– Это что за шутки? – шипит в ухо Ритка, тормозя о моё плечо.
И правда, за прилавком неопознанный объект. Вместо нашей любимой рыжей девушки, которая фантастически вписывалась в идеальный образ бариста – будто появилась на свет с питчером в руках и первый свой капучино взбила из материнского молока, – квадратный хипстер в кепке-снэпбек с пробковым козырьком. Соломенная борода, рыбы на татуированных «рукавах», белая футболка… Эй, классический бариста XXI века, верни нам нашу фею в веснушках!
– Интересуют два вопроса, – прошептала я Ритке, когда мы пристроились в очередь, традиционно по утрам выползающую в коридор, – умеет ли он готовить кофе и обладает ли неуловимым даром той девушки создавать правильное настроение?
– И ещё: увидим ли мы её когда-нибудь? – Рита насупилась. – Или он скормил её своим рыбам на бицепсах?
Я бы продолжила пускать шпильки в адрес нового кофеварца, но тут взгляд мой за толщей стёкол выхватил… На другой стороне «улицы» – так мы называли широкие коридоры между рядами магазинчиков, контор и кафе – мелькнула длинная чёрная чёлка, и мысли привычно спутались в клубок. Чёлка плыла на полголовы выше других и иногда отлетала в сторону небрежным движением тонких пальцев. У меня была уникальная способность видеть проплывающую чёлку везде и всюду. В этот момент глаза словно съезжали набок, и я, подобно кролику, охватывала зрением пространство на 180 градусов. Хоть одна суперспособность.
У чёлки был хозяин. Который, кстати, так её оберегал, что иногда, мне казалось, будто хвост вертит собакой… Знаете, эти милые издевательские шуточки в адрес предмета воздыханий, которые снижают серьёзность и гасят значимость чувств. Когда ты сама себе говоришь, мол, вот как я ловко могу пошутить и над собой, и над ним, и над тем, что краснею и при взгляде, и при мысли «о». О хозяине чёлки – нашем дизайнере Владе.
Собственно, именно из-за Влада я тут и оказалась. Мы познакомились на домашней вечеринке у общих знакомых. Ну, познакомились – это, конечно, громко сказано. Скорее, я его там увидела. Он был спокоен, расслаблен, загадочен и столько раз произнёс «диджитал», что я не смогла удержаться.
Наверное, только у Симы могли встретиться такие непохожие люди. Дизайнер из суперсовременного холдинга по продаже телефонов, пылесосов и таких крошечных электронных штук для всего на свете, что и представить трудно, – и библиотекарь районной детской библиотеки. У Симы вообще могло быть всё что угодно. Сима – человек мира. Ворлд мьюзик, фьюжн, шёлковая солнцеклёш в пол и сигарета-биди из благовоний в зубах. А на следующий день – юбка-карандаш, накрахмаленная блузка, вишнёвая помада. Все это Сима, подруга моей соседки по квартире Марины.
Сима живёт в мансарде старого дома в переулках Китай-города и время от времени устраивает у себя таких же широких взглядов, как она сама, вечеринки. Тогда под потолком вращается зеркальный шар, найденный хозяйкой, как и большинство предметов интерьера, на блошином рынке. В бокалах для мартини маслится водка, шампанское подаётся в бумажных стаканах, а в рюмках переливаются бензиновыми пятнами диковинные коктейли.
Парень, на две трети лица завешенный чёлкой, скрючился в фиолетовом кресле-груше, лишь иногда вспархивали в отсвете ночника длинные бледные пальцы. Из динамиков заструился нежно-ритмичный трек Emancipator Anthem, и градус загадочности и сказочности всего вокруг ощутимо подпрыгнул. По хозяину чёлки, высвечивая нос и губы, скользили клочки света от зеркального шара, а за окном в том же темпе кружился снег. Я дотягивала второй стакан шампанского, и вдруг показалось, что вся комната и весь мир кружатся внутри большого тёмно-синего шара.
В холодном свете кухни удалось разглядеть его получше: наверное, слово «утончённый» здесь прозвучало бы вдвое выразительнее, чем обычно. Он напоминал мягкий заострённый карандаш – помните, были одно время такие, продавались в ларьках «Союзпечати»? Из точилки вылезали прорезиненные упругие стружки. Вот и Влад (услышала-таки имя) был тонок, вытянут и плавен. Длинный нос, впалые покрытые двухдневной щетиной щёки и полная противоположность «волевому подбородку» киношных красавцев. Подбородок словно срезали ножом – мягко и легко, как подтаявшее сливочное масло. Но глаза… Словно выкрутили до предела контрастность (обрадовалась я подобранной метафоре – как раз из мира дизайна, ха-ха), и зрачки с эдаким фильтром получились почти прозрачные, обрамлённые тёмной каймой. А ресницы задевали занавеску-чёлку. Разве был у меня выбор?
Голоса шуршали вокруг, я опустила взгляд в початый стакан с мартини и принялась рассматривать плавающую на поверхности оливку. После встречи с глазами Влада созерцание оливки обещало стать главным занятием моего вечера.
– Васён, ты чего там потеряла? – Сима хлопнула меня по спине, и оливка задрожала, как поплавок на речной глади.
Сегодня на голове у Симы возвышалось выразительное гнездо. Сима носила дреды – всего полгода, поэтому волосяные колбаски у неё были стройные и аккуратные. Я вдруг подумала, что на этой вечеринке причёски олицетворяют своих хозяев. Действительно, если посмотреть вокруг… Симино гнездо – свиток из идеальных дредов, за которые она отдала, наверное, немалые рубли. Загадочный дизайнер скрыт занавесом челки. Парень, битый час трындящий про сноуборды, обладает блестящим, как накатанная ледяная дорога, хвостом на затылке. Я уставилась на бритого Мишу, брата Симы, и стала прикидывать, о чём же он? Боулинг? Бильярд? Поклонник Луны?
Гогот Симы вернул меня в реальность, и я с ужасом поняла, что уже говорю об этом вслух.
– Васька, закусывай, честное слово!
Гнездо улетело, а за спиной раздалось:
– Васька? Как кот.
Я обернулась и вместо того, чтобы парировать, по корни волос залилась алым.
Вообще-то я не пью. Ну, как. В компании иногда, конечно, можно. Но напиваться никогда не напивалась. Маринка говорит, что я для акта напивания слишком скучная. Что напиться – это бросить вызов, заглянуть внутрь себя. А я, выходит, внутрь заглядывать не рвусь. И вот здесь, в бликах зеркального шара, какой-то чёрт дернул меня тянуть и тянуть шампанское, а потом полировать его мартини.
В общем, со мной случился словесный понос. Все остроты, когда-то пришедшие в голову, лавиной хлынули на юного дизайнера. Может, я мстила ему за кота, может, в меня вселился Чендлер Бинг из «Друзей», а может, что наиболее вероятно, я впервые серьёзно влюбилась.
Через несколько минут поток иссяк, я, наверное, от гипервентиляции лёгких, немного протрезвела и, извинившись и выдав вишенкой на торте развязный книксен, удалилась в ванную. Умыться и подумать о жизни.
Помещение было облицовано бирюзовой плиткой, что придавало даже вполне здоровому лицу болезненную измождённость. Свет, падавший сверху, увеличивал мешки под глазами. Я встретилась взглядом с отражением и печально ухмыльнулась.
Вот такая ты, Василина Бедняк. В двадцать шесть лет, в страшно концептуальной квартире, с осыпавшейся тушью и съевшейся губной помадой.
На меня смотрела грустная девочка. Большие глаза, острый нос, усыпанные серыми веснушками, как припорошённые пеплом, щёки. Круглые, чуть оттопыренные уши – в детстве они доставили мне хлопот, так и осталась привычка завешивать их волосами. Волосы… тоже серые, прямые, тонкие, пушистые. В блёклом свете лампы почудилось, что я тоже, как Влад, чёрно-белая, а остатки бордовой помады и персиковые румяна на скулах – пятна детского фломастера на этой раскраске. Только двуцветность Влада красивая, как рисунок тушью, а я больше смахиваю на неказистый оттиск линогравюры.
Я взяла со стеклянной полки перед зеркалом ватный диск, намылила его и принялась стирать остатки помады, потом прошлась по скулам и, наконец, ликвидировала чёрные крошки под глазами.
Девочка по ту сторону зеркала повеселела. И стала совсем юной – лет тринадцать, не больше. Я всегда такая без косметики. Стыдно как-то в двадцать шесть выглядеть на тринадцать, хотя мама говорит, что через десять лет я начну это ценить. Вот и крашусь. Иногда.
