Оставшись один, Доне Берданка решил сойти со стула и попытаться встать на стершуюся «мостовую». Он подошел к двери, осмотрелся и вытащил из-за нее свой посох длиннее его самого.

— Так, — сказал он ему, — куда же я без тебя? — Старик собрал суму, склопцы и баклагу, сел, скрестив ноги, прямо на «мостовой», поел припасенного из дома хлеба с творогом, сдобренным горьким перцем, утолил жажду родниковой водой из баклаги, покрутил свои белые усы и, набравшись смелости, заговорил: — Так где, кошка, буду я с тебя шкуру сдирать? — Но вместо того чтоб явить свою мужскую силу, Доне Берданка стал покорней мышонка и растянулся там, где и показал ему внук, только засунул под голову посох, торбу, склопцы и баклагу. — Так, — обратился он к себе, — вот и все! — Да нет, не все! Хотелось старику поднабраться сил на завтра, но глаз так и не удалось сомкнуть. Все ему что-то мешало: то лампа над головой, то пест тот самый звонил, то пищала вдруг кнопка, то поясницу ломило от непривычного ложа. Но больше всего донимала его мысль о козочке, тосковавшей внизу, на подстилке из колючих опилок.

Убедившись, что ему не уснуть, Доне Берданка обругал постель, после которой у него остались синяки на теле, положил одеяло так, будто он лежит под ним, взял свои вещи, что лежали у него под изголовьем, погасил концом посоха язычок пламени, хлопнул за спиной дверью и пошел вниз по темной лестнице. Подвал с опилками он отыскал по доносившемуся оттуда тихому блеянию козы, — звукам, от которых внуки его отреклись. Он быстро успокоил козочку, накрыл ее грязной полой гуни, и они уснули как убитые.

Утром, чуть рассвело, Доне Берданка нашел в опилках повод и вывел козочку из заточения. Вылетели они на улицу, словно петухи с навозной кучи, отряхнулись, проверяя, все ли на месте, и, гордо неся свои головы, отправились по городу, все еще пребывающему в паркой мгле.

Сначала они пошли к крепости, чтобы глотнуть свежего воздуха и размять косточки. Перехватив по пути — коза веточку акации, а Доне Берданка — стакан бузы, они поднялись на Водно, чтобы взглянуть на город, раскинувшийся у их ног. Там они сказали друг другу:

— Вот это да!

Нисколечки не устав, они прытко пошли вниз и быстро оказались в неглубокой миске, где умещался и город и сгустившиеся над ним туманы. Доне Берданка выпил еще стаканчик бузы, козочка обглодала еще одну ветку, а солнце над городом все не всходило. Пришлось им второй раз подыматься к Кале, они ведь отвыкли ходить по ровному. И лишь после этого Доне Берданка решился зайти к внуку.

А внук — хуже посоха. То ли в доме живет, то ли в свинарнике. Доне Берданка обычаи и правила приличия уважал: он привязал козочку к двери, положил у порога суму, баклагу и посох и постучался в дверь без засова, чтобы попрощаться. Дверь была не заперта, дом открыт, а в нем ни единой живой души, словно в гиблые времена вампиров, русалок и злых духов. Один только внук Доне Берданки в жуткой хламиде каторжника, приговоренного к пожизненному заключению, бродил, как лунатик, в поисках лекарства от головной боли, которое еще и не придумали.

— А-а, внучок! — заговорил Доне Берданка, стиснув руки одна в другой. — Ну, будь здоров. Я пошел!

— Ты куда, дед? — подивился внук, тряхнув чалмой, повязанной на голове. — Козу выгулять?

«Вот дурак, — сказал себе Доне Берданка. — Даже не понял, что я не спал там, куда он положил меня!»

— Домой пойду, — громко сказал он через голову внука. — В деревню. В горы. Там мое место.

— Господи! — удивился внук, но не столько решению деда, сколько тому, что собственные его уста произнесли: — Может, еще останешься, хоть пообедаем!

— Спасибо, — испугался Доне Берданка одной лишь мысли, что снова придется встретиться с аистовым гнездом на голове невестки. — Не гожусь я для вашей жизни. Пойду.

— Но мы же и не поговорили толком! Я так и не знаю, ни что ты, ни как ты?

— Ничего! В следующий раз поговорим, когда у тебя забот будет поменьше, а времени побольше.

— А чего ты так торопишься? Ждет тебя кто? Нет же никого у тебя.

— Козочка внизу. Да, и положа руку на сердце, не хочется мне сидеть на этой мостовой посреди дома, мурашки по спине ползут.

— Но это же паркет, дедуль! Дубовый причем, а не какой-нибудь из бука. Высший сорт.

— Ну и на здоровье, внучок. Хоть позолоти его, коли захочешь. Но для меня, прости уж, он все равно что опрокинутое небо, будто пятки растут из темени.

— Да куда торопишься-то. И что тебе делать там одному? Пусть хоть и с козой. Все равно ведь один. Нетопырь с посохом.

— А то же, что и всю жизнь. Из девяти буков — три веретена, причем все кривые. Ну, будь здоров!

— Что ж, раз так, счастливого пути! Когда увидимся?

— Когда ты приедешь, внучок. Я уже находился по этому свету, хватит. Теперь душу буду готовить для того. Прими мое благословенье, может, дети твои через тебя кое-что и от меня переймут. Прямиком от деда.

Он спустился по лестнице, подхватил козочку под мышку и вылетел из города, будто ласточка перед ненастьем.

«Бедный внучок, — думал он по дороге. — Что сотворил ты из частицы моей плоти, когда отправился в мир со старой нашей берданкой?»

С горечью тронулся в путь старый предок Доне Берданка, не было радости в его душе.

И облаивали его собаки в Лисиче, хлестали камыши Катлановской топи, пугали глиняные стены разрушенного Таора, взгрустнулось ему, когда проходил он мимо церквушки и кладбища Башино-села, надвое рассеченных дорогой, встречала его мутная Пчиня возле оголенного Козле, видел он переправу на Вардаре у Криволака, миновал железнодорожную станцию в Градско, сверху выглядевшей как игральная кость на детской ладошке, зажмуривался при виде заброшенных загонов под Клепой, видел дровосеков на Дервене и мельницы на Вишешнице.

А о поезде, перевозящем коз, и слышать не хотел. Он пропустил козочку перед собой, опустил на воротах засов, бросил на землю потрепанную суму с домашним хлебом и треснувшую баклагу с родниковой водой, под голову положил опорожненные склопцы, будто изголовье из поделочного камня, закрыл глаза и сказал себе:

— Доне Берданка, берданка расстрелянная, посох ты безвнучий! Узнал, что надо было узнать, а теперь готовься к концу!

И уснул, как засыпает камень на земле.

Через девять дней, на девяносто девятом году его жизни, вытащили люди засов из ворот и нашли Доне Берданку лежащим в длинной квашне — казалось, он крепко спит, но вот-вот проснется и пойдет со своей козочкой в кустарник под Кожуф, а на бедре его будет покачиваться фляга с вином, а домой он вернется с охапкой валежника.

Никто и не подумал, что Доне Берданка, всю жизнь пестовавший высокий бук человеческого достоинства, умер от кривого веретена в отравленной утробе.

Перевод с македонского В. Суханова и Д. Толовского.

ЛЕОПОЛЬД СУХОДОЛЧАН

Л. Суходолчан родился в 1928 году в Жири (Словения). Прозаик, драматург. Автор романов «Бог любви» (1968), «Следы умолкших» (1970), «Самая долгая ночь» (1975), «Мгновенья и годы» (1979), книги рассказов «Меж рекой и землей» (1977). Много пишет для детей. Написал несколько радиодрам для юношества.

На русском языке вышел роман «Спрятанный дневник» (1971).

Рассказ «Голос» — из сборника «Меж рекой и землей».

ГОЛОС

Спустя какое-то время она снова посмотрела в окно, там все было на прежних местах, самое высокое дерево стояло в четырех метрах от соседнего дома, по стволу, который не привлекал ни малейшего внимания, еще струился вчерашний свет, зеленый кустарник прислонился к электрическому столбу, присмиревшему после прошедшего дождя. Он появлялся в синем плаще, не смотрел ни на дерево, ни на дорогу, которую проложат между соседним домом и столбом. Она еще не знала его имени, не пересчитывала его шаги, даже боялась всего, что могло точно обрисовать его руку или левую щеку. С утра она принялась наводить порядок в квартире, повторяла заученные движения, и вначале они приносили облегчение. Подняла валявшуюся перед детской кроваткой большую книжку с картинками, белый медведь топал за бурым, видно, когда Алеш вчера уснул, книга выпала у него из рук, а утром, подумала она, он перескочил через нее, оделся и побежал в школу. Постель еще дышала его теплом, он, конечно же, встал на кровати, когда снимал пижаму, улыбнулась она, пижама упала, он отбросил ее, как ящерица хвост; что ему снилось в ней — прошлой ночью он приладил к шкафу крылья и летал над площадью, собаки, большие и маленькие, лаяли на него, а он смеялся и махал обеими руками с высоты детства.