Когда посторонний народ разошёлся, наконец, по своим делам, и галерея опустела, Гардемир плотно прикрыл дверь зеркальной каморки и обернулся к Красе. Теперь мага трудно было назвать тихим и неприметным: глаза его грозно сверкали из-под нахмуренных бровей, ноздри раздулись, сжатые губы, казалось, с трудом скрывали свирепый оскал.

— Ну? — сказал он, пристально разглядывая собственную дочь. — И как всё это следует понимать?

Краса ответила ему прямым нахальным взглядом в упор.

— Зачем ты это сделала, несчастная? — заорал на неё Гардемир, заводясь всё больше. — Мало показалось позорища в Мостовом? Мне до сих пор в лес, к родне на глаза показаться стыдно! Тебя пожалели, пристроили замуж! Нортвуд из хорошего рыцарского рода, не пьянь, не голодранец какой-нибудь, тебя, дуру, не бил, хоть, верно, и следовало… Чего ещё? Сиди, не чирикай! Но нет же, на приключения потянуло! Ты хоть в состоянии понять, что своими выходками бросаешь тень на мою репутацию?

Краса грозно упёрла руки в бока, сразу сделавшись похожей на взъерошенного воронёнка, и заорала в ответ:

— А тебя только это и заботит, да? А меня спросили, хочу ли я замуж за Венселя? Да и вообще, хочу ли я замуж?

— Раскрой глаза! Нормальная женщина почитает замужество за счастье!

— Почему же тогда моя мать предпочла этому счастью свободу? Да уж скажем честно: она сбежала от тебя! Почему?

— Потому, что дура. Мир принадлежит мужчинам, нравится это кому-то или нет. Ты всерьёз полагаешь, что женщина может выжить в нём одна?

— А ты, значит, полагаешь, что один человек ценнее другого лишь от того, что носит портки? Мудро, куда мне такое постичь… Только теперь я лучше понимаю выбор моей матушки!

Гардемир рванулся было схватить дерзкую, но Мерридин удержал его за плечо и сказал мягко, примирительно:

— Тише, уважаемый, тише. Не время теперь выяснять отношения. У твоей дочери опустел колодец связи с высшими силами и колодец прямого знания тоже близок к опустошению. Её устами говорит сей миг не разум, но обиженное сердце, ты же вместо вразумления отнимаешь у неё жизненную силу, ибо твой колодец сердца растревожен не меньше, и движет тобой не любовь, а пережитый страх.

Несколько мгновений понадобились Гардемиру, чтобы чуть остыть и взять себя в руки. Взглянув на разъярённую Красу внимательно, но уже без гнева, он сказал:

— Благодарю, Мерридин, ты, как всегда, прав. Нужно восполнить потерю силы, пока эта несчастная не натворила новых бед. Последи за ней, а я принесу накопители.

— Не поможет, друг мой. Давно заметил я, что вливания внешней силы внутренний поток исправляют мало, но могут увеличить разлад. Настоящее исцеление приносят лишь дары доброй воли от тех, кто близко знает и любит человека, да ещё — вмешательство высших сил. Нам будет благоразумнее отвести девочку в храм. Там находится тот, чей дар позволяет именно исцелять повреждённое, не искажая сути.

— Венсель Нортвуд, — сказал Гардемир, невольно хмурясь.

— Так и есть. Пути силы неисповедимы, ныне ключ к исправлению зла в руках этого нелюдимого и обидчивого юнца. Правда, теперь он и сам нуждается в помощи храма: колодцы выживания у него почти пусты, а колодец сердца нестабилен. Зато высшие колодцы развития и внешний поток — безупречны. Помни об этом, друг мой, когда настанет пора говорить с ним: это существо весьма могущественно, но не вполне относится к миру людей.

Ольховецкий храм Животворящей Силы, довольно неприметный снаружи, внутри был величественно прекрасен. В отличие от большинства малых храмов, кроме центрального алтаря, посвящённого самому Творцу, он имел все четыре придела стихий. Придел ветра принадлежал Дарящему Дождь: с потолка свисали гирлянды из кусочков чистейшего лёд-камня, а в глубине его, над малым алтарём, украшало стену большое витражное окно с образом белокурого и голубоглазого мужчины, сдувающего с чаши клубы пара, превращающиеся в дождевые облака. В приделе земли среди нарисованных на стенах цветов и трав стояло изображение Земли Первозданной, стройной женщины, волосы которой переплетались с колосьями злаков и нежными нитями ковыля. Потаённый Огонь, скрытый в глубине гор, олицетворяла собою фигура могучего кузнеца в мастерской, озарённой отсветами из горна. В приделе же Земных Вод всюду стояли причудливые, широкие чаши, сообщающиеся между собой: вода медленно текла по ним, отражая пламя множества свечей, и над ней склонялось изображение смуглой, высокой женщины с длинными чёрными волосами.**

В тот день именно водяной придел был богаче всего украшен свечами. Под изображением хозяйки земных вод стояла широкая и низкая лавка, а на ней неподвижно лежал человек, с головой прикрытый тонким синим полотном.

— Почему его накрыли, как умирающего? — встревоженно спросила Краса.

— Не терпится стать вдовой? — проворчал Гардемир, подталкивая её ко входу в придел. — Не дождёшься, уверяю тебя. Покров нужен исключительно затем, чтобы принесённого в храм для исцеления не беспокоили любопытные.

Резко сбросив руку отца со своего плеча, Краса возмутилась:

— Нечего приписывать мне собственные тёмные мыслишки! Я вовсе не желаю Венселю зла.

— Однако относишься к нему без почтения, которое пристало доброй жене.

— Да я и не была ему женой по-настоящему!

— Данные в храме клятвы для тебя пустой звук?

— Обещать — ещё не значит исполнить! Нет, ну конечно, если считать соединением тел то, что мы изредка спали в одной кровати… Причём кое-кто даже не всегда трудился снять чугу*** и провонявшие конём портки!

— А вот это уже поклёп****, — раздался спокойный голос Венселя из-под полотна. — В остальном девица Краса из рода Чёрных Воронов совершенно права, наш брак можно считать не состоявшимся, и я готов отпустить её с возвратом приданого и выплатой отступного.

— Вы находите мою дочь настолько непривлекательной? — резко спросил Гардемир.

— Я нахожу недостойным мага и сына рыцаря принуждать женщину к телесной близости против её воли. Буду признателен, если все вы оставите меня в покое и прекратите возмущать здесь течение силы.

В тот же миг воздух словно сгустился, и Гардемир почувствовал впереди себя невидимую упругую преграду, заслонившую вход в придел воды.

— Увы, друг мой, — вздохнул Мерридин, — вести подобные речи было крайне неосторожно: целитель Венсель пользуется особым расположением Речной хозяйки. Теперь остаётся лишь просить помощи у стихий. Твоя дочь родилась под знаком ветра. Так оставим же её в ветреном приделе, и будем надеяться на бесконечную мудрость Творца.

Храмов Краса никогда не любила, но на сей раз едва не захлопала в ладоши, услышав предложение старого дэль Ари. Без сомнения, покой храма привлекал её куда больше неизбежных, но от этого не менее неприятных разборок с отцом. Оставшись в одиночестве, она первым делом погасила свечи в ветреном приделе, уселась, поджав ноги, на алтарь и принялась раздумывать о том, как ей распорядиться внезапно замаячившей на виднокрае свободой. Ведь если Венсель не пошутил насчёт приданого и отступного, она вполне может, получив развод, не возвращаться в дом отца. И всё же опыт, приобретённый на Задворках подсказывал ей, что во многом Гардемир прав: одиночка подобен соломине на ветру, скверно жить, не имея, на чьё плечо опереться в тяжёлый миг. А ещё она с тихим сожалением признала, что их детская дружба с княжной Усладой, увы, осталась в прошлом. То, что было меж ними, она сама разрушила из глупого озорства, а новому уже не из чего возникнуть.

Однако Краса была не из тех, кто способен долго предаваться раскаянию и печали. Вспомнив песню, услышанную от запертого в зверинце ухокрыла, она сперва размазала по камню воск свечи и нацарапала булавкой на нём по памяти перевод, потом принялась рифмовать строки на языке людей, и наконец, когда результат обрёл строй и ритм, начала искать подходящую к словам мелодию. Человеческий вариант песни вышел на её вкус неплохим, но ему не доставало пронзительных интонаций, присущих крылатым. Поэтому, пропев ухокрылью песнь***** пару раз по-людски, Краса повторила её и на языке автора.