– Он у нас хороший мальчик, исполнительный, по классу помогает, поведение всегда отличное, – заступилась директор. – Ну подрались, с кем не бывает. А этот Глухарев, вот с ним у нас постоянные проблемы. Он сам всех и задирает, драчливый такой, семья у него неблагополучная.
– Ну с Глухаревым мы разберемся, а Сафаров… Я сейчас напишу тебе бумажку, завтра явишься с кем-то из родителей. Адрес и время там указаны. От уроков ты освобожден.
– Зачем? В тюрьму? – Марат посмотрел на нее обреченно и скорбно, и это понравилось милиционерше. Она была убеждена, что только страх способен навести порядок. С высоты ее опыта – это аксиома. Довольно небезосновательная.
– Возможно, посмотрим на твое поведение. Свободен, – она махнула рукой в сторону двери.
Марат машинально встал и вышел, споткнувшись о порог. Добрел до своего класса, остановился и с тоской посмотрел в окно, на школьный двор, на турники, на асфальтированную площадку, где все вместе недавно пели гимн. В душе царила такая жуткая тоска, что стало горько дышать. Его посадят в тюрьму? За что? Зачем?
Прозвенел звонок и из класса выпорхнули ученики. Увидев удрученного Сафарова, они обступили его, расспрашивая, как прошел разговор с директором. Услышав, как все было, они погрустнели.
Дома снова переполох. Мать не спала всю ночь. Утром позвонила на работу и отпросилась. Отец был в рейсе, и на утро Марат с матерью отправились по адресу, небрежно написанному на бумажке. Это оказалось недалеко от дома. Он и не знал, что тут, поблизости, во дворах, где они с друзьями знали каждый бугорок и куст, за невзрачной обшарпанной дверью находилась детская комната милиции их Правобережного района.
Мрачный коридор, дежурный за стойкой, скрипучий облезлый пол, испачканные известью светильники. Мать подошла к нужной двери, прочитала надпись на ней и шепнула:
– Ее зовут Галина Николаевна, не забудь.
Марат кивнул и тут же забыл. Они вошли в темный и тесный кабинет. За столом сидела та самая женщина в погонах. Напротив стоял пустой стул. На стул светила яркая настольная лампа.
– Вы подождите в коридоре, – повелела она матери.
Мать проворно исчезла за дверью:
– Да, да, конечно.
– Садись, Сафаров, – скомандовала Галина Николаевна.
Перед ней на столе лежали бумаги. Минуту в кабинете стояла тишина, нарушаемая ее сопением и скрипом старого лакированного стула, противостоящего весу женщины. Свет слепил глаза. Марат один раз только посмотрел в сторону Галины Николаевны и снова уставился в безопасное место – в пол.
– Я же тебя насквозь вижу, – резко сказала она и Марат от неожиданности вздрогнул.
– Хочешь в тюрьму, Сафаров? – ее голос звучал, как приговор в зале суда. – Там нет мамы, плохо кормят и бьют каждый день. А, хочешь? Если не хочешь, тогда слушай меня внимательно. Ты сейчас на учете в милиции. Это очень и очень плохо.
Она пронзила его взглядом, как и тогда в школе. Но голос был жестче. Здесь ей некого опасаться. Хозяйка кабинета, хозяйка положения, наделенная полномочиями от самого государства, а перед ней очередной шалопай.
– Если вдруг ты еще раз подерешься с кем-то, Сафаров, то я тебя лично засажу в детскую колонию, а это та же тюрьма, только хуже взрослой.
Она злобно улыбнулась.
– Все вы сначала такие тихие паиньки, сидите вот на этом стуле, крокодиловые слезы проливаете, а как выйдете на улицу, так готовы друг другу головы оторвать, – произнесла она угрожающим тоном. – Хулиган! Ты будущий малолетний преступник! Как только тебя земля носит? Ты подумал о матери, Сафаров? Каково ей? Она тебя вот здесь, под сердцем носила, а ты ей такое преподнес! Что в твоей дурной башке было, когда ты драться полез?
Марат молчал, потому что совсем не помнил свои размышления в тот момент.
– Ненавижу, ненавижу вас всех, твари собачьи! Горе своих матерей! Толку от вас никакого! Ни стране, ни семье толку нет от вас! Ненавижу, скоты! Мрази! Убила бы, будь моя воля! Не возилась бы с вами ни дня, сволочи!
Марат молчал, словно прибитый к полу словами человека от власти. Кажется, ему стала понятна фраза, часто произносимая учителями: “От стыда готов сквозь землю провалиться”. Вот бы сейчас действительно провалиться. В темноту и сырость. Все равно там, наверное, лучше, чем в этом кабинете. Однако, как ни напрягался Сафаров, никак не мог понять, почему он сразу, вот так без разбора, попал в разряд “мразей” и преступников? Эта тетка была, кажется, не права. Неужели взрослые такие же болваны, как и их дети, только у них больше власти?
– Что молчишь, Сафаров? Язык проглотил? Хулиганить все вы мастера, а как отвечать, так молчим? Из-за таких, как ты, мы, нормальные люди, не можем отпустить своих детей на улицу. Не можем быть спокойны за будущее страны, – она размахивала короткой рукой с оттопыренным вверх указательным пальцем. – Но мы не дадим вам спокойной жизни. Всех посадим куда следует. Итак, слушай сюда, Сафаров. Если еще хоть раз кто-то мне на тебя пожалуется, хотя бы разок, я с тобой буду разговаривать по-другому. Ты теперь должен быть просто шелковым, просто паинькой, иначе – смотри у меня!!!
Голос Галины Николаевны звенел в ушах. Ее маленький рот с тонкими поджатыми губами, мертвецки бесцветными, открывался скупо и с сухим треском выплевывал короткие фразы, словно пулемет из амбразуры, стреляя короткими очередями. Марат больше не понимал ни слова. Не слышал. Он только чувствовал нутром, что так быть не должно. Это жутко несправедливо. Безоблачный мир, нарисованный в его воображении с малого возраста, воспитанный на хороших мультфильмах, детских книгах и пропаганде, теперь сгорал напрочь, оставляя только жирный летающий пепел вокруг. Словно теперь ему открывалась та сторона сцены, где расставляются декорации, где видны механизмы, расположены тросы и обнажена обратная сторона театра. Их в школе учили смотреть на фасад, а на чем он держится – умалчивали. Словно этого нет. Но дети намного умнее, чем думают взрослые. Вот только выводы им приходится делать свои собственные.
– Свободен, – сказала она и добавила, – позови маму сюда.
Он очнулся от ступора только в коридоре, когда увидел страдающие глаза матери.
– Как ты? Все хорошо? – она пригладила ему торчащий вихор на голове.
– Тебя зовет, – пробормотал он.
Мать на цыпочках прошла в кабинет, стараясь не шуршать одеждой. Дверь закрылась.
Хмурый Марат прислонился спиной к стене. Перед ним висел советский плакат, на котором рабочий огромным молотом разбивает бутылку водки и надпись: “Пьянству – бой”. На соседнем плакате крепкий дядя разгружает тачку и подпись: “От жаркой работы тает твой срок!” Второй плакат Марат не понял. Он вдруг почувствовал, как на него дует из замочной скважины. Сквозняк. Через отверстие Марат увидел плечо матери. Оглядевшись, он прислонил ухо к скважине. Оттуда доносился голос милиционерши, но слов не разобрать. Марат ухватил только “…и смотрите, не пожалейте потом, что не сделали аборт…”
Спустя пару минут из кабинета вышла бледная мать и со словами: “Пошли отсюда”, повела его домой. Так они шли по улице. Мать с бледным лицом и хмурый сын с непослушным вихром на затылке. Подходя к дому, Марат спросил маму:
– А что такое аборт?
Мать остановилась и с ужасом посмотрела на сына:
– Ты все слышал?
– Нет, только “аборт”, – пробормотал он.
– Ты подслушивал? – ужас на ее лице сменился злобой. – Нельзя подслушивать, когда взрослые разговаривают!
Мать отвесила ему крепкий подзатыльник. Веселый денек! Вообще-то это был первый и последний раз, когда его ударила мать.
Потом их знакомые посоветовали родителям Марата дать Галине Николаевне “на лапу”, чтобы их сына не ставили на учет в милиции. Мол, все так делают и решают подобные дела. Но сам Марат такого разговора не слышал и как поступили родители, не знал. Зато у него была тетя, которая носила брюки-клеш, рубашки с закатанными рукавами, курила, пила водку и крепко выражалась. Работала тетя водителем автобуса. Мать строго наказала не разговаривать с ней, поскольку тетя у них “плохая”. Но Марату нужно было только один вопрос узнать: что такое аборт. И тетя рассказала.
