Помимо того, что я чувствовал себя кретином, обидно было, что приятное общение с приятными людьми обернулось тягостной глупостью. Если, думаю, меня действительно пытаются во внутрисемейных разборках пользовать - свалю мигом. Хоть в тот же Неаполь. Но - один.

Похмельный Антон, однако же, ревновать и не помышлял.

Он перепугался.

Чувства свои парень вообще скрывать не умел - и что именно с ним творится сейчас, видно было прекрасно. Это была не обида, не подозрительность, не ревность никакая… - страх. Явный, примитивный и немалый. Полдня, проведенные случайным попутчиком, скороспелым приятелем с его женой - В ЕГО ОТСУТСТВИЕ, - грозили ему, оказывается, какими-то серьезными проблемами: вполне возможно, связанными с благополучием, здоровьем и физической целостностью…

Самое интересное, что для жены такая его реакция, похоже, тоже оказалась неожиданностью. Каких-то она сама не углядела нюансов в прихотливом их семейном раскладе, где-то, видать, переборщила, болезная…

Это было по-своему смешное и довольно идиотское зрелище - наша компания на пути на Крит (два часа на скоростном пассажирском катамаране). Чахнущие разговоры, натужные реплики, постоянные взгляды друг на друга украдкой. Я-то как раз чувствовал себя проще всех, будучи, слава богу, лицом посторонним, непосвященным и незамешанным, с чистым сердцем оставляя подозрения и двусмысленности на совести участников шоу.

Хотя у меня возникло (точнее, вернулось ко мне) бредовое ощущение: словно без моего участия тут все же не обошлось - не в том, естественно, смысле, что я что-то сомнительное сделал, а в том, что своим вынужденным повышенным вниманием к странностям я продолжаю каким-то мистическим образом провоцировать сбои в причинно-следственной связи событий, в поведении окружающих…

Теперь, когда вместо двух ясных, благожелательных, влюбленных удачников я наблюдал пару настороженных, пугливых, не доверяющих друг другу темнил, выработанный мною регистратор странностей бодро ревизовал пять предыдущих дней, присовокупляя к архиву и протянутую было в направлении предложенной мною еще в момент знакомства пачки сигарет Майину руку - судорожно отдернутую после поспешного мужниного «Мы не курим!»; и торопливо-неопределенные кивки девицы в ответ на мои пассажи типа: «В политологии и пиаре есть такой жаргонный термин „козлиный телеграф“ - ты, Майя, наверняка в курсе…»; и мгновенно-разительную смену выражения лица Антона в тот момент, когда он не знал, что я на него смотрю, - с беззаботнейшей иронической ухмылки на посмертную маску предельной усталости…

И еще - ничем особо не примечательного чернявого, коротко стриженного, моих примерно лет спортивного мужичка, виденного Майей в Афинах, нами обоими - по пути на Санторин и мною одним - при сходе на берег в порту Ираклиона.

Дабы соблюсти минимальный политес (все же они мне не хамили - зачем было хамить им), вечер я еще провел вместе с Шатуриными. Мы поужинали осьминогом («октопус» - толстое щупальце с присосками, вкусом напоминающее курятину) на открытой, но защищенной от ветра с моря полиэтиленовыми стенками веранде одного из длинного ряда прибрежных ресторанов; выбрели на ограничивающий акваторию порта бесконечный изогнутый волнолом с круглым тяжеленьким фортиком у основания. Слева последние проталины заката гасли над сходящими в море горами, по которым рассыпались огни; отсюда задувало, ухал прибой, белеющая в темноте пена накатывала на груды валунов. Справа, в порту, сиял всеми палубами паром Minoan Lines. Под нашими ногами рыболовы сидели со спиннингами при свете газовых ламп. Прямо к волнолому пришвартованы были яхты, на одной - почти океанского калибра - на открытой палубе расслаблялись социально неблизкие.

Над головой с минутным максимум интервалом разворачивались взлетающие самолеты - прямо из-за порта беззвучно взмывала четверка огней (зеленый на правом крыле, красный - на левом, белые - на фюзеляже), раздвигалась из линии в треугольник и, быстро набирая высоту, уходила в сторону моря; гул двигателей подтягивался следом.

Все молчали. Майя, демонстративно идя на мировую, прижалась к мужу - тот помедлил, но на этот раз отстраняться не стал, приобнял ее, свернувшуюся под мышкой. Я искренне пожелал им про себя не париться, не дергаться, плодиться, размножаться и умереть в один максимально далекий день.

На следующее утро я специально встал пораньше, оставил у портье записку для молодых людей из сорок восьмого номера, где благодарил их за компанию и просил прощения за неожиданное исчезновение, расплатился за сутки и поймал такси.

В самолете я прочел заранее перекинутое на жесткий диск ответное «мыло» от Виталика, которому написал накануне по поводу конфликтологии и матстатистики.

«… Современная наука вообще обнаруживает некоторую тенденцию к диффузии дисциплин, к появлению неких, так сказать, гибридных направлений. Естественнонаучный подход к социальной сфере - как раз в русле такой тенденции. Анализировать общественные явления в понятиях теоретической физики, с помощью методов математической статистики стало особенно модно в последние десятилетия - это дало интересные результаты в конфликтологии, тем более что именно к последней возникло особенное внимание в наступившую после холодной войны эпоху региональных конфликтов. По крайней мере, до 11 сентября 2001-го - потом-то все стали „бороться с международным терроризмом“…

Патриарх метода - американец Рудольф Руммель (сейчас ему уже за 70), профессор политологии Университета штата Гавайи. В 96-м он даже числился среди основных кандидатов на Нобелевскую премию мира; Нобеля ему в итоге не дали (кое-кто полагает, что комитет просто ни черта в его работах не понял), но вообще регалий у него «в натуре два вагона». Руммель как раз использовал в конфликтологии естественно-научную методику и стал создавать компьютерные модели конфликтов.

Например, Илья Пригожин (знаменитый русский, но не российский ученый) термодинамику рассматривал как статистическую дисциплину; Руммель позаимствовал у него математический аппарат - но применил его к описанию человеческих сообществ.