Алисон устало опустила ресницы, слишком измученная и несчастная, чтобы беспокоиться о чьей-то душе, даже своей собственной. Особенно собственной.

Только Махмуд, надо отдать ему должное, пытался развеселить девушку. Он даже принес ручную ящерицу, всю в черных полосках, которую называл «песчаной рыбой».

– Смотрите, госпожа, я заставлю ее танцевать! – Ящерица действительно танцевала, за что и была вознаграждена жирной мухой. В других обстоятельствах Алисон уговорила бы мальчика освободить несчастное создание, поскольку считала, что грешно держать в заточении живое существо. Но Махмуд, очевидно, нежно любил уродливую рептилию, вероятно, потому, что она в отличие от других людей не замечала изуродованного шрамом лица и хромоты. Однако даже сейчас Алисон не могла разделить боль мальчика – ее собственная была слишком велика, безнадежность слишком ошеломляюща.

Ее состояние больше всего тревожило Джафара. Алисон медленно выздоравливала, но блеск в глазах исчез, огонь в душе погас. Алисон проявила нечто, похожее на прежнее страстное непокорство, которым обладала раньше в столь большой степени, лишь единственный раз, в то утро, когда он впервые мыл ее после того, как она пришла в сознание. Девушка выглядела невыносимо трогательной, когда пыталась прикрыть руками наготу и приказала Джафару выйти из комнаты. Но не прошло и минуты, как ее силы окончательно истощились. Он выиграл поединок, но победа не давала удовлетворения.

Однако Джафар не думал отказываться от своих обязанностей – регулярно менял повязку на ране, старательно массировал укушенное бедро, чтобы сохранить упругость мышц, продолжал собственноручно кормить Алисон, хотя она могла держать ложку. Но она не съела бы ни кусочка по своей воле, если бы Джафар не заставлял ее насильно. И он по-прежнему мыл ее.

Через четыре дня после того, как лихорадка спала, Алисон лежала неподвижная и ко всему равнодушная, пока Джафар снимал с нее одежду. На какой-то короткий момент, когда он снимал повязку с раны, девушка попыталась сдвинуть ноги, но Джафар угрожающе нахмурился. В глазах сверкало что-то покровительственное и свирепо-властное.

Смирившись, Алисон отвела глаза, оставив все попытки сопротивляться.

– Кожа уже не такая распухшая и красная, – заметил он, осторожно промывая рану.

Алисон равнодушно, едва заметно пожала плечами.

– Ты сказал, что в пустыне раны заживают быстро. «Физические раны, да, – подумал Джафар, – но не отчаяние, пожирающее ее». Ему хотелось хорошенько встряхнуть Алисон, вдохнуть в нее жизнь, стереть клеймо неудачи с души. Хотелось видеть, как возвращается мужество, тот неукротимый дух, которые так притягивали его к этой девушке, хотелось возродить страсть, бывшую неотъемлемой частью ее характера, снова ощутить жар и медовую сладость между этих нежных бедер.

Он намеренно расчетливым жестом прижал влажную тряпку к треугольнику густых каштановых волос, но Алисон лишь бросила на Джафара короткий испуганный взгляд и снова устало закрыла глаза, не заботясь о том, что он с ней делает.

Подавив нарастающее нетерпение, Джафар медленно провел тряпкой по шелковистой коже ее живота и, когда девушка не откликнулась, накрыл рукой маленькую упругую грудь.

Каким хрупким казался сосок, упиравшийся ему в ладонь!

Джафар внезапно ощутил напряжение, не имевшее ничего общего с чувственным желанием, – нежность, потребность заботиться и защищать, находившиеся в таком противоречии с инстинктами воина, заполонили его. Что такое в этой пичужке возбуждает в нем столь странные чувства? Джафар никогда не был особенно добр с женщинами, однако обнаружил, что желает… нет, жаждет, утешить и ободрить Алисон, влить в нее свою силу.

Джафар нехотя отнял руку, больше не желая ни к чему принуждать девушку, надеясь, что вскоре безразличие ко всему окружающему исчезнет и она станет прежней.

На следующий день Джафару удалось добиться гораздо большего. Когда он поднял длинную сорочку, обнажив худенькое тело, Алисон вышла из оцепенения настолько, что нашла в себе силы запротестовать. Правда, это ни к чему не привело. Джафар, не обращая внимания на поток проклятий, продолжал обтирать ее прохладной водой. Алисон неожиданно все поняла, и пальцы ее невольно сжались в кулаки.

– Я сама могу это сделать, – сухо сообщила она.

– Не можешь. Ты слаба, как новорожденный ягненок.

– Но это просто неприлично – мужчина не должен ухаживать за больной.

Легкая усмешка промелькнула на лице Джафара.

– Аллах, сохрани меня от притворной стыдливости женщин! Я уже видел тебя без одежды, cherie! Мои губы испробовали сладость каждого кусочка кожи. Тебе нечего скрывать от меня.

Слабый румянец, окрасивший щеки, был первым настоящим признаком того, что к Алисон постепенно возвращается жизнь. Джафар молча смотрел на девушку, чувствуя, как не изведанные доселе странные ощущения теплоты и счастья захлестывают его приливными волнами.

– Я рад помочь тебе, Эхереш.

– Просто тебе нравится меня дразнить.

– И это тоже, – весело рассмеялся Джафар. – А ты, в свою очередь, находишь удовольствие в том, чтобы на каждом шагу противиться мне. Клянусь, ты упряма, как отродье косоглазой козы.

Его добродушные шутки возымели желаемое действие. Алисон уставилась на него с чем-то вроде былого задора. Однако теперь, добившись отклика, он не собирался отступать. Закончив обтирать девушку, Джафар небрежно объявил, что сейчас вымоет ей голову.

Алисон надулась, но под конец была вынуждена покориться. К ее полному смятению, оказалось, что простая процедура мытья и расчесывания волос была куда более чувственной и интимной, чем прикосновения его рук к обнаженному телу. Алисон закрыла глаза. Усталость и равнодушие медленно отступали. Как может этот холодный, безжалостный человек, каким она его считала, выказывать столь бесконечную, безграничную нежность?

Успокоенная и почти уснувшая, Алисон, не протестуя, позволила Джафару надеть на себя широкое платье из белого мягкого полотна и встрепенулась лишь когда Джафар неожиданно подхватил ее на руки.

– Куда ты несешь меня? – охнула она, упираясь кулачками ему в грудь.

– Подышать воздухом, горлинка моя. Ты слишком долго лежала в душном шатре.

Добравшись до выхода, он осторожно опустил Алисон на ковер и рассыпал по ее плечам влажные пряди, чтобы они скорее подсохли, а сам сел рядом и привлек Алисон к себе. Несмотря на то, что было уже начало ноября, солнце по-прежнему посылало на землю теплые, приветливые лучи. Алисон не находила в себе сил противиться Джафару. Его руки согревали ее, присутствие успокаивало. На какое-то мгновение близость Джафара, казалось, изгнала из души ледяной холод. Она почти забыла ужасную правду, разделяющую их.

Внезапно ослабев, Алисон молча смотрела вдаль, на расстилавшиеся до самого горизонта песчаные пространства. Даже после встречи со смертью, бесплодные равнины по-прежнему манили девушку. Это удивляло Алисон. После всего, что случилось с ней, следовало бы бояться пустыни, однако она чувствовала себя так, словно здесь ее родина… в этой суровой земле… рядом с диким берберским воином, силой привезшим ее сюда. Сама эта мысль была, конечно, абсурдной. Так же, как обволакивающая Алисон апатия, странное состояние покоя и довольства. Однако Алисон не позволяла себе задумываться над этим, как и над непонятным стремлением прислониться головой к груди этого человека. Не сейчас, не в эту минуту.

Однако не обращать внимания на Джафара было невозможно. Его большой палец рассеянно гладил внутреннюю сторону ее запястья, но Алисон чутко прислушивалась к каждой ласке, к каждому новому ощущению. Как бы она ни старалась, все равно не сможет остаться равнодушной к его прикосновению.

Девушка вздрогнула.

– Тебе холодно?

Почему при звуках этого низкого голоса сильнее бьется сердце?

– Нет, – поспешно ответила Алисон. Его руки чуть сильнее сжали запястья ее рук. Она почувствовала тепло его дыхания на щеке, что отнюдь не придало ей самообладания.