Да, еще попутно я «боролась» брахдубом. Который опасный. Который ядовитый. Который несет смерть, если проявишь слабость и невнимательность. А они с этой гадостью бороться решили, и при этом выбрали самого матерого, со шрамами на морде и груди, с выбитым передним клыком и подпаленной шкурой.
— Вы почему напали на этого? — рычала, а сама отскакивала и ждала, когда брахдубу надоест прыгать вокруг меня, и он приготовится к решающему последнему удару.
— Так он же самый старый и, вон, погрызенный, — тут же сдали себя с потрохами близнецы.
— То есть, кто-то вообще меня не слушал, раз даже не удосужился сравнить количество наростов на гребне и количество открытых глазниц на голове?
Я припала на одну лапу, прикидываясь пострадавшей от последней атаки этого чудовища, а сама внимательно смотрела на его раздувающийся зоб, в котором концентрируется убойная доза яда. И, абсолютно уверена в этом, в нескольких глазницах заметила злорадный блеск — и кто после этого безмозглое чудовище?
Прыжок, плевок с такой скоростью, что весенний стриж позавидует, потом стремительный бросок, и… брахдуб попадает в сеть моей магии и пламени.
— Есть! — вопят три ребенка, словно это они сами поймали брахдуба, а не стали его непутевой наживкой.
— Кому «есть», а кто будет экзамен сдавать по особенностям чудовищ последнего цикла.
— Нууу, Саяяян, ну не надо, — заныли мелкие, осознав, на сколько они проштрафились.
— Надо, — я сурова как никогда, потому что чуть не поседела, когда увидела, как этот матерый брахдуб уже не просто хватает брата за лапу, а раздувает зоб, готовый выплюнуть в него яд, от которого мы еще не научились спасаться без потерь и боли. Конечно, брата бы не съели, его бы не умертвило какое-то довольно мелкое чудовище, но вот несколько седмиц метаний в горячечной агонии его, конечно, ждало. Бррр, самой страшно вспоминать свой первый опыт встречи с этой мерзостью.
Дети понуро поплелись за мной, стороной обходя сеть с чудовищем, которое я волочила за собой, ругаясь сквозь сжатые зубы — тяжелый, гад, и все еще ядовитый.
Зеленые капли зловонной жижи проедают магическую твердь, оставляя после себя серое безликое нечто. А еще говорили когда-то, в той, в прошлой жизни, что магию нельзя уничтожить, что она вечна и неистребима, что возможно только заблокировать, но навсегда убить — невозможно.
Браходубу это удается каждый раз, когда он умирает. Его яд принимает такую концентрацию, что не выдерживает даже магия, поэтому мелкие благоразумно поступают, что держатся в стороне — значит, помнят еще мои наставления, да и жардан Кевор их чему-то да научил, хотя у жардана своих тридцать «тел, от которых сплошная головная боль» (это сам жардан теперь так отзывается о наших телохранителях и своих же подчинённых).
Яд убитого браходуба мы собираем в закаленных хрустальный сосуд, правда, пока неизвестно, зачем, но, думаю, каждый из нас представляет Клевра рядом в тот момент, когда сосуд наполнится.
И я тоже его представляю, правда его образ выветривается, словно незаметно легкий ветер сметает мелкие песчинки, из которых художник создал песчаную фигуру. Уже нет четкости лица, когда я его вспоминаю, уже не так явно я помню его интонации, когда он рассказывает историю или нравоучительно выговаривает за опоздание. Память говорит, что нельзя вечно помнить плохое, да только кто вернет нам почти десять циклов? Еще немного, и мы пойдем отсчитывать второй десяток, и от этого страшно.
Восемь циклов назад, когда кузены «вылупились», а Клевр провел еще один кровавый ритуал, мы все словно потерялись. Люди в нашем мире говорят про такое состояние: «потеряли направление пути», а мы и правда, словно, сбились с цели и не понимали, для чего нам продолжать бороться? Последний ритуал Клевра откинул нас от цели на столько далеко, что даже нереальным казались наши предыдущие достижения.
А потом дети подняли такой ор, что им, видите ли, не достаточно быть накормленными и сухими, а необходимо, как минимум, пять нянек для развлечения, что мы невольно встрепенулись. Не сразу, конечно, мы вернулись к изысканиям и экспериментам, но размеренную жизнь, подчиненную строгому регламенту действий, мы вели — так было проще не потерять себя.
А потом пространство между мирами подкинуло нам очередную пакость — оно стало подстраиваться под нас, создавая вокруг нас основу для нового мира.
Если кто не знает, что это значит, поясню.
В пространстве между мирами нет жизни — только магия. Пока мы, или кто-то еще, находится в этом пространстве, передвигаясь из одного мира в другой, магия подстраивается под нас, определяя пространственные крючки, чтобы наш мозг на чем-то мог остановиться. Самое простое и легкое в исполнении — это определить верх и низ. Порой появляются фантомы другого мира, и в нашем случае это были грибы и папоротник. Но все это не реальные предметы, а иллюзия.
И вот после «вылупления» детей пространство меду мирами ожило и принялось одаривать нас уже не фантомными предметами, а натуральными и живыми. И в понимании этого пространства, подстраиваться под нас — это значит проверять нас на прочность. Какую только живность пространство не создало за эти циклы, причем, что ни цикл, так новое чудовище.
Еще нас наградили сменой климата и погоды, да только в нашем случае не пришлось ждать плавных переходов — на нас обрушивалось все и сразу: дождь и снег одновременно, а через терцию зной и туман. А еще ж были землетрясения (правда, здесь мы это явление назвали просто «трясун», магические потопы и иссушивающие воронки без магического пространства. И это сейчас мы уже привыкли и не замечаем, а тогда по десять…, да нет, по пятьдесят раз за день мы жаловались на чесотку, испарину, жуткий холод, который, к слову, раньше нами был бы просто не замечен.
И вот спустя восемь циклов мы окружены горами, словно огромный ребенок-великан в гневе накидал кубика как попало, ущельями, реками из концентрированной магии, и стадами животных, из которых каждая особь видит главной своей задачей вытеснить нас с вершины пищевой цепочки.
Браходуб был вершиной извращенной фантазии магического пространства, правда, не ясно пока, что им двигало, когда оно выдернуло для нас этих чудовищ из их привычного мира. Чем нужно было думать, чтобы притянуть того, кто может своей смертью уничтожать тебя, пусть медленно, пусть по капле, но уничтожать: места, отмеченные ядом умершего браходуба серыми пустотами отмечены то тут, то там, и не затянулись, не заполнились чем-то другим — просто провалы.
Наверное, все же магическое пространство осознало (странно говорить так о…воздухе вокруг нас), что следующее чудовище может оказаться смертельным не только для нас, поэтому уже полцикла мы не наблюдаем новую живность.
Зато тут к нам стали наведываться гости, люди, даже маги. Угу, прямо живые, а не во снах или иллюзиях, а теплые, порой пахучие, словно дедушкин любимый сыр, и вопящие не хуже истеричных девиц, увидевших в своей спальне мелкую грызастую мыхоню.
Первым был какой-то пастух, который заплутал со своим стадом коз в горах и вышел к нам. Как он орал — просто уши закладывало. Носился по окрестностям, отмахиваясь от нас посохом и, похоже, пытался начертить в воздухе какую-то руну, только кто ж рисует руны сверху вниз и справа налево?
Только бабушка Куэларо смогла с ним справиться, наслав на него сон и подтерев немного память. Когда он уходил обратно сквозь туман, который мы наслали, скорее, чтобы укрыться от его глаз, чем чтобы ему было комфортней, мы ощущали такую тоску внутри, что потом несколько лун друг с другом не разговаривали и переживали все в себе. Мы все еще здесь, в этом пространстве, а не дома, и когда туда попадем — все еще неизвестно.
И пройти за тем пастухом в его мир мы не смогли, хотя пытались. Не понятно, что тому виной: заклятье Клевра или само пространство решило присвоить нас себе. Позже мы снова и снова убеждались, что пойти следом за гостем в его мир нам не позволено. Но уже радовало, что люди появлялись, даже такие неадекватные, как, например, одна дама почтенного возраста, которая набросилась на Вафея с требованием жениться на ней и поделиться с ней своим бессмертием. Беднягу Вафея отбивали все сорок пять дрохов (малышей я, конечно, не считаю — для них это было похоже на забавную игру), честно скажу, отбили с огромным трудом.
