Вильмонтейльн был принцем Волшебной страны и чувствовал себя просто прекрасно.

Каждый день в течение семи сотен лет он просыпался ближе к вечеру, нежась на пуховых перинах и играя с белыми перышками, вылезающими из шелковых наволочек подушек, затем он с ленцой потягивался, ополаскивал лицо надушенной розовой водой, пока служанки расчесывали его длинные золотистые волосы, которые он, как истинный благородный эльфийский дворянин, никогда не стриг и строго следил за тем, чтобы кончик его переплетенной серебряным шнуром косы едва касался пола.

После этого он наносил на лицо утренний макияж, созданный наполовину из колдовства и наполовину из перемолотых в порошок лепестков роз.

Затем чернил брови угольной палочкой и пудрился золотым порошком, чтобы придать коже сияние, и покрывал тонкие изогнутые в загадочной полуулыбке губы блеском, изготовленным из спелых плодов вишни, клубники и чуточку – из растертых лепестков мака.

Завершив утренний туалет, принц неспешно прохаживался по гардеробной, конец которой терялся во мраке подсвеченного волшебным огнем коридора.

Одна стена гардеробной состояла сплошь из зеркал, а другая – из бесконечных рядов платьев, рубашек, кафтанов и плащей, аккуратно развешанных на деревянных ростовых куклах, имитирующих все возможные жизненные ситуации, в которые только мог попасть принц, ведь одеваться ко двору нужно было не только с большим вкусом, изяществом и достоинством, но и с большой фантазией, чтобы сотни лет после выхода Его Наипрекраснейшего Высочества в свет эльфы обсуждали новинки фасона наследного принца, а также злодейски завидовали, зубоскаля о его богатстве, красоте, молодости и шарме.

О да, Вильмонтейльн был самым прекрасным и изысканным принцем во всех трех захиревающих королевствах волшебного мира и в девяти окончательно погибших, давно превратившихся в руины и легенды, вышитые на дворцовых гобеленах, ведь даже духи, мертвецы и нежить спорили о достоинствах и недостатках его нарядов и фасонов.

Аксессуары принц всегда выбирал самолично – никому из слуг он не мог доверить столь важный ритуал, ведь уместное украшение может, как вознести образ, созданный из одежды, прически, макияжа и колдовства, на тридевятую вершину небес, так и низвергнуть в пропасть безвкусицы в черное полымя, ведь, по мнению Вильмонтейльна, все томящиеся в нижних мирах проклятые бессмертные очень дурно одеты, именно поэтому они так злы и жестоки и потому их вечное заточение под землей кажется им сущей пыткой.

Сам же Вильмонтейльн искренне считал, что худшее, что с ним может случиться – это капля соуса на его безупречном расшитом брильянтами, стразами и золотыми нитями камзоле бирюзового цвета, украшенными нежно-сиреневыми лентами, но он ошибался.

Худшее, что с ним может произойти – это дырка на камзоле в самом непотребном месте, когда Его Наипрекраснейшее Высочество весьма галантно склонится в поклоне, чтобы поцеловать тонкие надушенные белые пальчики одной светской дамы – известной модистки во всех трех королевствах – во время официального утреннего приема во дворце. И этот образовавшийся в самом неподходящем месте и в самое неподходящее время непотребный срам невозможно будет ничем прикрыть – даже плащом, ведь он своей самоличнейшей волей отменил оный, ведь тот так невыгодно скрывали достоинства его стройной и изящной сверх всякой меры фигуры.

Расстройство Вильмонтейльна нельзя было не заметить.

Волшебный двор искренне подумал, что Его Наипрекраснейшее Высочество снова оскорбилось его безвкусицей и вульгарным макияжем, а может даже и постыдным оморочным колдовством, скрывающим обрюзгшее тело какого-нибудь вельможи или щербатое личико какой-нибудь светской дамы, поэтому сразу же стал искать нарушителя высокого эстетического вкуса наследного принца, буравя взглядом всех присутствующих, словно стая голодных псов – Ржавый лес в поисках дичи.

Но Вильмонтейльн, признанный во всех трех королевствах идолам красоты и изящного вкуса, не был разоблачен, так как ни один дворянин не смог даже предположить, что слишком узкий камзол Его Наипрекраснейшего Высочества этим самым утром был нещадно заужен так, что сию царственную особу оставалось только вносить в тронный зал, словно статую, и таким же образом выносить, ведь двигаться в нем было совершенно невозможно.

Конечно, данное обстоятельство не смутило наследного принца, он и не собирался ходить туда-сюда вдоль подобострастно пожирающих его взглядами дворян, но модистка вскружила ему голову своим великолепным и весьма дерзким нарядом ярко-фиолетового цвета, украшенного желтыми бантами и изумрудными кристаллами. Такое дерзкое и кажущееся даже чуточку вульгарным сочетание цветов и материалов лишило Вильмонтейльна остатка здравого смысла, и он все же пошевелился со всей элегантностью, на какую был способен в своих крайне зауженных одеждах.

И зло свершилось.

Ни одна из кровопролитных и разрушительных войн, сотрясших волшебный мир и разрушивших его до основания, на обломках которого, словно грибы на трухлявом пне, вспухли мелкие королевства эльфов, погрязшие в невежестве и откровенной безвкусице, не могла сравниться с глубиной отчаяния наследного принца Волшебной страны, который вдруг осознал, что тыл Его Наипрекраснейшего Высочества прикрыт только хрустальной стеной, покрытой искусно вышитыми гобеленами, на которых, кстати, было изображено крушение магической стены, скрывавшей когда-то давно некогда великий волшебный мир от мерзкого мира смертных, который затем совсем исчез и превратился в сказки, которыми пугают на ночь маленьких эльфят.

Вильмонтейльн раздумывал – упасть ли ему в обморок или театрально пронзить себе грудь клинком и деликатно упасть на спину, чтобы скрыть глубину и широту срама, постигшего его одежду в нижней части спины, но вдруг все само благоприятно разрешилось: он куда-то исчез прямо из тронного зала, провалившись в какую-то черную дыру в пространстве, из которой нестерпимо разило тухлыми яйцами, гнилой соломой и едкой гнилью, и это помимо того, что все вокруг было настолько отвратительным, безвкусным и вульгарным, что Его Наипрекраснейшее Высочество чуть от ужаса не отдало древним предкам душу.

Был полдень.

Эллин стояла возле магазина «У Молли» в тени большого старого дуба, перерубленного пополам молнией, когда к ней подошли двое – Стив и Джексон. Оба ублюдка пользовались дурной репутацией в городке Локс, что на юге от Страйтона.

Стив был худой и рябой, а Джексон – толстый и лысый, и от обоих за версту разило перегаром, которые не перебивал даже едкий парфюм дедушки Стива – Коула по прозвищу Большая Кровать, который по молодости был охоч до баб, да и сейчас нередко щупал молоденьких официанток в закусочной «Три цыпленка».

– Эй, белобрысая, где твоя подруга-ведьма? – шмыгнул носом Стив, поправляя прядь жидких волос мышиного цвета.

– Да-да, где эта потаскуха, мне ей сказать кое-что нужно, – вставил Джексон и маслянисто улыбнулся.

Эллин испуганно озиралась по сторонам, но на грех рядом никого не было, поэтому девушка затряслась, словно ее пробил озноб. Все в городке знали, что на Стива и Джексона нет управы, ведь отец рябого был полицейским, а толстого – помощником судьи.

– Я не знаю, – промямлила в ответ Эллин белыми, как молоко, губами, – мы не дружим.

– Как не дружите? – недобро ухмыльнулся Стив и ощерил желтые зубы, – только вчера вместе в кино ходили. Я поджидал у аллеи, но подруга-ведьма утащила вас в другую сторону. Даже Джексон не знал, что там есть проход, а он здесь каждый куст знает.

Толстый задумчиво потер лысину, проверяя, не выросли ли на ней волосы. Старая Джил – сумасшедшая бабка, что жила с ним по соседству, продала ему чудесный бальзам, обещая, что волосы непременно вырастут на том месте, куда он нанесет мазь, ну они и выросли, правда, совсем не на том месте. Джексон не верил в колдовство, поэтому использовал мазь не по назначению, а теперь жалел.