Однажды папа сказал:

«Я поеду в большой город. Прочитаю людям мои сказки. Они им понравятся, мне дадут много денег, и тогда я вернусь к вам. Тебе, мама, не придется больше работать. Твои руки снова станут белыми и красивыми, и я снова буду их целовать. Живите пока в нашем маленьком домике и ждите меня. Я скоро вернусь».

И вот как-то утром папа уехал.

Мама очень плакала, а сынок радовался, потому что папа обещал привезти ему игрушки — лошадку, санки и оловянных солдатиков.

— К рождеству, да, мамочка? — спрашивает увлеченный рассказом мальчик.

Но мать, казалось, забыла о нем. Голос ее дрожит, будто она вот-вот заплачет.

— Далеко, далеко, за высокими горами, стоял большой город. Церкви в нем были с золотыми куполами, улицы блестели, как зеркала, а по ним гуляло много-много людей. Самые красивые женщины жили в том городе. Папа приехал туда, бродил как зачарованный по улицам, разглядывал все вокруг и не знал, что делать и куда идти. Тогда подошла к нему самая красивая из всех женщин и сказала: «Это ты сочиняешь такие красивые сказки? Я тебя знаю. Пойдем со мной».

И взяла его за руку. Руки у нее были белые, как цветы черешни, потому что никогда не прикасались они ни к какой работе. А ноготки были розовые, точеные. Когда папа увидел эти руки, он позабыл обо всем на свете. Позабыл даже о маленьких ручонках своего сынишки.

Красавица повторила: «Пойдем!»

И папа пошел за ней, как привороженный.

Она привела его в большую-пребольшую комнату. Стены в ней были сплошь из зеркал, пол устлан мягкими коврами, а с потолка, словно большие виноградные гроздья, свисало множество золотых ламп.

— Ты была там? — спрашивает мальчик.

— Нет, не была, но знаю, — отвечает мать и продолжает свою сказку. — В этой комнате было много других мужчин и женщин. Когда папа и та красивая женщина вошли, все замолчали. Стали ждать, когда папа начнет читать свои сказки. Папа сел у столика, прочел одну сказку, потом другую… Он был молодой, красивый. И сказки его были красивые, поэтому в глазах всех женщин засветилась любовь к нему, а некоторые даже заплакали. Когда папа кончил читать, все громко захлопали в ладоши. Тут поднялся один старик, подошел к столику и сказал папе: «Дай мне эти сказки. Я их напечатаю. Напечатаю много книжек и раздам людям, чтоб они прочли и узнали, как стать лучше. Отдай мне твои сказки, а я дам тебе много денег».

Папа отдал старику сказки, взял деньги и хотел было уйти, но красавица остановила его.

«Куда ты?» — спросила она. «Хочу вернуться к моему сыночку и моей жене, — ответил папа. — Они живут в маленьком городке и ждут меня день и ночь».

— Правда, — улыбнулся мальчуган словам отца.

Притомившиеся от танца алые язычки пламени юркнули обратно в печь и свернулись там клубочком. И часы притихли, — должно быть, тоже хотели узнать, как поступит папа.

Один только ветер никак не мог угомониться в эту снежную ночь.

Мать глотает слезы и сдавленным голосом продолжает рассказ:

— Тогда красавица лукаво улыбнулась и сказала папе: «Взгляни на мои руки. Разве у твоей жены такие?»

Папе нечего было ответить, потому что ее руки были куда красивей, чем руки его жены.

«Я позволю тебе целовать их», — добавила красавица и опять улыбнулась.

Папа смотрел на ее алые, как полевая гвоздика, губы, смотрел в ее глаза, синие, как васильки на лугах, и совсем потерял голову.

«Оставайся со мной! Забудь свою жену! — повторяла красавица. — В моем доме стены из зеркал; золотые лампы будут светить нам. Мы заживем в богатстве, без забот. Будем только обнимать и ласкать друг друга, как два голубка». — «Да, да, я останусь, останусь! — радостно шептал папа. — Ты самая красивая на свете. Я останусь с тобой. Я уже все, все забыл».

Красавица обняла папу, погладила его волосы и тихо прошептала: «А потом, если хочешь, мы возьмем к себе и твоего сыночка. Я стану его мамой, буду очень его любить, и он тоже полюбит меня…»

— Нет, нет! — вскрикивает вдруг мальчик. — Я не буду ее любить. Я не хочу к ней.

Он плачет.

— Ты моя мама, ты! Я хочу остаться с тобой!

Мать не может досказать свою сказку. Она тоже плачет, прижимая головку сынишки к своей пылающей мокрой щеке. Слезы их смешиваются, и прерывающимся голосом она шепчет:

— Молчи, молчи… Это ведь только сказка.

— Гадкая, плохая сказка!.. — всхлипывает мальчуган. — Плохая!.. Плохая!

Это была первая мамина сказка, в которую мальчик не хотел верить.

1929

Перевод Б. Ростова.

СМЕШНЫЕ ИСТОРИЙКИ

1

Улицы тянутся серыми туннелями, улицам нет конца… С диким хохотом весело мчится зимний ветер, гонит-подгоняет мелкий снежок, и вот уже закружилась вьюга, осыпая прохожих ледяными иголками.

Холодно, неприютно…

На углу зябнет парнишка. Обыкновенный, ничем не примечательный, оборванный паренек. Весь дрожит от стужи, а не уходит — стоит, крепко зажав под мышкой небольшой заплатанный мешок. Напротив, под занавешенными окнами большого дома, на тротуар свалены кучи угля — вагон, а может, и два, кто его знает! Глаза у парнишки горят, словно два уголька. Он ждет, когда опустеет улица, чтобы наполнить черными кусками угля свой заплатанный мешок.

Из-за церкви появляется дама — в меховом манто да еще с двумя лисами вокруг шеи.

— Эту еще куда несет?

У паренька зуб на зуб не попадает. Он очень продрог и очень озлоблен — ему даже в голову не приходит, что под меховым манто кроется сострадательное сердце.

Дама замечает озябшего паренька.

— Малыш, а малыш! — ласково подзывает она. — Что ты тут делаешь? Иди-ка скорей домой. Видишь, какой мороз!

— Тебе-то что? Проваливай! — стуча зубами, огрызается паренек.

Сострадательное сердце, скрытое под теплым меховым манто, жестоко ранено.

— Фи!.. Невоспитанный уличный мальчишка! — и дама, скривив карминовые губки, прибавляет шагу.

Вьюга осыпает ее тысячью мертвых белых бабочек…

Паренек озирается: ни души! Подбежав к куче угля, посиневшими ручонками разгребает снег и хватает большой, сверкающий кусок. Торопливо разворачивает мешок, но кусок велик, а замерзшие руки не в силах удержать драгоценную добычу.

— Стой! Ах ты…

Паренек замирает.

Двое полицейских. Оба — огромные, усатые…

Один из них тяжелой своей ручищей хватает паренька за тоненькую шейку, поворачивает к себе бледное личико и замахивается свободной рукой.

Р-раз!

— Воровать, да?

Р-раз!

Из носа у паренька хлынула кровь, побежала ручейками по посиневшим губам и закапала на белую пелену снега.

Забавная картинка: тщедушное тельце, выпачканная рожица и капли крови на снегу.

— Убирайся отсюда, слышишь? — кричит усатый. В сущности, голос его полон добродушия. — Домой иди!

Урок дан. Воспитатель догоняет своего напарника.

— Зря ты так… — говорит тот.

— Пускай не ворует.

— Да я не о том. Зря ты его по носу… Вон кровь пошла… Я в таких случаях — раз! — и в грудь. И повнушительней будет, и кровь не течет.

Полицейские шагают дальше.

— Это ты дельно, — отвечает первый. — В грудь надо бить: и повнушительней, и кровь не течет.

2

Шуршат автомобили, громыхают грузовики и, разбрызгивая грязь, хрипло сигналят:

— Ту-ту-ту! Ту-у!

Трамваи поскрипывают по рельсам, отчаянно звеня:

— Дзинь, дзинь, дзинь!.. Дзинь, дзинь!

Берегитесь, кому жизнь дорога, — узка улица Пиротская.

— Ту-ту-ту!.. Дзинь, дзинь, дзинь!..

На столбе плакат: «Не ходите по мостовой!»

Но и на тротуарах тесно, не протолкнуться.

Сквозь человеческий муравейник пробирается слепой. Он идет неуверенно, постукивает палкой не только впереди себя, но и по сторонам. Прежде чем сделать шаг, ногой ощупывает дорогу. А ведь, казалось бы, ему ли не знать тут каждый камешек! Год за годом, изо дня в день, торопясь, проходил он по этой улице на фабрику. До того дня, когда пар, которому надоело жаться в старом котле, пробил трубу и хлестнул его по глазам.