Вытянувшийся полукольцом Санторин, относительно пологий по внешнему краю и головокружительно обрывистый по внутреннему, настолько узок, что с крыш домов Фиры, главного городка острова, видно море по обе его стороны. Вулканический островок Неа-Каме-ни - каменная груда точно посреди бухты - чернеет в прорезях белой фигурной колокольни…

Колокольни на острове разные, а вот церкви совершенно однотипные: как и всё прочее, беленые, с идентичной формы почти всегда синим куполом - отличаются они лишь размерами. Одна находилась буквально в шаге от моей виллы Фиростефани - по утрам колокол не давал спать. С балкона я видел, как едущий на черной «ямахе» (подо мной была дорога) с девкой за спиной мачо широко перекрестился на эту церковь прямо на ходу… Навстречу гнал караван разноцветных открытых джипов «судзуки», рентованных, набитых оттягивающимся молодняком, - Шатурины недаром сюда заехали: Санторин явно считался «тусовым» местом.

Москвичи-то забронировали номер заранее - но их гостиница (тоже вилла) была, во-первых, переполнена, во-вторых - явно дороже, чем хотелось бы Латышеву. Впрочем, долго искать постой мне не пришлось - на Фиростефани я заселился (по божеской цене) один в двухместную вроде бы комнату, где стояло целых три кровати. До Шатуриных отсюда было пять минут ходу, и с балкона просматривались их хоромы с бассейном во дворе (последний заставил меня вспомнить одного знакомого, что провел как-то десять дней в бунгало на Тенерифе - в течение которых купался ТОЛЬКО в бассейне).

Мы купались на пляже Камари, куда ходили почему-то громадные междугородние «Неопланы» (хотя езды было всего минут пятнадцать). По левую сторону черного галечного пляжа далеко в море вдавался каменистый мыс, по правую еще чуть дальше - высокая горбатая скала. Я попытался доплыть до оконечности хоть чего-нибудь - и не преуспел: с берега это выглядело проще. Хотя ко мне все равно в какой-то момент подошла спасательная моторка - они тут, понимаешь, не привыкли, что среди коптящихся на лежаках и плещущихся на мелководье попадется некто, умеющий плавать… «А ты говорил, на пляже не был двадцать лет», - прищурилась Майя «На заре туманной юности, - говорю, приосанясь, - я сам у нас на речке спасателем работал. А плавать научился еще в детстве - зря, что ли, на большой реке рос».

Антон плавал если и хуже меня, то ненамного; Майя - почти не умела. Физическое совершенство медиа-дизайнера Шатурина, явленное в голом виде (на тренажерах, вестимо, заработанное), абсолютностью своей вызывало уже почти раздражение; фигура его пиар-супруги допускала некоторые нарекания - худая, крепенькая, в меру женственная…

Надо сказать, по мере общения с москвичами я убеждался, что ребята - далеко не столь простые позитивные яппи (милые, но элементарные), какими показались сначала. И снобизм им таки не чужд - по крайней мере Антону. Человек воспитанный и со вкусом, он его, конечно, подавлял, причем последовательно и успешно, - но вот само усилие по подавлению при внимательном наблюдении ощущалось. Что-то в его отношении к окружающим (причем неважно, кто именно были эти окружающие) напоминало поведение в Африке белого миссионера, убежденного гуманиста и демократа: постоянно напоминая себе, что дикари-негры - точно такие же люди с точно такими же правами, он знает, что сам-то он - европеец, выпускник двух университетов и потомственный баронет…

А вот девушка Майя пока оставалась для меня сущей загадкой. Я даже не взялся бы утверждать, умна она или все-таки в меру; в ее немногословии больше спокойного расположения - или же некоторого высокомерия; неожиданные (обаятельные, но как бы с подтекстом) ее улыбки - они добродушные или достаточно издевательские… Иногда казалось, что девица она с характером - совершенно, впрочем, беспричинно: вела себя юная пиарщица, при мне во всяком случае, идеальной стэпфордской женой.

Они с мужем вообще демонстрировали семейное согласие, не встреченное мною, возможно, никогда более. При этом, например, почему-то избегали прикасаться друг к другу. Один раз я случайно заметил: Майя взяла Антона за руку - тот бросил на нее быстрый непонятный взгляд и через полминуты ладонь тихонько высвободил… Хотя сие уж точно было не моего ума дело.

Нет, ребята мне нравились, в их компании было легко - и вообще, встретив их, я понял, что как раз общества-то мне в этом халявном турне и не хватало: существо я коллективистское, недаром всю жизнь занимался тем, что сводил людей друг с другом, пытаясь сколотить работоспособный (и заинтересованный в работе) коллектив… На хрена Шатуриным сдался я - вопрос другой.

Я их, похоже, забавлял. Виделся такой продвинутой моделью сибирского валенка, занесенной в неожиданное место с парадоксальной целью… (Впрочем, это было закономерно. Да и вели себя ребята безусловно доброжелательно - обижаться я не помышлял.) Я был им ЛЮБОПЫТЕН. Травил бесконечные байки из эпохи «пингвиньих» туров, эпохи «Инфоматора», эпохи быстрого питания, эпохи автомобильной реставрации. Из медицинского студенчества даже (с обильными вкраплениями аппетитных апокрифов). Про «ПолиГраф» рассказал, опустив ряд деталей.

Поразительно, насколько мало они, жители одной, как ни крути, со мной страны, представляли устройство ее общественных и экономических механизмов. В чем-то москвичи были все-таки безбожно тепличными существами…

- Без отката, - говорил я лекторским тоном, - не делается ничто нигде никогда никак. То есть попробуй - а я посмотрю, как тебе хотя бы дадут кредит. Ну и далее - как ты снимешь помещение, получишь все соответствующие разрешения, пройдешь налоговые проверки, пожарные инспекции… Кто это просто так в России позволит тебе заниматься делом? Да еще не делиться?.. Нет, я-то жил в этом городе всю жизнь и не первую фирму в нем открывал - так что, естественно, знал, к кому идти в мэрию. Есть у нас один вице-мэр… Особенно все это звучало под каракатицу в вине, фирменное блюдо кабака Posidon в центре Фиры («Посидон, выпивон, закусон» - как мы незамысловато шутили) - в полупустом садике, в узорной древесной тени. Вдоль ограждающей садик стены пылилась на земле некая «винтажная» коллекция: затянутые паутиной весы, ржавая швейная машинка а-ля Зингер. В зелени прятались бездействующие по светлому времени лампочки (одна насквозь пробила пальму), штепсели свисали из ветвей. Низко гудела крупнотоннажная насекомая нечисть.