Его голос был низким, слегка приглушенным и бархатистым, как сама ночь. Он словно ласкал Алисон словами, и девушка неловко поежилась.

– Ты относишься к Шеррару, как к сыну. Удивительно, что не назвал его в честь какого-нибудь родственника.

– Мусульманским коням не дают человеческие имена – это считается святотатством. Нельзя давать имуществу имя святого.

– Имуществу? Это включает и рабов?

Джафар исподлобья взглянул на нее.

– И рабов тоже.

– Так, значит, берберы дают рабам те же имена, что и коням? – сухо осведомилась Алисон.

– Не совсем. Только лучшим коням дают клички, хотя у каждого раба есть имя.

– Какая честь!

Джафар весело усмехнулся. Тронутая его неожиданным дружелюбием, Алисон никогда еще так остро не испытывала противоречивые чувства, которые он пробуждал в ней. Когда он смотрел на нее так нежно, так пристально, девушке хотелось повернуться и убежать – ведь именно в такие моменты ее похититель был наиболее опасен.

Ты назовешь меня возлюбленным и ответишь на страсть страстью.

Расстроенная назойливыми воспоминаниями, Алисон вынудила себя говорить как можно суше:

– Но думаю, неверным тоже не позволено называться человеческими именами.

– Конечно, нет.

– Значит, я в твоих глазах пустое место. Так и знала.

– Вот в этом я сомневаюсь.

Подняв глаза, он окинул ее пристальным взглядом.

– Думаю, если бы мне выпало на долю дать тебе имя, я назвал бы тебя Темеллал. Это означает «красавица».

– Но я вовсе не красива!

Он как-то странно посмотрел на нее.

– Я правду говорю!

Глядя в испуганные серые глаза, Джафар понял: девушка действительно уверена в том, что его слова – пустая лесть. Но он сказал правду. Возможно, она не обладала классическими чертами лица, о которых бредят скульпторы, кому-то казалась миловидной или смазливой мордашкой, так ценимой англичанами. В Алисон чувствовались огонь и бурлящая энергия, трепетность и гордость, которые делали ее неотразимой. Такой сильный дух – большая редкость, ценимая им в женщинах, хотя многие соотечественники, вероятно, не согласились бы с Джафаром.

Алисон неловко съежилась под его взглядом. Щеки вспыхнули от внезапно прихлынувшей крови.

– Но ты всегда называл меня Эхереш, – рассеянно заметила она. – Это берберское слово?

– Да, – еле заметно улыбнулся Джафар. – Конечно, при переводе значение немного теряется, однако можно сказать, что Эхереш – это «та, которая сопротивляется». Такое имя тоже прекрасно тебе подходит.

Беседа становилась, по мнению Алисон, немного интимной.

– Почему у тебя нет рабов? – поспешно спросила она, резко сменив тему.

– А что заставляет тебя так думать?

– Махмуд сказал.

– У Махмуда длинный язык.

– Разве это тайна?

– Нет.

На этот раз Джафар молчал очень долго, и Алисон поняла, что он вовсе не собирается ничего объяснять. Однако он, казалось, пребывал в хорошем настроении. Возможно, удастся убедить его ответить на другие вопросы, выяснить, почему ее похитили и что намереваются с ней делать.

– Если не хочешь говорить об этом, – продолжала она, – то можешь хотя бы сказать, как долго намереваешься держать меня здесь?

– Это зависит не от меня.

– А от кого же?

– От того, когда твой жених придет за тобой.

Сбитая с толку, девушка не нашлась, что ответить.

– Надеюсь, полковник начал розыски, – бесстрастно бросил Джафар.

– Откуда тебе знать, что собирается или не собирается делать Эрве?

Джафар пожал плечами.

– У меня есть шпионы во французском правительстве. Я достаточно хорошо плачу им, чтобы они сообщали о всех передвижениях полковника.

Шпионы? Так вот почему ему с такой легкостью удалось похитить Алисон! Неприятно-тошнотное чувство внезапно охватило девушку.

– Но… но чего ты хочешь от меня?

– Я уже сказал – всего-навсего твоего присутствия.

– Но зачем? Что даст тебе мое присутствие?

Он снова замолчал, так надолго, что Алисон подумала, будто не дождется ответа. Но тут раздался его голос, спокойный, смертельно-зловещий.

– Это позволит нашим войскам встретиться с французской армией на поле боя.

Алисон задрожала от страха. Неужели он хочет именно этого? Битвы с французами? И тут она вспомнила слова Джафара, когда тот похитил ее:

– Я искренне надеюсь, что французская армия придет за тобой, особенно наш добрый полковник.

Неужели он замышляет заманить французов в ловушку? Если так, то приманкой служит она. Господи Боже…

Алисон открыла рот, но слова застряли в пересохшем горле. Лишь через несколько невыносимо длинных минут она смогла вынудить себя ответить:

– Хочешь использовать меня, чтобы вовлечь французов в сражение?

– Угадала.

Но бой, без сомнения, окажется несправедливым. Свирепый берберский военачальник наверняка будет иметь гораздо больше преимуществ! На поле останутся бесчисленные трупы, и все по ее вине !

При одной мысли об этом по телу поползли ледяные мурашки озноба.

– Но это омерзительно, гнусно, – хрипло пробормотала Алисон. – Так поступают лишь трусы. Только они используют женщину, чтобы привести в исполнение предательские замыслы.

Джафар молча продолжал чистить коня.

– Но что ты сделаешь, когда во мне отпадет необходимость? Убьешь? Продашь в рабство?

Руки Джафара замерли. Сузив глаза, он почти презрительно ответил:

– Верну тебя дяде. В отличие от вас, французов, мы не воюем с женщинами и детьми.

Неужели?! Алисон пренебрежительно, недоверчиво расхохоталась.

– Как же ты объяснишь это похищение?

– Но тебе не сделали зла. У тебя нет никаких причин жаловаться на дурное обращение, – ответил он с видимой небрежностью, хотя в тоне слышались резкие нотки. – Тебя не били, не пытали и не насиловали.

Ей хотелось протестовать, крикнуть ему:

– Ты целовал меня! Оскорбил своими ласками! Обещал взять мою девственность! Угрожал заставить откликаться на твою страсть, хотеть тебя!

Да, он действительно ничего ей не сделал, но угрозы и дерзкие обещания обольстить ее лишали равновесия куда больше, чем любые мучения. И теперь, проникнув в его замыслы, Алисон смертельно боялась, что Джафару удастся их осуществить.

– А как насчет твоего султана, Абдель Кадера? – дрожащим голосом осведомилась девушка. – Неужели он одобрит подобные варварские поступки, зная, что ты использовал невинных пленников как приманку, чтобы заманить людей в капкан?!

– Абдель Кадер глубоко сочувствует пленникам-христианам, особенно женщинам. Ему не доставляет радости знать, что они могут стать жертвами священной войны.

– Священной войны! – повторила Алисон дрожащим от ярости и тоски голосом. – В вашей войне нет ничего священного! Как можно совершать бесчисленные зверства, провозглашая, что все делается во имя вашего бога? Клянусь Аллахом…

Тихое проклятие словно разорвало воздух. Джафар резко повернулся и в одно мгновение оказался рядом с Алисон и, вцепившись ей в плечи, поднял с земли.

Алисон застыла, потрясенная внезапностью нападения, испуганная бешенством, горевшим в янтарных глазах. Наконец-то ей удалось вывести его из себя!

Девушка, сжавшись, попыталась отступить, вырваться, но пальцы, словно стальные когти, не давали шевельнуться, а слова били безжалостной плетью:

– Все вы, богатые, избалованные европейцы, живущие в уютном, защищенном мире… что вы знаете об истинных зверствах? Тебе следовало бы расспросить слугу о том, что такое настоящее варварство! Махмуда едва не убили французы! Мальчик чудом спасся!

Алисон поежилась, но свирепый взгляд Джафара словно прожигал ее насквозь, а голос понизился до разъяренного шепота:

– Рассказать о других зверствах, совершаемых французами? О милом обычае легионеров делать табачные кисеты из грудей убитых мусульманок, а потом хвастаться мягкостью и тонкостью кожи?!

И, словно подчеркивая свои слова, он сжал ее грудь. В жесте не было ничего даже отдаленно чувственного, и Алисон увидела в его прикосновении лишь угрозу, неумолимую враждебность и с бьющимся сердцем уставилась на похитителя, встревоженная все растущей напряженностью. Казалось, неистовый бербер способен в эту минуту совершить такое, что и не снилось легионерам, лишь бы отомстить врагу.