Annotation
Беглец
Беглец
Том Корагессан Бойл
The Fugitive
Перевод Анастасии Измайловой
Ему сказали обязательно носить на людях маску. Но это же просто смешно. У тебя как будто мишень на спине, думал он – вернее, на лице, на самом видном месте. Но если он надеется переступить порог больницы, ему придется либо выйти в маске, либо сразу отправляться в тюрьму. На улице лил дождь, и это только усложняло задачу: ведь не пойдешь же в мокрой маске? В ней же нечем дышать! Здесь, в кабинете, рядом с доктором и соцработницей из Службы Здравоохранения, дождя как будто не было, но даже если звуки дождя доносились, он ничего не слышал, втягивая воздух сквозь тряпичную маску – только свое хриплое, скрипучее заразное дыхание.
Доктор что-то ему говорил, а Марчиано смотрел, как он подкреплял свои слова жестами рук; потом оба перевели взгляд на соцработницу, невысокую стройную женщину с пышной грудью и блестящими глазами, которую, не будь он насквозь больной, он бы с удовольствием трахнул. Ее звали Роса Инохоса, и он все время повторял про себя ее рифмованное имя – его это как-то успокаивало.
– Вы поняли, что говорит вам доктор? – спросила она своим отрывистым испанским с северной границы, который он слушал бы целыми днями – в других обстоятельствах. Но в этих обстоятельствах, пока ему не полегчает, придется играть по правилам доктора Розена, да и Росы Инохосы тоже.
Он кивнул.
– Без пропусков, ясно? Вы должны являться ежедневно к восьми утра, как только открывается больница, за своим внутривенным лекарством и – она достала пару пластиковых пузырьков с таблетками – принимать лекарство внутрь вечером, во время ужина, без исключений. И всегда носите маску.
– Даже когда я один?
Она оглянулась на доктора, сказала что-то по-английски, кивнула, затем обернулась к Марчиано, так что грудь прижало тканью блузки, розовой блузки, в которой она выглядела даже моложе своих двадцати четырех-двадцати пяти, как он предположил навскидку.
– У вас же в этом доме своя комната, – она взглянула на планшет у себя на коленях, – Вест-Хели-стрит, 519, верно?
– Да.
– Есть еще жильцы?
– Да.
– Понятно. Тогда если вы один у себя в комнате, можете снять маску, но ни в коем случае – в общественных местах. Вы очень заразны, и, если кашлять без маски, бактерии распространятся по воздуху и могут заразить соседей, но вы же этого не хотите?
Нет, сказал он, не хочу, но тут опять заговорил доктор, теперь уже резким, угрожающим тоном, и хотя Марчиано не понял смысла сказанного, вернее, не совсем, суть он все же уловил: это было предупреждение, последнее предупреждение, возражений не принимается. Он смотрел в глаза доктора, который видел в нем как будто недочеловека, которого можно просто затоптать и раздавить; злой, ненавидящий взгляд, а чем он это заслужил? Просто заболел, вот и все – ведь каждый может заболеть, разве нет?
Роса Инохоса (губы у нее удивительные – пухлые и липкие, – в эту минуту он отчаянно хотел поправиться, хотя бы за тем, чтобы поцеловать их) повторила то, что говорила и раньше: поскольку год назад он перестал принимать лекарство, его туберкулез мутировал в устойчивую к лекарствам форму, и теперь его жизнь под угрозой, потому что, кроме этого курса, лекарств больше нет. Их не существует. Но это еще не все, было кое-что похуже: если он не будет выполнять все в точности – без исключений – доктор Розен выпишет ордер на арест и посадит его под замок, дабы быть уверенным, что он пройдет лечение. Но зачем? Уж точно не по доброте душевной, пусть не питает иллюзий, а чтобы защитить сообщество, ценой – может он вообразить, во сколько это обойдется? – ни много ни мало двести тысяч долларов на него одного. Она умолкла. Сжала губы. Оглянулась на доктора. А потом, как будто по следу от потока микробов, повисших в воздухе, перевела взгляд на него.
– Вы согласны? – Она требовала ответа.
Конечно, он хотел ответить да – ему же самому хотелось вылечиться, – только вот он не был уверен, сможет ли пройти все до конца, ведь не получилось же в прошлый раз. Он принимал лекарства, хотя это было непросто, потому что из-за них его тошнило и он весь чесался, как будто кто-то изнутри расцарапывал кожу когтями, пытаясь выбраться наружу. Они сказали, что ему придется придерживаться этого режима лечения от шести до тридцати месяцев, но уже через три ему стало полегче, кашель сошел на нет, руки и грудь вернули форму, поэтому он начал продавать таблетки, ведь они ему были уже не нужны, а потом вообще перестал ходить в больницу, пока болезнь не вернулась: он снова трясся от озноба, как мышка в клетке, и харкал кровью, и вернулся к их презрительным взглядам, антисептическим запахам, маскам, предписаниям и ультиматумам. Он хотел ответить да, он пытался, но в этот момент зашелся кашлем, долгим, раздирающим кашлем, как будто океан отступал по камням во время отлива, и вот уже маска стала пурпурной изнутри, а он все кашлял и не мог остановиться.
Когда он наконец поднял глаза, доктор с Росой Инохосой оба надели маски, и Роса Инохоса подтолкнула к нему через стол пачку одноразовых хирургических масок. Теперь он уже не видел ее губ, только глаза, и в этих глазах – глубоких и карих, как темный шоколад, в черном обрамлении ресниц – не было ни капли сострадания.
Перед тем, как заболеть во второй раз, Марчиано работал в команде, занимавшейся ландшафтным дизайном и озеленением в больших поместьях, растянувшихся вдоль побережья на сровненных холмах, хорошая работа, надежная, и patron не пытался тебя нагреть. В его обязанности входило ставить ловушки и избавляться от зверей, которыми кишели эти земли – от крыс, опоссумов, сусликов, енотов и всех, кто портил газоны и опустошал сады. Его patron не разрешал пускать в ход какие-либо яды – хозяевам это не нравилось, ведь яды проникают вверх по пищевой цепочке и убивают все живое в округе, и хотя Марчиано подумывал, что это было бы не так-то плохо, в его обязанности думать не входило. А только делать, что велено. С сусликами было просто: они умирали под землей, напарываясь на лезвия ловушек, которые Марчиано расставлял в их прохладных земельных норах – но вот опоссумов с енотами и даже крыс приходилось отлавливать в клетки различных размеров, в зависимости от особи. И тут вставал вопрос, что с ними делать после поимки.
Первый раз он кого-то поймал – а именно енота – в одном крупном поместье на дюжину гектаров с рощей авокадо и декоративным прудом, наводненным японскими карпами, кои по тысяче долларов штука. Утром, еще в тумане, он пошел проверить клетку, где оставил в качестве приманки ложку арахисового масла и половинку сардины, и неожиданно наткнулся на воришку собственной персоной, в черной маске, хватавшего шустрыми пальцами прутья решетки, напоминавшего скорее обезьянку, а совсем не mapache. И вот он уже бежал под откос, где patron устанавливал систему орошения для новой клумбы, с криком: "Я его поймал, поймал!"
Сам patron, пузатый, но крепкий мужчина, который годился Марчиано в отцы, но в самый жаркий день трудился наравне со своими рабочими даже не запыхавшись, на минуту оторвался от дела.
– Кого его?
– Енота.
– Понятно, хорошо. Это самка?
Самка? О чем он вообще? Это был енот. Что с ним прикажете делать? Перевернуть и осмотреть его хозяйство?
– Потому что если самка, то будет потомство. Избавься от нее и поставь ловушку заново.
Затаив дыхание, на взводе, в то время как микробы уже взялись за свое, хоть он еще об этом не знал, Марчиано стоял, озадаченный.
– Как это избавиться?
Патрон пристально глянул. Вздохнул.
– Так, послушай, потому что больше повторять я не буду. Возьми один из ряда мусорных баков за гаражом и налей в него воды, прямо доверху, понял? А потом просто кинь туда клетку, и трех минут не займет.
