Побежал я по следу, по примятой траве, и шагов через тридцать остановился, как вкопанный: за одну эту ночь загубил кто-то больше сотни молодых деревцев. Срезал их, сложил и унес; пока, видимо, только первую связку.

Наклонился я над одним белым пеньком и без труда узнал чистую Боркину работу.

Загубленный березовый пенек плакал…

Потемнело у меня в глазах, схватил я из ближайшей кучки срубленное, очищенное от ветвей деревце и бросился по свежему следу вдогонку.

Когда несешь на плече связку прутьев, они так шуршат и трутся друг о друга, что, кроме этого шума и треска, ты почти ничего не слышишь. Борка понял, что я настиг его, только когда я, взмахнув упругим стволом деревца, изо всей силы опустил его на охапку, которую тот на себя взвалил.

Безумие придает человеку невиданную силу. От первого же моего удара негодяй присел и растянулся на земле под накрывшими его прутьями. Если бы я бил его прямо по спине, он не испугался бы так, не испытал бы такого панического ужаса. Но я хлестал по прутьям, которые его прикрывали, а те не только издавали при этом страшный треск, но и лупили его по всем частям тела одновременно.

Борка орал благим матом:

— Ой, мамочки-мамочки!.. Ой, лучше акт!.. Ой, лучше штраф!..

— Вот тебе акт!.. Вот тебе штраф!.. Вот тебе акт!.. Вот тебе штраф! — приговаривал я при каждом ударе.

Хлестал я его до тех пор, пока рука не онемела. Да и Борка у меня что-то затих.

Так и оставил я его лежать под голубыми буками и плачущими белыми березками, а сам — на станцию, в поезд, и — в город к Никодимову, который давал мне премии за эти самые буки и березки.

Там уж я не выдержал и разрыдался, словно дитя малое.

— Алекси, Алекси… — слышал я над собой какой-то далекий голос.

Потом уже, по мокрым пятнам на куртке, я понял, что он давал мне воды, но я не мог проглотить ни глотка, так как от сердечного припадка челюсти сжались и одеревенели…

Как бы там ни было… Никодимов запер дверь, чтобы никто не входил, и терпеливо выслушал всю мою партийную трагедию. Рассказал я ему обо всем, даже про свои сны…

Потом стал просить:

— Переведите меня, товарищ начальник! Направьте меня в Родопы! Или в Добруджу — на лесозащитные полосы… Не хочу я больше возвращаться в село. Исключат они меня! Приравняют к «трудовым капиталистам» и исключат. Ведь никто не поверит, что я все понимаю, только вот сердце не выдерживает…

У меня трагедия, а Никодимов смеется:

— Удивительные вещи творятся на земле! Кто от любви к женщине терзается, а мы с тобой, Алекси, — от любви к этому нашему великомученику — лесу.

Бросил начальник все свои важные дела и поехал со мною вместе в Бунино.

Партийное собрание, словно по тревоге, было созвано в тот же вечер.

На повестке дня — один вопрос: «Доклад начальника окружного управления о лесе».

Признаюсь откровенно: до того вечера я и не представлял себе, что значит коммунист и что такое Коммунистическая партия. Никто тебе так не разбередит душу, как твой товарищ, твой соратник. Да и не подозревал я, что можно так проникновенно говорить о лесе, чтобы и самый темный человек понял, какое великое значение он имеет для каждого из нас!

Поднялся Нино и не нашел в себе силы солгать перед Никодимовым, перед седой его головой и изуродованным в фашистских застенках телом.

Как выяснилось, путевой обходчик вел точный учет своей продукции: срубил он ни больше, ни меньше, как пятьсот сорок семь молодых деревцев!

Не только за погубленные деревья, но и за фальшивые свои декларации в стихах Нино получил последнее предупреждение с занесением в личное дело.

Товарищ Кротев за свой карандашик на первый раз отделался только устным выговором.

А партийный секретарь и тетка Рада выступили с самокритикой. Ну с них, пожалуй, и этого довольно.

— Бросили мы парня на съедение врагам и невеждам! — снова звенел на собрании голос старой партизанки. — Ты, мол, Алекси, охраняй, береги лес сам, как знаешь, а мы, остальные коммунисты, будем собственные дома строить, пенсии большие получать, а до народной власти и дела нам нет! Позор, товарищи, всем нам позор — и прежде всего мне и сыну моему, секретарю, который кровь свою проливал за это народное достояние, а теперь не может его уберечь от всяких бандитов да юродивых!

Примеру Рады последовали учителя, ответственные за своих школьников, и пионервожатые, и председатель кооператива, который прежде никак не давал согласия погашать задолженность по актам, удерживая у порубщиков трудодни.

Никодимов предложил план общественной охраны леса и разъяснительной работы среди населения. План был принят единодушно.

Партийное собрание решило: все имеющиеся в наличии акты должны быть оплачены в трехмесячный срок до последней стотинки. Примечание: пока что уголовного преследования не возбуждать. О каждом нарушителе сообщать через радиоузел кооператива и заносить на черную доску. При распределении топлива никому из тех, кто будет замечен в незаконных порубках, не давать ни полена, а злостных порубщиков направлять к прокурору со специальным письмом от всех общественно-политических и культурных организаций села…

Среди этой бури мой проступок как-то остался незамеченным. Тодоров только вскользь упомянул, что этот вопрос будет рассмотрен на следующем собрании.

Но прошло много месяцев и много собраний, а секретарь все не включал его в повестку дня. Я тоже особенно не настаивал…

В лесу — покой. Айлаз по весне снова поднялся, разросся и покрыл каменистые склоны. Точно так же и в сердце моем быстро выправился изъян.

Обездоленный поэт-надомник прекратил палочное производство, несмотря на свои тесные связи с проводниками. Однако, чтобы не захирело его мастерство, я сам предложил ему способ продолжать изготовление художественных голов и клювов. Но уже по закону, честь по чести. Подал мой друг-приятель заявление, отвел я ему делянку и отметил, какое деревце можно рубить, какое нет. Так что теперь и у него материала всегда вдоволь и другим деревцам, которые для палок непригодны, тоже польза: больше им простору и солнца больше.

Что же еще добавить?

Да, Борка довольно быстро поправился, и мы снова стали с ним здороваться при встрече. Говорят даже, будто подал он заявление в кооператив. А жене своей новое платье и пальто справил, только чтоб вернулась к нему, потому что старость идет, а на старости лет одному не очень-то сладко…

1957

Перевод Б. Ростова.

ОРЛИН ВАСИЛЕВ

Орлин Василев (род. в 1904 г.) — один из самых значительных и самых интересных представителей современной болгарской литературы, большой мастер рассказа. Свой писательский путь он начал в конце 20-х годов. Творчество его разнообразно по жанрам. Кроме рассказов, О. Василев пишет романы («Белая тропа», «Гайдук мать не кормит» — в русском переводе «Страхил», «Зуб за зуб» и другие), очерки, киносценарии, пьесы. Две его пьесы — «Тревога» и «Любовь» — с успехом идут на советской сцене.

Работу писателя О. Василев всегда сочетал с деятельностью общественно-политической. Еще в гимназии он руководит нелегальными ученическими кружками, становится членом Коммунистического союза молодежи. Девятнадцатилетним юношей Василев принимает активное участие в подготовке антифашистского Сентябрьского восстания 1923 года, в 1924 году вступает в ряды Болгарской Коммунистической партии. В 30-е годы писатель выступает активным борцом против угрозы войны. Он редактирует антивоенные издания: «Антивоенное обозрение», «Мир», «Простор», участвует в организации широкого общественного протеста против суда над Георгием Димитровым в дни Лейпцигского процесса.

В годы второй мировой войны О. Василев принимает участие в движении Сопротивления, ведет работу по организации деятелей культуры на борьбу против фашизма.

За годы революционной деятельности О. Василев неоднократно подвергался арестам и привлекался к суду.