Зоя подала чашку чая, Чадаев глянул часы:

– Где их ноги носят, к слову?

***

В парадную милицейского участка входят Туся и Михей. Прямиком в кабинет к Чадаеву, приклонились с порога.

– Благодарствуем вам, товарищ Ким… Кабы не слово ваше?! – обрёкся Михей. Чадаев вышел из-за стола:

– Оставьте эти замашки… Я большевик, состою в РСДРП, направлен сюда полномочным представителем губземства, и к старорежимным преклонениям отношусь крайне нелестно…

Молодые расслабились, Туся затараторила:

– Всё одно благодарствуем покорно… Демида братец забрал хоронить, а Герасима-те моего завтрея земле придадим…

– Дело житейское…, – Чадаев дружески похлопал Михея по плечу, – Доктор не выявил иных причин смерти, кроме как кровоистекания от ножевых ранений, глубже обследовать нету по сию пору возможностей…

Тусе стало дурно от услышанного, она припала к груди Михея. Комиссар подметил волнительное состояние девушки и подался на выход из кабинета:

– Обождите тут…

– Чай не обиделся человек? – переспросил Михей у Зои, женщина не нашлась, что ответить, потому съехидничала:

– Изживать надо сословный этикет! Поклоны, угодничества и прочие заискивания оставьте в прошлом…

Зоя налила чашку чая и предложила Тусе:

– Вам, барышня милая, откушать горяченького напитка скоро надо бы, а то личико вон иссиня в синь?

Туся поблагодарила и приняла чашку. Комиссар вернулся со стульями, но задержался в дверях, наказывая кому-то из коридора прийти к нему в кабинет.

– Зоя, милая, здесь и прежде присесть было не на что? – Чадаев поставил стулья возле своего стола.

– Да как-то растащили… незаметно…, – удивилась Зоя и огляделась, – Тут такие суматохи происходили, когда прежнее начальство низложили, что и концов уже не найдёшь…

– Нет мыслей, как меблишками обставиться? Неудобно же людей на ногах принимать?

– Откажу вам пару канапок, – предложил Михей, – А по удобству, своими руками смастерю приси́дки, экие скажете?

– За сие спасибо! – обрадовался Чадаев, – Садитесь, будем первичное дознание вести, а после похорон жду снова… через недельку… Свидетельства разумно на бумагу положить…

Вскорости в кабинет вошли Лещёв и Крысоеда, расселись на принесённых с собою стульях.

***

После всех мероприятий, связанных с похоронами убиенного, Туся собрала в одной из каморок дома Скородумовых поминальный обед. За отсутствием родственников, народу на похоронах Герасима было немного, а отобедать остались только Михей с матерью и сёстрами, по сути его и не знавшие.

– Не гадала, не допускала к себе мыслей о смерти, а враз с поминок на поминки…, – посетовала Евдокия.

– Никто не чает смертушку, не ведает грядущее…

– Окромя Свишки убогого…, – напомнила сестре Анна.

– Дажа карточки с Гараней не осталось для памяти…, – пробормотала заплаканная Туся, но вдруг воспряла духом: – А ведь верно… Откель ему было знать, што мне навещал?

– Вещания Свишкины гадать нешто, бает и бает… А кады сбыться должно – утаивает! Потому слухают его ухо на востро, а свершись – ужо и не́пошто Блаженному обиды выказывать…

– А я не прониклась, к мурцовке свела… Помню, на́долго без бед потешил, а за горюшко близкое без внимания пустила? – поддакнула Туся Евдокии.

– Всё одно не исправила бы? – утешил Михей. За столом все затихли, Туся замерла в думах, уставившись на Михея:

– Што ж получается? Не разгони матушка Фаина Михаллна прислугу, не уведи меня Михей, так всех ножом истыкали?

– Можа так… а можа Господь отвёл костлявую?

– Не время Господу преставиться…, – ответили сёстры.

– Благодарствую вам за помощь с похоронами Герасима моего, што подле были… Не осилить было одной, горевала бы до седых волос…, – опомнилась девушка.

– Мы люди мирски… Завсегда поможем… И тот жа Свишка навещал держаться купно, тады и беды отступать будут…, – успокоила Евдокия.

– Я што надумал, маменька, да при своих скажу…, – привлёк внимание Михей, – Пойду на милицейскую службу проситься… Отыщу отцовых душегубов, и кто с Гараней бесчинства творил… В сердце запало, не успокоиться…

– Ох и суматошну ты затею примыслил, Михей… Из столяра в филёры? – всхлипнула мать.

– Столяничать бросать и мысли не имел, маменька!

– Гликось сие как…, – неожиданно поддержала Туся, – Коли станется откупиться от Скородумовых, может и мне кое привлечение от новой власти выпадет?

– Нам с Нюшкой тожа терь время чаять наперёд…, – задумалась Алёна, – Времена-те экие грядут?..

***

Морозным днём Михей и Туся прогуливаются по дорожке городского сада. Девушка держится под ручку, на встречных смотрит, сияет, улыбается. Приодета побогаче прежнего, да и жених у неё человек труда – не в босяцких одёжах.

– Дышится легко, аж небо над головою кружит… Кажись бы скорби отпускать не должны, а мне непочайно…, – выводит Михея на беседу Туся, – По Гаране первую ночь в избыток выплакала, на девятины слезинки не осталось… Да ты, Михей, на приглашение смел, а на беседу как язык надкусил?

– Столько слов сказать хотелось…, – оправдывается Михей, – Мечтал прогуляться с тобой, пошептаться о том, о сём неважном, а вышли, и правда, будто язык отняло…

– Можа молча, – жмётся Туся к Михею, – Сколь мне пережить пришлось, с тобою успокоение чувствую… Во саду во-первой с кавалером гуляю, внимаю как барышни оборачиваются, хвалют, завидуют ли, а мне в усладу…

– Ты у меня и личиком приятнейшая особа, цигея по фигурке, треушка лисья, пелеринка да муфточка под неё – как не обернуться?

– Я у тебя? – зарумянилась Туся, – Слова твои сильше цигейки душу греют… А пелерину у Марии выпросила – к прилюдным прогулкам мои одёжи непригожи…

– По одёжке встречают, по уму провожают… Кафтан пошить не сложно, а ум человеку ни за каку монету не заиметь…

– По уму, стало быть, меня любуешь?

– Ой, ненаглядная моя, в тебе всё распрекрасно!

– Мария клюшница-те в неведении была…, – затараторила девушка, – По отъезду Фаина Михаллна отпустила на неделю, Мария и выехала к сестре на Моховы горы… А возвернулась – така бяда в дому грянула! Тожа слезою плакала…

– Дом у Скородумовых видный! Сколькой прислуге содержать покои оные?

– Покамест богослужения, похороны собирала, перемёрз было… А Фёдор появился – отогрели… Голландку два дня жарким огнём топили…, – не слушая, тараторит Туся.

– Фёдор оный кто такой будет?

– Ой, прикащик в хозяйских покоях чай… Матвей Иваныч ежедённо напоминает, а Фёдор и сам по уму правит… Иной раз наперёд, а хозяин расхваливает, кой помощник прозорливый… Он да Марья – муж с жаной, из сенной прислуги мы с Гараней, нёмушка прачка, Демид да наёмник Антип на все руки… Приходящих ишшо человека три наберётся…

– Скородумовская семья большая, судя по всему?

– Ой, да! Скородумовых детей только пятеро… Двое сыновей, не видывала никогда, в чинах военных да службах государевых, старши дочь да сын в имениях бо́льшим прожитием, а в городу Кирила с отцом управляются…

– Туся! – неожиданно остановился Михей, – У меня появилась замечательная мысль… А не зайти ли нам в фотосалон и заказать печатную карточку на память долгую?

Дома терпимости во времена дореволюционные явление вполне себе легальное и оттого обычное. Придерживались они строгих правил, зачастую написанных губернскими земствами, и имели строжайший врачебно-полицейский контроль. Сейчас было время, все старорежимные пережитки ожидали своей переоценки, но старых правил существования не нарушали.

В одном ухоженном борделе с гардеробчиком и мизерной сценой, на которой расположился квартет музыкантов, и нечто заунывное подвывала певичка, пировала шайка Дрына. В приёмной зале под это дело был накрыт гостевой стол, сторонних клиентов отваживал специально нанятый амбал.

Бандиты пировали, смеялись, заигрывали с расфуфыренными кокотками, не опасаясь порицания и пренебрегая правилами бордельного этикета. Не было среди них Дрына и Фиксы.