Вторая инновация — это государственный бюджет, а точнее, появление «государственных расходов» и отделение от них расходов короны. Проще говоря, казна государя превращается в государственную казну, в которой расходы на нужды короны являются лишь одной из статей. В наиболее вызывающей форме это было сделано в Англии, где королю причиталась фиксированная сумма, выплачиваемая раз в год.
Появление государственного бюджета трудно переоценить. Это одно из величайших достижений паразитирования. Еще каких-то 150-200 лет назад состояние королевской казны интересовало лишь кредиторов. Человек (не чиновник и не вельможа), переживающий о том, что в казне нет денег, воспринимался бы как сумасшедший. Никому и в голову не могло прийти считать государственные деньги «нашими» деньгами.
Параллельно шли идеологические изменения. Борьба с монархами породила идею народного суверенитета. Это еще один прекрасный пример эволюции паразитирования, теперь уже на примере идей. Дело обстояло так. Одновременно с «народным» суверенитетом, начиная с левеллеров высказывается и идея личного суверенитета, а попросту говоря, неприкосновенности прав собственности. Но эта идея, в случае ее удачной реализации, ликвидировала бы паразитирование. Поэтому личный суверенитет игнорируется (эта идея остается на заднем плане у Локка и опять появляется только у Ротбарда), а политически актуальным становится суверенитет «народный». Все это выливается в политическое течение, которое можно обобщенно назвать «республиканством». Его идейная суть состоит в замене суверенитета (предположительно эгоистического и развращенного) монарха на суверенитет (предположительно доброго и справедливого) народа.
Республиканство выросло, в том числе, и из увлечения античностью, которое началось еще в эпоху Возрождения. Европейцы вдруг вспомнили о греческих полисах и римской республике, которые давали им воодушевляющие примеры «служения народу» (особенно римляне) и снабдили их рядом идей, среди которых, например, была идея о том, что должность может существовать отдельно от человека. Это придало становлению бюрократии характер прогрессивного движения. Республиканство просуществовало как самостоятельное политическое течение (и чуть ли не идеология) вплоть до объединения Италии.
Здесь, опять-таки, показательно то, что римляне, которых республиканцы ставили в пример и которым подражали, никакого понятия не имели о суверенитете — ни монаршьем, ни, тем более, «народном». Некое подобное идеи суверенитета монарха появляется там только при Диоклетиане, то есть, совсем незадолго до краха. До этого момента император считается одним из сенаторов, а его эдикты — обычными преторскими эдиктами. Понятно, что в республиканские времена, которые брали за образец деятели прогрессивной общественности того времени, вообще никаких идей «суверенитета» не было.
Последний гвоздь в гроб старого порядка забило Просвещение со своим рационализмом, который из естественных наук неизбежно распространился и на «социальную сферу», где благополучно превратился в позитивизм. Теперь считалось, что государство может и должно приносить пользу (если, конечно, будет правильно и рационально организовано).
Итак, монарха заменила абстракция государства, теперь не монархи, а «народы» владели территориями и изъявляли свою волю через государственные институты. Чиновники и политики были лишь слугами, «людьми, которых мы наняли на работу», а само государство, которое всегда воспринималось как (неизбежное) зло, превратилось в инструмент причинения добра. Идея Гоббса об «искусственном человеке», состоящим из множества людей, воплотилась в жизнь. Левиафан родился. Аплодисменты.
Грандиозные успехи
Итак, в течение каких-то трехсот лет государство изменилось до неузнаваемости. Реальный субъект — монарх был заменен «народом» — искусственным человеком Гоббса, фикцией, от имени которой осуществлялось теперь налогообложение того же самого «народа».
Это полностью поменяло взаимоотношения налогообязанных и тех, кто получал доход от налогов. Теперь налогообязанные могли верить в то, что государство приносит пользу и рассматривать его как «свое». Руки Левиафана оказались развязаны и он немедленно принялся за дело.
В течение исторически короткого времени было закончено присвоение государством денежной системы. Процесс занял примерно 300 лет, но шел он с неодинаковой скоростью, начиная со второй половины 19 века он ускорялся, и завершился в 1971 году. В 19 веке начался процесс присвоения системы образования. Кстати, цель получения детьми знаний никогда не рассматривалась в качестве главной ни в прусской модели, счастливыми наследниками которой мы являемся, ни в американской. В обоих случаях главной и не скрываемой целью присвоенной государством системы была индокринация правильных, с точки зрения Левиафана идей. Собственно говоря, все, что нужно знать об этой системе заключается в том факте, что государство практически повсеместно наказывает родителей, которые пытаются уберечь от нее своих детей.
В конце 19-го века в Германии и в начале 20-го в Англии государство начало присваивать себе систему социального страхования, которая базировалась на добровольных обществах взаимопомощи. Этот процесс породил сразу двух монстров современного государства — систему здравоохранения, которая практически во всех странах в большей или меньшей степени финансируется из налогов, и систему «социальной защиты», которая полностью финансируется из бюджета. Наивысшим достижением последней являются пенсии по возрасту, которые заставляют младшее поколение работать на старшее и создают своего рода эффект дедовщины.
Вся эта новая система складывалась на фоне становления представительской демократии, которая стала важнейшей ее частью, по сути, мотором, который приводит всю эту машину в движение. Мнение о том, что государство, оказывается, полезно и должно приносить пользу, оправдывало рост государственных расходов и вмешательства в области, до которых еще вчера государству не было никакого дела (охрана порядка, медицина, образование, социальное страхование). Одновременно с этим прогрессивная общественность боролась за расширение избирательных прав, что привело к тому, что выгодополучатели расширения государства и роста бюджетов оказались в его законодательном органе.
До этого момента парламент (по крайней мере, в его классической британской версии) был в некотором смысле тормозом расширения государства, так как обладал «правом кармана». Парламент был органом налогоплательщиков, которые были заинтересованы в том, чтобы налогов было меньше. Для того, чтобы государство что-то получило и что-то потратило, парламент должен был согласиться с расходами короны, что он делал, мягко говоря, не всегда. В отсутствие понятия «бюджета», расходы короны были явлением регулярным но не «автоматическим». Вопрос расходов подлежал рассмотрению каждый раз, когда он возникал и рассматривался в комплексе, то есть, предметом регулярной дискуссии в парламенте была не только величина расходов, но и источники дохода. Поэтому налоги не были постоянными, они принимались и отменялись в связи с конкретными запросами короны и все это было предметом политической борьбы. Кстати, лозунг «нет налогообложения без представительства» связан именно с этой особенностью системы. Для того, чтобы мы сегодня правильно его поняли, он должен звучать как «нет налогообложения без представительства и согласия налогооблагаемых». Для авторов этого лозунга тот факт, что в парламенте заседают налогоплательщики и что они решают, какими будут расходы короны являлся само собой разумеющимся.
Чем больше расширялось государство, тем в большей степени выгодополучатели налогообложения наполняли собой парламент через механизм расширения избирательных прав. В конце-концов, это привело к удивительному состоянию дел, когда процесс налогообложения оказался полностью вне политического процесса. Налоги теперь никак не привязаны к некой политически определяемой цели, а собираются «вообще». Они представляют собой непрерывный денежный поток, образующийся от средств, изъятых из экономики множеством самых разных способов. Бюджет в этой системе является просто регулярной процедурой перераспределения этого потока на более мелкие потоки и ручейки.
