- Навсегда? - внутри у девушки всё похолодело.

- Богиня с тобой, глупая девка! - покачала головой степнячка. - Приедет твой муж. Никуда он от тебя не денется, если ты, конечно, поймешь, что ему нужна не сопливая девица, а жена, которая будет поддержкой.

-2-

У Тамана совершенно не было опыта общения с детьми, но, казалось, Аязу ничего не было нужно, кроме отца рядом. Мальчик смирно сидел на коне перед ним и весело болтал, рассказывая отцу что-то, чего он совсем не слушал. Надо же, Таман и не знал, что сын уже разговаривает, да так ловко. Прислушался - и едва не вскрикнул: сын вспоминал ту девочку, которая приезжала к ним в гости.

- Вырасту и женюсь на ней, - серьезно рассуждал малыш. - Она красивая. Она будет хорошей женой, будет меня любить, а я буду дарить ей подарки.

- Я бы на твоем месте на это не рассчитывал, - пробормотал хан. - Эти женщины не про нашу честь. Хотя у тебя еще есть все шансы.

Странно, но эта увлеченность девочкой Оберлинг внезапно сблизила его с сыном. Его плоть, его кровь. Даже страсти одни и те же. Таман горько усмехнулся. Пора жить дальше, хотя и больно. В конце концов, у него есть Степь.

Ирригационная система, его любимое детище, уже приносила первые плоды. В этом году степняки решили высеять рис, для чего построили дамбу на реке и затопили большое поле.

Еще несколько каналов и дренажных стоков помогали орошать поле с пшеницей. Привезенные маги вывели на поверхность с десяток подводных жил, и теперь почти в каждом стане был свой родник.

В идеале Таман планировал отказаться от кочевого образа жизни и переселить степь в города. Он считал, что это будет лучше как для торговли, так и для обучения воинов и ремесленников. Зимы в Степи суровые, порой бесснежные. Морозы бывают настолько сильные, что согреться в войлочном шатре, даже и с помощью очага, не всегда можно. Много детей и стариков погибает от холода. Вымерзают стада. В городе пережить зиму гораздо легче. И проблема с дровами решается куда проще.

- Дадэ, я есть хочу, - внезапно жалобно захныкал Аяз.

Таман замер. Сам он совершенно не нуждался в таких мелочах, как пища. Тело, приученное к дисциплине, не замечало голода или жажды. Хану достаточно было питаться дважды в день - на рассвете и на закате. Воду он всегда возил с собой в бурдюке и заставлял себя пить - знал, что нужно. Поил и сына. А вот еды по привычке никакой не брал. Что едят дети такого возраста? Он не помнил.

Сам хан был неприхотлив. Он мог бы съесть даже камень, если бы смог его разжевать. Ему не раз говорили, что Наймирэ готовит ужасно, но Тамана всё устраивало. А в детстве - с того времени, как он себя знал - в Степи было голодно. Ели всё: траву, коренья, мясо, но в основном молочные продукты: простоквашу, мацони, соленый сыр. Он внезапно вспомнил, как в один год весь покрылся язвами. Сначала думали, что это болезнь, но заезжий лекарь сказал, что виной всему скудное питание. Он говорил, что нужно есть мясо. А где взять мяса, если год был засушливый, стада продавали в Славию - чтобы купить хлеб и меха? Таман поморщился, вспоминая, как дед заставлял его пить буйволиную и конскую кровь: для этого не нужно было резать животное, раны мог залечить любой лошадник. Язвы действительно прошли.

Нет, он не желал своему сыну такой жизни, поэтому свернул к ближайшему стану и попросил еды. Он хан: всё, что есть у его народа, принадлежит ему.

Сын раскапризничался: он не желал жевать мясо, молоко ему было недостаточно сладким, лепешки невкусными. Таману хотелось его ударить, но он понимал, что это не выход. Бить того, кто слабже? Увольте. Да и силы можно не рассчитать.

Он опустился на корточки рядом с ревущим Аязом и заглянул ему в глаза.

- Сын, - сказал он. - Если ты ничего не будешь есть, тогда мы уезжаем. В следующий раз ты увидишь еду только дома.

- Ты плохой, - заявил Аяз, топнув ногой. - Ты меня не любишь. Меня только мама любит. Я хочу к маме!

Таман прикрыл глаза. Слова мальчика били в самое сердце, тем более, что доля истины в них имелась. Не имея сил ответить, он взял хлеб и сыр и усадил сына на коня, не обращая внимания на пронзительные крики. Аяз пытался вырываться, вертелся, словно змея, кусался и царапался, но отец держал его крепко. Когда мальчик затих, Таман страшно перепугался, но сын просто уснул.

Проснувшись через три часа (хан весь извелся - он понятия не имел, что дети могут и должны спать днем), Аяз снова потребовал еды. Сыр и хлеб в этот раз показались ему вполне съедобными.

На рисовом поле мальчишка сначала пытался сбежать, потом упал лицом вниз и почти утонул, хотя воды было по щиколотку. Еще он ухитрился разломать шалаш местного мага, отковырять кусок запруды и искупаться в дренажной канаве. К вечеру у Тамана дергался глаз и адски болели спина и руки. Он вообще не мог представить, как справлялась с парнем Наймирэ - особенно учитывая, что у нее на руках был еще пятимесячный младенец.

И только когда он вернулся домой, передал спящего сына в руки взволнованной жены и рухнул без сил на подушки, ему пришла в голову мысль, что за весь день он ни разу не вспомнил про Милославу.

Наутро Таман отказался подниматься, отказался куда-то ехать и грубо обругал младшего брата, который привез ему дурные вести со строительства города. Один из домов рухнул, двое строителей погибли. Работники были из Славии, степняки не умели строить здания, а это значит, что надо было, во-первых, искать еще людей, а во-вторых, отправить тела их семьям и выплатить виру. Хан не видел в этой нелепой смерти своей вины, но закон есть закон. Ссориться со славцами еще больше он не хотел. Нанять галлийцев слишком дорого - они едут издалека. Ему просто неоткуда взять столько денег. Скрепя сердце он отдал приказ пока приостановить строительство. Съездит, посмотрит - сам. Завтра. Он уже видел, что, приведя к жене Айшу, поступил правильно. И вообще, надо предупредить местных женщин, чтобы оказывали жене хана всяческое уважение и помощь. Ничего с ними не случится. Дело Наймирэ сейчас - заниматься детьми (мысль взять с собой Аяза на строительство города вызывала содрогание), а не переживать, что не готов ужин или не стираны вещи.

Наконец, почувствовав себя отдохнувшим и полным сил, хан вышел из шатра и едва успел подхватить сына, врезавшегося головой в его живот. Пахло горелым молоком. Наймирэ варила кашу. Таман внимательно разглядывал жену, отмечая, что выглядит она лучше, чем вчера: тяжелые черные волосы заплетены в косу, плечи расправлены, на гладких смуглых руках звенят тонкие браслеты.

Он вспомнил, что его женщина - одна из самых красивых степнячек. У нее большие карие глаза и пухлые яркие губы, а еще она когда-то любила смеяться, отчего на ее щеках появлялись ямочки. Женщина, которая смеется, всегда привлекательнее той, которая плачет. Когда он последний раз видел улыбку Наймирэ - ту самую, с ямочками? Уже не вспомнить. Аяз прижался к его груди и затих - это было странное, совершенно новое ощущение. Таких маленьких детей хан держал в руках очень редко.

Наймирэ подала ему миску серого варева, пахнущего костром. Аяз замотал головой и заорал. Он, видимо, думал, что его будут кормить. С усмешкой Таман позволил ему убежать. Наймирэ с беспокойством кусала нижнюю губу, не решаясь заговорить с мужем. Хан понимал, что был не прав, но извиняться он не умел, да и степная женщина не поняла бы извинений от мужа, поэтому он просто кивнул ей.

- Вкусно, - соврал он, поглощая кашу.

Есть ее было почти невозможно, но это не было проблемой. Он ел когда -то и сырых змей, и жареных сусликов, и просто перетертое с водой зерно. Поэтому уже то, что каша была горячей, вызывало чувство блаженства в животе.

- Подготовь банью, - приказал он жене. - Хочу нормально вымыться.

Баньей - почти баней - в Степи называли шатры для мытья. На самом деле это было очень древнее устройство. Именно славцы научились у степняков мыться в отдельных помещениях, видоизменив шатер в деревянный сруб. Устройство осталось почти прежним: в деревянную бочку с водой кидали горячие камни, нагревая ее, потом наполняли теплой водой корыто, в котором мылись. Даже название славцы стащили, лишь немного переделав.