С матерью он уже два года не виделся, даже и не вспоминал о ней, зато теперь вот вспомнил и так живо представил себе ее лицо, как если бы она забиралась на переднее сиденье машины. Она выхаживала его, когда он болел корью, коклюшем, ангиной – всеми теми болячками, которые так и норовили лишить его детства. Может, она и сейчас его выходит? Почему бы и нет, если он будет осторожен, станет аккуратно принимать свои таблетки и все время, каждый день, носить маску, ведь не хотел же он ее заразить – худшее, чем сын мог отплатить матери. Что бы ни говорили врачи, она его спасет, защитит, что угодно сделает ради него. Но как ему до нее добраться? Они наверняка караулят его у остановки автобуса, и на вокзале, и в аэропорту, и даже если бы он смог наскрести на билет, а это маловероятно... А как насчёт Руди? Он мог бы уломать Руди подвезти его хотя бы до Тихуаны – или лучше попросил бы у него взаймы грузовик, якобы помочь соседу с перевозкой холодильника или дивана, а там бы сам взялся за руль и потом попросил бы кого-нибудь вернуть грузовик, заплатил бы, наобещал бы с три короба, все что угодно. Это уже больше похоже на план. Он должен был придумать план. Потому что если плана нет – он пропал.
Он все шел, теперь уже тяжело дыша, и тротуар, как беговая дорожка, уходил из-под ног, но он еще боролся, он должен был бороться, и надо было спешить, ведь они наверняка отправили за ним полицию в патрульных машинах, дали ориентировку на розыск, как он видел по телеку, и церемониться они с ним не будут. Впереди, в конце улицы, начинался парк, куда он пару раз ходил вместе с Сержио попить пивка и поиграть в подковки, а еще там росли кусты, да-да, вдоль русла реки. Протиснувшись в ворота – мимо детей, их мамочек, качелей, парочки бомжей, разложенных на травке, как будто их там разместили нарочно, заодно со скамейками, – он старался не выделяться, хотя уже слышал вдалеке вой сирен, но убедил себя, что это просто машины скорой помощи везут кого-то в травмпункт. Ни на кого не глядя, он пошел прямиком по газону, забрался в кусты, скрылся из виду и повалился на землю и так и лежал, пока не перестало колотиться сердце, а жжение в легких не начало затихать. Скоро стемнеет, и он сможет прокрасться в дом, одолжить у кого-нибудь телефон, позвонить Руди, кое-что упаковать и уехать прежде, чем кто-то спохватится.
Паранойя начинается, когда тебе кажется, что тебя преследуют, даже если это не так, но как назвать вот это чувство? Здравый смысл? Они пришли в его дом, повязали его, запихнули в эту белую комнату, но ведь он ни в чем не виноват. Теперь на него повесят побег и сопротивление при аресте или как там это у них называется – а еще нападение, нападение с использованием смертельного оружия, иначе говоря, его слюны. Это все уже не важно. Итог один и тот же: тридцать месяцев в стерильной комнате с жужжащими вентиляторами, с охранниками в масках и перчатках, толкающих тележку с тем, что выдавали за еду, сующих ее через отверстие в двери, приходящих два раза в день вколоть ему внутривенное. Он скорее сдохнет. Уж лучше в Мексику. Уж лучше попытать счастья у матери и в больнице в Энсенаде, где хотя бы говорили на его языке и не смотрели на него, как на таракана.
Ему хотелось пить, просто зверски, но он заставил себя оставаться на месте до наступления темноты, а потом опять пробрался в парк попить из крана в туалете. Только вот дверь оказалась закрыта. Он стоял довольно долго, дергая за ручку, чувствуя себя потерянным. Где-то сзади, в непосредственной близости, было шоссе, оттуда доносился мерный шум машин. Деревья стояли живой пеленой. Над головой чернело небо, расцвеченное звездами, и казалось, что оно ни разу не было так близко. Он почти ощущал его вес, всю тяжесть неба, которое простиралось все дальше и дальше, до бесконечности, и космос, планеты, звезды так на него давили, что он едва дышал. Отчаявшись, он встал на колени в траве и шарил в поисках распылителя. Сначала он не поддавался, но Марчиано налег на него, пока крышка не сдвинулась, и тогда он отвинтил ее и прильнул губами к теплой журчащей струйке, отчего ему сразу полегчало, и неопределенность ушла в самый дальний уголок его сознания. Скоро он опять поднялся на ноги, осторожно спустился к руслу реки и начал двигаться обратно по направлению к дому.
Это было непросто. Что занимало у него минут десять на улице, сейчас отняло как минимум час, непослушные ноги вязли в каше из грязи и мусора, твердый засохший камыш колол, как ножом, собаки лаяли, поток людских голосов заставлял его застыть на месте. Он весь вспотел, его бил озноб, рубашка прорвалась на правом локте, когда он зацепился за что-то в странной полутьме канавы.
Он не смог бы точно сказать, как далеко зашел и где оказался, когда вскарабкался по крутому склону и выбрался на задний двор какого-то дома, где, слава богу, было темно. Но огни горели в двух соседних домах, а рядом виднелся черный горбатый силуэт машины, припаркованной на дорожке. Он приблизился к машине, но прошел мимо, и если бы его спугнул чей-то голос за спиной, один-единственный слог, который он узнал бы на любом языке, – Эй! – он не дрогнул бы, не развернулся, даже не обернулся бы, а просто пошел дальше, по парковочной дорожке на ту сторону улицы, на тротуар, где он был обычным пешеходом, прогуливающимся в тихом городке прохладным вечером.
Добравшись до своей улицы, Марчиано убедил себя замедлить шаг и проверить припаркованные машины по обеим сторонам – нет ли чего-нибудь подозрительного: полиции, Службы Здравоохранения, Росы Инохосы, хотя это и значило впасть в паранойю; Роса Инохоса в это время наверняка была дома, с родителями, или с мужем, если она была замужем, поглощенная своей личной жизнью, а не его. Он выждал немного, хотя ему становилось все хуже и хуже, и его так трясло, что пришлось обхватить себя руками, а тонкая рубашка промокла и совсем не защищала от наступавшей ночи и холода, а температура, наверное, уже упала до двенадцати градусов. В итоге он собрался с духом и проскочил через улицу в темноту двора при мотеле, куда они уже приходили за ним и придут опять.
Он шмыгнул в дверь с черного хода, с опаской, вся кровь прихлынула к мозгу, но в коридоре никого не оказалось, и в следующий момент он уже сидел у себя, окруженный запахом знакомых вещей: нестираного белья, мыла, шампуня, завернутого в фольгу буррито, который он отложил, чтобы разогреть в микроволновке на ужин – и все это ноздри привычно вдыхали, как будто ничего не случилось. Кашель уже подступал и мог прорваться в любую минуту, но он сдержался, боясь издать лишний звук, и хотя его так и тянуло включить свет, но он понимал, что к чему: если за ним была слежка, они только того и ждали. На спинке стула он нашел свою куртку – там же, куда он бросил ее этим утром, – и завернулся в нее, потом подошел к окну и открыл жалюзи, так что шесть тоненьких полосок света упало на постель. И тут он вспомнил про таблетки – он должен был принимать их, где бы ни был, что бы ни случилось, вот что стало для него правдой жизни, встретится он с Росой Инохосой или нет.
Он подошел к раковине за стаканом воды, высыпал две белые таблетки и запил их. Потом – он ничего не мог с собой поделать – лег на кровать и прикрыл глаза, всего на минутку.
Стук в дверь разбудил его от сна без сновидений, этот стук грохотал на весь дом, как будто его собирались разнести на щепки грушей для сноса. Но кто бы стал стучать? У всех, кто жил здесь, были ключи, и не было необходимости стучаться, только если это миграционная служба или полиция. Или служба здравоохранения. На краткое мгновение он представил Росу Инохосу в синей полицейской форме, в фуражке набок, с дубинкой в одной руке и газовым баллончиком в другой, и тут же он тихонько прикрыл дверь и задвинул щеколду, как будто это его бы спасло- что он собирался делать, залезть под кровать? Он мало что знал, но точно знал, что придут за ним к черному ходу, как в фильмах, где они вяжут всяких гангстеров, сутенеров, наркобаронов, а публика стоя аплодирует.
Некогда собрать рюкзак, некогда собрать одежду, зубную щетку, мелочь, которая хранилась в банке из-под соленых огурцов в самом верхнем ящике, он ничего не успевает – только выскочить в окно со скрипучей рамой, в то время как стук под дверью перерос в упорный грохот и послышались голоса – Сержио и чей-то еще, а к ним примешивался лай собаки, и вот он лег в траву и ползком, сгорбившись, перебрался на соседний двор и дальше, на следующий. Он окончательно выбился из сил. Он дважды спотыкался в темноте и жестко приземлялся в чьем-то патио, все окружающие тихие шумы разрослись, как будто каждый телевизор включили на полную, и мотоциклы ревели, как автоматная очередь, прямо на улицах, и даже кузнечики кричали на него, а эта собака, этот лязгающий лай у них дома, лай полицейской собаки, из тех, которые никогда не сдаются, которые тебя учуют, даже если ты расправишь крылья и упорхнешь в небеса.
