Цанко так увлекся, что вздрогнул от испуга, когда из темного закоулка между мешками появился высокий мужчина с мешком вместо фартука, в разодранной на плечах синей блузе.

Мужчина остановился, посмотрел на мальчика и добродушно улыбнулся ему:

— Здравствуй, товарищ!

Затем нагнулся, поднял ящик, от тяжести которого у него на руках вздулись жилы, и исчез в соседней пещере.

Мальчик удивленно заморгал ему вслед: слишком уж необыкновенным показалось Цанко, что в такой темноте живет человек. Да еще и улыбается…

Мужчина с мешком давно скрылся, но его улыбка, казалось, робко перепорхнула на лицо Цанко.

4

Старик принес торбочку с вещами мальчика и стал у дверей склада, поглядывая сквозь стекла конторы.

Как бы это так сделать, чтоб выпросить те две штуки ситца, про которые наказывала сноха? Ведь у старика ни одной целой рубахи не осталось…

Но страшные слова о тысячных платежах по векселям и озабоченная физиономия Дончо сдерживали его, стояли перед ним как стена.

«Эх, все равно ничего не выйдет, пойти хоть соль взять!» — подумал он и махнул безнадежно рукой, как будто проговорил это вслух.

Но тут глаза его встретили полный тяжелого отчаянья взгляд мальчика.

Старик подошел к куску соли, нагнулся и стал ощупывать, словно примериваясь, сможет ли он его поднять. А на самом деле он просто не решался взять его. Ему было совестно. Внук-то ведь смышленый, чего доброго подумает, что дед променял его на кусок соли — потому и оставляет теперь чужим людям… Может, лучше забрать мальчика, а там будь что будет? Но ведь тогда придется вернуть соль…

Старик приподнял соляную глыбу — тяжеленька! — надолго хватит лизать коровам, да и самим пригодится…

Он выпрямился с солью в руках и пошел было к двери, как вдруг почувствовал, что Цанко идет за ним. Он остановился и, совсем подавленный, заговорил:

— Так ты слушайся хозяина, сынок… Видишь, что значит богатство? Или не правду я тебе говорил? Одной соли сколько! Вон, до самого потолка!

Внук неожиданно схватил его за рукав и зашептал, почти касаясь губами его усов:

— Деда, пойдем. Я не хочу здесь оставаться. Слышь, не хочу!

— Э!.. Э!.. Э!.. — захрипел старик, словно соль была краденая и его поймали с поличным…

Он не знал, что ответить внуку, и не смел взглянуть ему в глаза.

В этот миг стекла конторы задрожали от голоса Дончо:

— Что ты там толчешься, бай Стамен? Может, хочешь, чтоб мальчишка разревелся? А я потом голову ломай, что с ним делать… Ступай себе, ступай!

Раскатистый бас прогнал смущение старика — даже руки его крепче обхватили соль — и еще больше напугал без того перепуганного мальчика.

Увидев, что ему надо поскорей вмешаться, Дончо совсем забыл про свои выдуманные платежи, протолкнул живот в стеклянную дверцу и крикнул еще громче в сторону склада:

— Иван!

Худой человек с жилистыми руками и мешком вместо фартука бесшумно появился из темной дыры.

— Иван, — хмуро и важно заговорил Дончо, но работник смотрел на него спокойно и безучастно. — Пусть мальчик возьмет вещи, а ты отведи его к тетушке Райне. Скажи ей, что это тот самый мальчик, о котором я ей говорил. Пусть его покормит и подыщет ему какое-нибудь дело, пока я не подойду. Как тебя зовут, мальчуган? — Дончо попытался даже быть ласковым.

— Цанко его зовут, Цанко, — забежал вперед вконец смешавшийся старик.

— Ну вот, Цанко, — ласково похлопал его по плечу Дончо. — Бай Иван отведет тебя домой. И не вешай носа — тетушка Райна сыщет тебе чего-нибудь поесть…

— Зачем ему вешать нос? — попытался подбодрить внука старик. — Видишь, Цане? Тетушка Райна о тебе позаботится. И комнатку тебе отведет, и кровать, постельку какую помягче — ночи-то теперь уж холодные. Они тебе и одежонку теплую для зимы справят, и башмаки, а то в твоих царвулях разве можно…

Старик торопился выложить перед хозяином все обдуманные прежде условия, о которых ему до сих пор так и не удалось сказать, но провести Дончо было нелегко.

— Чего ты там болтаешь? — злобно замахнулся он на старика. — Жена сама все знает. Иван! Сколько ты еще будешь валандаться?

Но работник и на этот раз не стал торопиться. Он не спеша снял с пояса мешок и приветливо кивнул мальчику.

— Ну, пойдем, милок… — он обнял его за плечи и легонько подтолкнул. — Не бойся.

Наклонившись, он взял торбочку и перекинул ее через плечо, поверх разодранной, испачканной ржавчиной и солью рубахи.

Цанко послушно двинулся за ним.

Горло его сжималось, и он не мог вымолвить ни словечка, а вот веки не удержали слез — две струйки брызнули и проложили в пыли, осевшей в пути на его щеках, две влажные дорожки.

А старик все стоял с солью в руках и ломал себе голову, не зная, что сказать и как поступить.

— Ты хоть писать не забывай, сынок! — взмолился он ему вслед.

— Теперь ты еще, — заворчал Дончо. — Ступай себе, ступай! Точно за море его провожаешь.

— Будет писать, будет, — обернулся на ходу работник. — Если и запамятует, так я ему напомню.

— Вот-вот! Вы смотрите уж тут, как-нибудь… — проговорил ему вслед бай Стамен и понес соль к телеге, не попрощавшись с важным хозяином.

Дончо скривил вслед невеже толстые губы и вернулся к себе в контору.

5

Как только они завернули за угол, Иван остановился, чтобы не торопясь, спокойно рассмотреть своего маленького спутника.

Потерев глаза ладошкой, Цанко остановил прозрачные роднички слез. Потом и он посмотрел на худое лицо работника и почувствовал, как из его глаз повеяло на него ласковым теплом — тем самым, что струилось из глаз его матери, когда, склонившись над ним на рассвете, она будила его, чтобы он шел выгонять овец. Жалела она сынишку — знала ведь, как хочется ему спать, да все равно не могла дать ему поваляться.

— Пожелтел весь, как лимон, — усмехнулся Иван, и кожа вокруг его рта и на запавших щеках собралась в ласковые морщинки. — Перепугал тебя Дончо Бочонок. А ты не бойся! Пускай хоть кричит, ты только не забывай, что я рядом. За меня держись. Понял?

— Понял, — еле слышно ответил мальчик.

На заросшей бурьяном площадке перед маленьким деревянным бараком пирожник жарил пончики. Его мокрые пальцы выхватывали комочки теста из ведра, быстро вытягивали их в белые лодочки и пускали плавать в уже подгоревшее подсолнечное масло. Масло кипело, и лодочки прыгали в нем, как живые.

Цанко первый раз в жизни видел, как делаются пончики, и невольно остановился, чтобы посмотреть на их игру.

Иван тоже задержался. Он подошел к железному подносу, заваленному готовыми пончиками, и отложил на цветную бумажку несколько самых толстощеких.

— Давай-ка закусим, — кивнул он мальчику и первый подцепил пончик через бумажку. — Хозяйка подождет. Бери же, ну! Попробуй только, какие вкусные.

Цанко поборол свой страх и тоже взял через бумажку пончик — так, как это сделал его друг. Кусочек, который он откусил, мгновенно растаял у него во рту.

Вместе с ним растаял и комок, застрявший у Цанко в горле…

Ах, этот Иван! Рядом с ним он не чувствовал себя таким заброшенным. И ничего не боялся.

Они ели пончики и вели разговор.

Иван расспросил мальчика, из какого он села, живы ли отец и мать, есть ли братья и сестры. Спросил и сколько земли у дедушки, а когда услышал, что Цанко не пошел дальше первого класса прогимназии, хмуро заключил:

— Плохо, что ты ушел из школы. Надо было учиться дальше.

— Но ведь мы бедняки, — повторил Цанко слова, которые столько раз говорил ему дед, уговаривая наняться в город, на побегушки.

— Вот потому-то и не нужно было школу бросать! — настаивал на своем Иван. — Богатый и с пустой головой живет — не тужит. За него деньги думают. А бедному надо быть ученым.

Они покончили с пончиками, но Иван взял еще четыре, самых горячих.

Цанко посмотрел на пожелтевшие от ржавых железных прутьев, рваные плечи работника. Взгляд его упал и на его изъеденные солью и лишаями руки, пальцы которых сгибались так плохо, что с трудом удерживали пончик в бумажке. И мальчик сам спросил Ивана: