грудь и руки” тоже нравились, я не замечала ни его возраста, ни запаха изо рта во время поцелуев, было наплевать на то, что где-то он бросил жену с ребенком. “Роза пахнет розой”, на солнце не бывает пятен. Хотя - вру. Я замечала, что он был почти в два раза старше меня: ему было уже целых двадцать восемь лет, еще два года - и пойдет четвертый десяток, возраст почти предпенсионный, сам нам рассказывал, что настоящие поэты дольше тридцати с хвостиком не живут. И запах не розы, а гнили, дешевых сигарет и еще какого-то мужского дерьма я тоже замечала, иначе не вспомнила бы об этом сейчас. Но для меня тогда он был Ромео, и “всю меня” я предлагала не тому клубному работнику с советским именем и отчеством, а именно Ромео. Да и фамилия Монтекки напоминала мне персонажей “Крестного отца”, которым мы бредили тогда, влюбившись в запретный фильм, увиденный на подпольных просмотрах в том же клубе, я могла идти с этим Капоне под пули. “Ты б был другим, не будучи Монтекки” - вот-вот, без этой фамилии он превращался в обыкновенного массовика-затейника. Так что имя было одной из основных составляющих героя моего романа, без имени и романа-то бы никакого не было, а только разврат с малолетками.
После окончания репетиции он выбирал какую-нибудь одну из нас для индивидуальных занятий, остальных отправлял домой. В его кабинете стояла раскладушка, нелегально он жил в клубе, бросив жену с ребенком, но оставив им квартиру. Индивидуальные занятия были прелестны, словами Ромео он признавался в любви, запечатывал наши уста театральным поцелуем, а дальше показывал то, чего в пьесе не было, зато было в очень красивом западном фильме, который он нам крутил в клубе. Голая задница киношного Ромео была более гладкой, чем у него, да и лет западному артисту было сильно меньше - режиссер фильма тоже, как и наш, пытался придать возрастную достоверность героям, по слухам же, приставал на площадке к юной красотке Джульетте, - но мы входили в образ, любили до гроба-склепа, готовы были к принятию любого яда, лишь бы очередь индивидуальных занятий быстрее двигалась.
С быстротой движения очереди развивались и другие события нашей драмы. Одна из Джульетт оказалась беременной. Ого! “Я знал куда моложе матерей!” Ну, мы, скажем, моложе матерей не знали, да и другие, видно, тоже. Разразился грандиозный скандал. Сначала отец Джульетты Капулетти - бригадир с нашего завода - пришел с монтировкой и выломил дверь кабинета незадачливого “Ромео в возрасте”. Режиссеру как раз хватило времени деконструкции для того, чтобы спастись бегством через окно. Дальше началась война между двумя благородными домами в Вероне, где встречают нас события: то Министерство культуры хотело лишить наш театр своего покровительства, которого Ромео добивался, униженно обивая чиновничьи пороги, а министерство, к которому относился наш завод, и, соответственно, клуб прикрывали бедолагу, так как позор грозил увольнениями от клубного уровня до заводского и даже самого министерского. То, наоборот, наше министерство обвинило источником разврата Министерство культуры, в котором все чиновники, как известно, педерасты. В конце концов скандал был разрешен на уровне тогдашнего городского начальства в лице Герцога, режиссеру разрешили жениться на несовершеннолетней, а наш театр от греха подальше отправили в дружескую социалистическую страну на фестиваль молодых дарований, где - чтобы искупить позор кровью - мы все выложились в нашем театре Карабаса-Барабаса и получили главный приз.
Беременную Джульетту родители за границу не пустили, а безродному зятю указали оставаться жить в своем кабинете без дверей, так как места в их квартире и так не хватало. После успешных гастролей и указаний “сверху” министерства сложили оружия и заключили мир - молодожены через завод получили отдельную квартиру, а театр из любительского перешел на официальное положение и получил низшую профессиональную категорию. К этому времени я тоже забеременела, о чем сообщила товарищу Монтекки. Он был взбешен и обозвал меня шантажисткой и истеричкой.
Наш герой-любовник выражал все свои эмоции через доступные ему средства. Он задумал новый спектакль, который отражал бы все события последнего времени. Лучше всего для этого подходила русская народная сказка “Звери в яме”, где вынужденные жить друг с другом в замкнутом пространстве звери начинают по-одному съедать друг друга. Действующим персонажам были приданы образы начальников двух враждующих министерств и города, которые путем хитростей пытаются выжить один за счет другого. Последними в яме остаются волк и лиса - я и он. Он - самый смелый из всех зверей, самый свободолюбивый, не умеет участвовать в интригах, добивается всего честными поединками. Я - хитрая, коварная и подлая. Сначала подставляю под взрослых зверей своих лопоухих подружек - овцу и козу - и остаюсь единственной самкой в зверинце. По пьесе, одна за другой бывшие Джульетты оказываются съеденными. Потом, когда уже и других зверей мы с волком съели, я затеяла серьезную игру и с ним самим. Он по-настоящему увлечен мною и уже почти поддается моим чарам, которые должны погубить его, но в последнюю минуту понимает, что дороже всего ему свобода, и находит силы выпрыгнуть из ямы, чтобы покинуть этот зачарованный лес, это болото, этот загон для зверей. Он выбирает путь, ведущий в другой лес - светлый и прекрасный ольховник, ельник или корабельную рощу, где звери не едят друг друга, где все равны, такой диснеевский вариант “Книги джунглей”. После премьеры наш спектакль закрыли как антисоветский, яму прозорливо сравнивали с нашей страной, а действующих лиц - с членами Политбюро, волк был воплощением диссидентствующего художника, а моего персонажа - лису - почему-то считали Галиной Брежневой. Полный бред!
Я не знала, что мне делать со своим “интересным” положением, режиссер натравил на меня молодую жену, которая с другими обманутыми Джульеттами устроила мне “темную” с вырыванием волос. Безобразную сцену прекратили наши мальчики-студийцы, которые под угрозами вытащили меня из кучи с вырванным клоком волос, подбитым глазом и сломанным каблуком. Я поняла, что побоище было срежиссированно по тому же принципу, что и “Звери в яме”, - меня хотели съесть, и им это удалось, студию я оставила, да и зачем она была мне сейчас нужна? Ромео Монтекки превратился в Волка, и, хотя ноги, грудь и руки оставались теми же, роза больше не пахла розой, от бывшего Ромео теперь разило лесной псиной. Я ему тоже нужна была не как хорошенькая малолетка с конкретным именем и фамилией и даже не как Джульетта - этого ему и дома от жены выше крыши хватало, я была не я, а некая неизвестная мне Ширли Макклейн. Как я узнала, эта Ширли - американская актриса, известная где угодно, только не у нас. Популярная в своей тусовке, она стала любовницей одного нашего режиссера, которого какое-то время содержала и пропихивала в Голливуд, преумножая традицию, заложенную Айседорой Дункан и продолженную Мариной Влади, хотя материал у бедняжки Ширли был пожиже, чем у этих первопроходок. У нашего же бедолаги из заводского клуба не было связей доползти до Голливуда, так что заместительницей Ширли служила я, тоже, как и он, бесполезная по своей сути - каков поп, таков и приход. Занимаясь со мной сексом, он, как мог, продолжал свое соревнование с блатным гением, как бы наставляя рога этому небожителю из советской элиты, в мечтах представляя меня своей музой. Вот и все про Ширли-Мырли.
