— Я, — сказал Райский.
Профессор пожал плечами.
И Иван Иванович сделал: «Гм! У вас есть талант, это видно. Учитесь; со временем…»
«Все учитесь: со временем!»— думал Райский. А ему бы хотелось — не учась — и сейчас»6.
Вот маниловский соблазн: не учась — и сейчас!
Этот отрывок помимо всего прочего поможет представить и ту обстановку, в которой пребывал наш герой, учась в Академии, — правда, то будет ещё не скоро. Пока же смиренный старец завершал выработку в характере Виктора Мусатова важнейших качеств, заложенных в основу творческой судьбы художника. Трудолюбия и выдержки понадобилось ему слишком много.
Парадоксальную, но глубокую мысль высказал один из ранних биографов Борисова-Мусатова— Я.Тугендхольд: художник «начал с покорности и потому сумел закончить бунтом»7.
Но с какой последовательностью направляла рост мусатовского дарования судьба! Лишь только освоился он на первой ступени, как ему была преподнесена новая истина: нужно рисовать «хотя бы неточно, но художественно»8. То уже целое откровение! Тут переворот всей системы ценностей. Неужто педантичный Васильев отважился на столь дерзостное утверждение? Нет, конечно. В начале третьего года пребывания Мусатова в училище появился там новый учитель рисования, Василий Васильевич Коновалов, выпускник Академии художеств, — человек молодой (двадцатилетний, на семь лет всего и старше-то ученика своего), а оттого и не «смиренный», на дерзкую мысль отважливый.
Ещё Васильев заводил разговоры о том, что необходимо учиться Виктору Мусатову в Петербургской Академии; Коновалову же выпало эту мысль упрочить окончательно в ученике своём и утвердить её, что в данном случае гораздо важнее, в его родителях.
Но главнейшее — он раскрыл глаза ученика на сущностный смысл искусства: оно должно быть художественно. Без усвоения этого любой самый изощренный профессионал останется лишь холодным копиистом. Однако учитель обозначил перед учеником и вечную загадку: а что есть художественность? Где критерии её? И ответ на эти вопросы каждый должен постигнуть самостоятельно. Владение секретом художественности и есть вернейший признак таланта. А талант либо есть, либо нет. Ему не научишь. Учитель может помочь таланту раскрыться или, по неумелости собственной, заглушить его. Коновалов был из тех, что помогали.
Но всё же: что такое художественность? Без внутреннего осмысливания и освоения этого понятия все рассуждения останутся лишь пустым набором слов.
Найдены среди бумаг Борисова-Мусатова листки с интересными раздумьями об этом: «По каким признакам определить истинно художественные произведения? Нам кажется, что один из самых резких признаков художественного произведения — это его оригинальность, конечно понимая не в смысле неожиданности и нелепости, а как причину самого художественного произведения, то есть та новая точка зрения, с которой художник рассматривает предмет или явление; будет ли эта оригинальность проявляться в новом взгляде на природу или в самом способе выражения — это всё равно, раз нет этого в художественном произведении — оно теряет своё значение и смысл как новый шаг в развитии человека и превращается в его забаву и ремесло»9.
Это написано рукой неизвестного человека, не самого художника. Что же это? То ли записанные другим мысли Борисова-Мусатова, то ли чужие размышления, которыми он заинтересовался… Но ведь не случайно же оказались эти листки среди его бумаг.
И другое важно: тут видно явственное сходство с идеями Льва Толстого (или случайное совпадение, весьма, впрочем, симптоматичное): «…писатель, который не имеет ясного, определённого и нового взгляда на мир, и тем более тот, который считает, что этого даже не нужно, не может дать художественного произведения. Он может много и прекрасно писать, но художественного произведения не будет»10— это высказывание Толстого имеет, несомненно, общеэстетический характер, но не узколитературный.
Приведённые слова Толстого опубликованы в 1894 году; заметки же, обнаруженные в бумагах Борисова-Мусатова, относятся к 1895 году, к тому самому времени, когда художник находился на ближних подступах к той новой для своей живописи точке зрения, которая выделит его в ряду современников, русских и европейских, да и не только современников.
Борисов-Мусатов овладел еще одной тайной искусства — той, что выражена в банальнейшем как будто требовании единства формы и содержания художественного произведения. В 1899 году, в пору работы над «Гармонией», которую часто называют программной в творчестве художника, он пишет: «Мне кажется, что выражение художественной идеи… должно сопутствовать данному сюжету и поэтому выполнение должно быть разное. Конечно, форма в соединении с колоритом, т. е. чтобы не только общая гармония, но и каждый штрих, говорил о главном, даже сам по себе был отражением, повторением своего главного»11.
Тут можно в параллель привести мысль ещё одного художественного гения, Ф.М.Достоевского: «Я даже верю, что для разных форм искусства существуют и соответственные им ряды поэтических мыслей, так что одна мысль не может никогда быть выражена в другой, не соответствующей ей форме»12.
Толстой, Достоевский — единомышленники убедительные.
Но мы забежали слишком вперёд. До подлинного художественного творчества пока далеко, мы ещё в середине 80-х годов, мы ещё в саратовской глуши.
В глуши… Лучший в российской провинции Художественный музей открывается в Саратове — 29 июня 1885 года. Основал его внук А.Н.Радищева, художник-пейзажист Алексей Петрович Боголюбов, в память о знаменитом своём деде. Боголюбов отдал городу свою коллекцию, подарил собственные работы; не без влияния Боголюбова и некоторые русские художники преподнесли кое-что; совершил пожертвования Эрмитаж. В результате — тут и передвижники, и «малые голландцы», и барбизонцы. Брюллов, А.Иванов, Репин, Поленов, Ватто, Коро, Т.Руссо…
Не судьба ли опять озаботилась художественным развитием Борисова-Мусатова? Собственное трудолюбие, собственные успехи — это важно. Но без эталонных образцов продвижение вперёд невозможно. Они необходимы — не чтобы рабски им следовать, но чтобы иметь надёжный ориентир в пути. Коновалов же хоть и прекрасный учитель, но сам художник не образцовый. Странное у него было пристрастие: изображать мёртвые тела, трупы. (Одна из работ так прямо и называлась: «Трупы».) Поставить в ряд с мусатовскими цветовыми композициями — никогда не догадаться, что это работы учителя и ученика.
Что ж, талант педагога и большой талант художественный не всегда совпадают. Ярчайший пример — профессор П.П.Чистяков, у которого, к слову, учился и Коновалов, и, позднее, Борисов-Мусатов. Педагог милостью Божьей. Но многие ли знают художника Чистякова?
Один из учеников Коновалова, тоже большой живописец, Павел Кузнецов, отмечал как главное у своего учителя — стремление «к воспитанию в своих учениках чувства формы предмета, понимания формы как целого. Большое внимание уделял он и композиционным наброскам, добиваясь от будущих художников умения строить предмет в пространстве, чувствовать формат листа»13.
Есть у Коновалова ещё одна великая заслуга в судьбе Борисова-Мусатова: учитель сумел убедить родителей мальчика: нечего ему в училище прозябать, бессмысленно утомлять мозг бесполезными для него знаниями. Учение идёт трудно, в каждом классе по два года — то уж не учение вовсе, а мучение. Художественный талант развивать, учиться тому, к чему склонность внутренняя, — вот что благо.
Не то дивно, что к такому выводу пришёл учитель-художник, а то, что справедливость его признали люди от мира искусства далёкие. В том социальном слое, к которому принадлежали Мусатовы, художество воспринимается обычно как нечто сомнительное, малонадежное. В музей сходить картинами полюбоваться, может быть, и неплохо, но для обеспечения жизни, в её бытовом смысле, требуется нечто более основательное. Служба в конторе, например.
