— Нету, братец ты мой, нету, — показывал желтые зубы старик. — Мы здесь по другому делу.
— Ах, значит, по делу! — еще радостнее воскликнул франт. — Слушай, я тут знаю одного адвоката — свой человек! До того ловок — убийцу из петли вынет. Он здесь недалеко живет, мой мальчишка вас проводит.
— Нет-нет, не надо! — защищался старик от услуг белозубого посредника. — Мы здесь не по такому делу, нет-нет.
— Так, может, тогда к доктору мальчика везешь? — не сдавался белозубый, кольнув взглядом обожженного солнцем мальчика в телеге. — У меня есть приятель доктор — моего сына вылечил.
— Благодарствуем, благодарствуем! — кивал потертой шапкой старик, потом вдруг хлестнул коровенок и снова сгорбился на передке.
Стоило ему отвернуться, как человек с адвокатами и докторами скорчил гримасу и пробормотал что-то себе под нос. Мальчик ясно расслышал его слова, но не мог поверить, что благоухающий розой горожанин ругается не хуже их сельского пастуха, одноглазого Пеню.
Улица влилась в широкое русло городской площади, посреди которой крестьяне, добравшиеся до базара раньше их, уже распрягли свои телеги.
— Слезай, приехали, — выпрямился на передке дед, слез с телеги, отстегнул постромки и повел за собой коров, высматривая место, где бы их распрячь. Но прежде, чем снять ярмо, старик указал палкой на противоположный конец площади. — Вон они, лавки Дончо! Видишь? Одна, вторая, третья! Во-он — с большой вывеской. А теперь отряхнись-ка хорошенько да застегнись как следует. Нужно, чтоб ты Дончо понравился.
Цанко подбросил коровам сена, почистился. Потом поставил ногу на дышло и стал подтягивать веревки своих новых свиных царвулей[2]. Но пальцы рук плохо слушались его: сила ушла из них, как из голоса деда.
3
Лавок и в самом деле было три, и над всеми тремя протянулась широкая жестяная вывеска, на которой красовались большие, как пузатые буйволята, буквы:
ДОНЧО ИВАНОВ
МАНУФАКТУРА
КОЛОНИАЛЬНЫЕ ТОВАРЫ
В двух лавках уже толпились покупатели, но старик и мальчик вошли в третью, большую и темную, как амбар. Там, между дверью и окном, мальчик увидел маленькую комнатку со стеклянными стенами. На ее дверях висела белая железная дощечка с черной надписью: «Контора».
Внутри конторы сидел человек.
Цанко заметил, что человек кинул на них быстрый взгляд, когда они переступили порог лавки, но тотчас снова спрятал глаза.
— С добрым утром, Дончо, — заглянул старик в контору через растворенную стеклянную дверь и стащил с головы шапку. — Привел я нашего мальчонку, про которого говорили-то давеча…
Но человек в конторе и на этот раз не поднял головы от толстой черной тетрадки — он что-то высчитывал…
Цанко тоже боязливо стянул с себя шапчонку.
Значит, это и есть Дончо, который сделает из него, Цанко, человека?..
Они с дедом стояли, а Дончо сидел, и все равно Цанко казалось, что он куда больше их обоих — он заполнял собой половину комнатки. Только железный сундук в углу, из которого выглядывали пачки денег, был еще крупнее его.
Неожиданно он поднял голову, так что все его подбородки слились в один, и взгляд его застыл на лице мальчика:
— Этот, что ль, мальчишка?
— Он самый, он самый, — затараторил старик, беспокойно комкая шапку узловатыми пальцами. — Привез, как уговаривались.
Старик и сам не смог бы объяснить, почему ему вдруг стало страшно оставлять мальчика у этого отъевшегося чужака, который даже не пожелал сказать ему «здравствуй». Ведь и там, в деревне, был мальчонка единственным его внуком, единственным, кто остался ему после убитого сына, но только этой ночью он почувствовал безудержную жалость и страх за ребенка. Только сейчас, когда пришло время расставаться, он вдруг обеспокоился, что делает с мальчиком что-то такое, чего никогда не допустил бы его сын, доведись ему самому заботиться о парнишке.
Старик судорожно глотнул раз и другой — справился с охватившей его тревогой.
— Вот, сынок, этот человек будет твоим хозяином, ты ему в лавке будешь помогать, слушаться во всем, в рот ему смотреть. Держись за него, и не придется тебе больше просяной хлеб есть.
— Будет слушаться, — хрипло сказал Дончо. — Чего уж там, вон какой здоровый парень.
Торговец поднялся со своего широкого, вращающегося, как в парикмахерской, стула, подошел к мальчику и ощупал его плечи. Потом даже повертел его перед собой.
— Силенка есть! — заключил он, довольный осмотром.
Старик вспомнил, что точно так же Дончо ощупывал когда-то скот, скупая его по деревням для своего тестя.
— Наш мальчик хороший, слушать тебя будет, можно сказать, как большой. И смирный — словечка поперек не скажет. Пора уж ему самому зарабатывать, а то у нас в селе…
— Идем со мной, — прервал старика Дончо и с неожиданным для его полноты проворством вошел в склад, повернувшись боком, чтобы протолкнуть свой живот в стеклянную дверку.
Дончо нарочно прикидывался более строгим и хмурым, чем был на самом деле. А то дай старику волю — того и гляди спросит, сколько будут платить его внуку, или еще чего доброго догадается попросить каких-нибудь товаров из лавки в счет будущего жалованья внука. Надо было поскорей его спровадить.
Половина склада напротив конторы была завалена глыбами синеватой каменной соли. Дончо остановился возле кучи, протянул руку и сам достал один кусок средней величины.
— На вот, — проткнул он его старику. — Возьми для коров. Можешь не платить. Бери и не задерживай меня, я сегодня очень занят. Столько дела — голова кругом идет. Сто тридцать тысяч левов по векселям платить надо — сегодня сроки истекают.
— Ай-яй-яй! — старик удивленно поднял седые брови, но по глазам его было видно, что думает он о другом.
Дома, гоняя овец, старик по сто раз на день прикидывал, как он заговорит зубы Дончо, чтоб обязательно вытянуть для мальчика жалованье побольше. Он даже намеревался не отступаться от своего, если придется спорить и торговаться… И он думал, что не уйдет, пока не увидит, где Цанко будет жить, как и с кем его будут кормить, — ведь он мальчику вместо отца. И квартиру его он должен посмотреть, и сам устроить мальчонку на новом месте, и побыть с ним часок-другой, пока он не пообвыкнет…
И вот пожалуйста: Дончо заспешил, протиснулся в свою контору, и подбородки его снова нависли складками над бухгалтерской книгой.
— Сто тридцать тысяч… Это деньги!.. Где уж ему о моих делишках думать…
Все же старик положил на землю соль и, стараясь не шуметь, подошел к стеклянной двери.
— Я здесь того… одежонка у мальчика есть. Где бы ее оставить, а?
— Неси сюда, — небрежно ответил Дончо, и довольная усмешка скользнула по его мясистым щекам.
Знал он этих скрытных, хитрющих мужиков: говорит тебе одно, а на уме совсем другое… Хватит с мальчишки и того, что здесь его научат, как держать себя с людьми. Он и сам с этого начинал…
Старик отправился за вещами.
Цанко не посмел пойти вместе с дедом. Он стоял, словно окаменев, перед кучей соли и все еще держал в руках свою шапчонку. Во рту у него пересохло, зато на глаза то и дело наворачивались слезы. Цанко мигал, чтобы согнать их, и рассматривал склад.
Ящики с керосиновыми бидонами и какими-то неведомыми товарами стояли рядами, похожие на высеченные из скалы, обтесанные каменные глыбы. Одной из стен совсем не было видно за прислоненными к ней снопами плоских и круглых железных прутьев, а с другой стороны до самого потолка поднималась гора туго набитых, перевязанных пенькой мешков. В двух местах были оставлены проходы, зиявшие, словно лазы в пещеру. Что скрывалось в ее глубине — разглядеть было нельзя. Только в одном месте сквозь еле заметную щель в ставнях пробивалась тонкая светлая струйка, но мрак впитывал в себя и ее.
Мальчик стал принюхиваться к воздуху склада, потому что и в густом запахе черного перца и мыла, керосина, дегтя и сырости от только что политого пола было заключено что-то незнакомое и таинственное. А внутри пещеры кто-то постукивал, передвигал там ящики или бог знает что еще…
