В позднем подростковом возрасте мы со Степой продолжали играть в наш “Камелот” - правила игры усложнялись, сейчас она уже больше походила на то, что впоследствии станет основой компьютерных игр с многовариантными выборами у играющих. Мы добавили туда и вопросы на знание латинских крылатых выражений, исторических реальностей и даже каверзные литературные загадки типа “как звали лошадь Казбича в “Герое нашего времени”. В одну из таких встреч я и спросила его про давно мучившую меня загадку: “Степа, а правда, что тебя официально зовут Николаем Николаевичем?” - “Какая разница? Ведь ты зовешь меня Иа-Иа, а до этого звала Ланселотом. Значит, имя меняется в зависимости от той игры, в которую играешь”. Логично! Больше меня эта странность со Степиным именем не удивляла. Он был мой тайный друг, сначала это был секрет только для родителей, потом вошло в привычку, и я не говорила о нем ни моему мужу, ни дочери, ни другим друзьям, хотя наши с ним свидания носили исключительно невинный характер, но так приятно было иметь тайну!
Возвращаясь назад, я думаю, что, даже если бы между нами случайно и завязалась интимная связь, учитывая особенности периода полосозревания, это бы все равно не повлияло на наше дальнейшее сближение - что может быть ближе дружбы? Могу себе представить, как это могло бы произойти. Допустим, лежим мы со Степой при луне в построенном из веток шалаше на берегу озера, где в детстве играли в драконов и принцесс, или на родительской даче, куда я частенько уезжала прятаться от занудства предков и приглашала с собой для компании кого-нибудь из подружек или того же Степу… Так вот, лежим мы с ним вместе в полутемной комнате при свечах и болтаем о чем-то сокровенном (еще старик Фрейд понял основу атмосферы доверительности - приглушенный свет, закрытые глаза, тихий голос, лежачее положение, правда, он - наверное, из-за конспирации - ничего не говорил о том, что пациент должен был лежать рядом с психоаналитиком), и вдруг между нами пробежал электрический заряд, говорящий о чем-то большем, чем дружба, и вот уже к доверительности прибавляется нежность, к нежности - страсть, и мы уже не Крошка Ру и Иа-Иа, а разделенные враждующими родителями Джульетта и Ромео. Могло такое произойти? Могло. Но ведь не произошло? Нет, не произошло, так что оставим это избитое сравнение для вывески салона лазерной эпиляции, что в Мытищах: “Салон „Ромео и Джульетта“ навсегда избавит вас от излишних волос в проблемных зонах”. Такое название для салона могли придумать только настоящие ненавистники всех этих конфетных образов, замусоленных до соплей и подростковых прыщей. Мы же были просто друзья Винни-Пуха и Пятачка из враждебных кланов Кенги и Эсс-Холлов нашего академического содружества, выросшие в тайно встречающихся приятелей для чесания языка о новостях мировой философской тусовки под звон кружек и шипение пивной пены московских центровых пивнушек. А сейчас один из нас уже мертв, я же не заколола себя кинжалом на крышке гроба, не выпила яда, а стояла и дрожала от испуга у свежей могилы, как мой сумчатый персонаж, вспоминая живого Степу, и судорожно пыталась сочинить эпитафию по просьбе одного из его апостолов.
Вспоминаю, как наяву, его броскую внешность а-ля молодой Маяковский - возвышаясь над толпой в модно-поношенном, длинном нацистском плаще из когда-то черной кожи (это пальто привез еще Степин дед из фашистской Германии), в широкополой шляпе “Федора”, медленно и вальяжно переставляя свои длинные, журавлиные ноги, несет себя по Москве гений чистого московского разума Николай Николаевич Светлов, мой любимый Иа-Иа. В каких словах описать мне тебя, мой друг? Не бойся, милый, тебе не придется краснеть за мои слова, как на тех провокационных “лекциях по философии”, которые с моей легкой руки ты читал своим первым студенткам. Это будет что-нибудь достойное тебя, дай мне только хорошенько подумать, хотя это и не самая сильная сторона моего “я”.
Про Степину смерть я узнала по телефону от его ученика, ныне достаточно крупного бизнесмена-бандита, любезно предложившего мне подвезти нас с Анютой на кладбище. Так мы с дочерью впервые прокатились на “Хаммере”, да еще в окружении телохранителей. Что же Степу-то не сберегли, крутые вы мои? Это за ним нужен был глаз да глаз, ваш-то бандит сам как-нибудь отмахается, а Степа - он ведь нежный был такой, задумчивый, деликатный. И убили его какие-то бритоголовые подонки, когда он во всем своем задумчивом великолепии просто шел в магазин за хлебушком, по старой своей привычке не доверяя это важное дело никому. И, конечно, наш бандит-бизнесмен после случившегося самостоятельно нашел этих отморозков, был суд, на котором выяснилось, что все эти подонки выросли в неполных семьях с пьющими и гулящими матерями, имели родовые травмы, в школе плохо учились и прогуливали, а старший из обвиняемых уже побывал в армии в Чечне и имеет пулевое ранение в голову… Присяжные вытирали платками уголки глаз, убийцам дали минимальные сроки, на пересмотре дела никто, даже наш бандит, не настаивал: Степу-то уже не вернешь!
– Вы только что-нибудь такое сочините, чтобы покойнику приятно было, он вас очень ценил и все время вас цитировал. Мы с ребятами за деньгами не постоим, и мрамор из Италии выпишем, и золотом настоящим слова выбьем. Он же нам всю жизнь перевернул - и думать научил, и окультурил, и цель в жизни и в бизнесе поставил… Мы ведь только из-за его курсов в академию-то эту, менеджмента, записались. Все остальное, что нам читали, была сплошная глупость - и про маркетинг, и про финансы - все эти теоретики ни разу ни денег настоящих не видели, ни в бизнесе не крутились. А Николай Николаевич учил тому, что точно знал сам - размышлять, не верить никаким авторитетам (не знаем, откуда он это знал, но был на все сто прав, ни одному авторитету нынче верить нельзя!), не повторять готовенькое по гарвардским рецептам, а самим искать логические связи между явлениями. Даже потом, когда он полез все про баб изучать - в эти его гендерные исследования подался, мы сначала его не поняли, а потом даже на спецкурс скинулись, потому что бабы - это хуже чем бизнес, там уж точно ничего не поймешь. У всех ребят одни и те же проблемы: зарабатываем миллионы, а нашим благоверным все чего-то не хватает, у всех жены пьют и с охранниками трахаются. Попробовали менять жен на новых, вначале - отлично, а потом опять все по-старому. Так что и в этом был прав покойник, пока своих баб не изучим, не видать счастья в бизнесе.
Пока я слушала все эти дифирамбы в адрес покойного, я вспоминала Степины лекции по Хайдеггеру, его кумиру. И вспомнила не случайно, а в связи с событием, приведшим меня на кладбище, про хайдеггеровскую теорию смерти, которая в широчайшем смысле есть феномен жизни и просто означает конец присутствия. То есть человек как бы выходит из комнаты и навсегда закрывает за собой дверь, другое дело, что он оставил после себя в этой комнате, пока присутствовал в ней. От этих мыслей мне действительно пришла на ум достойная друга Степы эпитафия:
– Постойте, он вам, наверное, читал лекцию по Хайдеггеру? Да? Значит, вам будет понятно, о чем я вам скажу. Как-то Мартина Хайдеггера попросили написать биографию Аристотеля, которого он во многом считал своим учителем. “А какая может быть биография у философа? - спросил Хайдеггер. - Родился. Мыслил. Умер”. Вот и я считаю, что это будет самым точным надгробием, Николаю Николаевичу непременно понравилось бы.
Бандит зааплодировал на месте и сразу побежал распоряжаться по поводу проведения поминок, заодно и факс послать про итальянский мрамор. Я вежливо отказалась от ресторанного застолья: Степа как-никак был моим тайным другом, пусть таким и останется, я помяну его одна и по-своему. Уже на выходе с кладбища ко мне подошла одна очень интеллигентного вида молодая женщина и протянула целую авоську общих тетрадей:
– Я Степина последняя жена, хотя он меня таковой и не считал, но перед Богом, в которого он не верил, я была его женой, а сейчас остаюсь его вдовой. Степа почти ничего о вас не рассказывал, кроме того, что вы самая близкая его подруга, в этих тетрадях - его личные записи, мне бы не хотелось, чтобы они пропали, но вы в них разберетесь лучше меня, можете распоряжаться ими, как считаете нужным. Вы же видели, что ни дочерей его, ни братьев, ни родителей на похоронах не было, значит, это никому не нужно. А вам я верю, знаю, что поступите наилучшим образом.
