Пронзительный крик затих, и из лужицы до нас донеслись тоскливые хныкающие звуки.

— Ему, наверное, холодно? — всхлипнула Ваюни и сделала робкий шаг обратно к центру наших страхов.

— И есть ему хочется, — Руид тоже робко пошла вперед, но держалась исключительно за спиной Ваюни, словно малыш, что лежал перед ними, мог, как минимум, взорвать или поджечь пространство вокруг себя.

Кажется, материнские инстинкты пробудились в первую очередь у самых мелких. Оно и понятно — они сейчас ближе всех к этому ребенку.

Мама вздохнула как-то обречённо и тоже сделала несколько шагов к сыну. Мы же пока наблюдали со стороны за ее действиями: как она осторожно-осторожно мелкими шажками подходит к ребенку, как ведущая голова появляется в поле зрения ребенка, и он при этом не начинает вопить со всей мощи легких, а изучает мамину морду (как же неправильно называть это лицом, но морда в нашем случае тоже звучит как-то так…неласково).

Конечно же он не произнес "мама" и не стал улыбаться — слишком рано, но смотрел так серьезно и сосредоточено, что мама осмелилась подойти совсем близко и протянуть к нему лапу.

Мы не кошки и не умеем втягивать когти, поэтому трогать хрупкого младенца было рискованно, но других вариантов пока нет. Магия оплела мамины когти — это было какое-то серьезное заклинание защиты — и младенец ухватился за один с цепкостью рыбки-прилипалы, что живёт глубоко в океане и плавает под брюхом огромного вуяхру.

— Ооооо, — простонали наши тридцать, вернее, уже двадцать девять телохранителей. Что поделать, мужчины любое проявление притяжения мать-дитя воспринимают как проявление божественной магии.

— Он тебя узнал, — пискнула Ваюни и сунула свою голову вперёд маминой. Реакция не заставила себя ждать: с раскатистым криком нашего брата даже самый мощный дрох не посмеет спорить, так страшно и угрожающе он растекался по окрестностям.

— Хм, поистине, королевский голос, — прабабушка с умилением смотрела в центр круга, а за ее спиной тетя Ллой с глазами круглыми, как две луны, шептала бабушке: "Как она его кормить будет?"

Признаться, мы все очень порадовались, что мама была занята братом и Ваюни и не слышала вопроса, потому что как ни крути, а это проблема. В пространстве между мирами мы конечно задумывались о том, чем кормить тех детей, что вылупятся из яиц, но мы-то ждали дроха, который уже через десяток терций должен стоять на своих ногах и питаться… ну, хотя бы, пережеванной пищей. При этом мы ни в коем случае не собирались кормить сырым мясом, которое ловили время от времени — наш огонь, как ни крути, мог и зажарить, и прокалить, и подогреть.

А тут ну прямо подхвостье вонючего луру, не иначе. Младенец, который сейчас на что и способен, так это только пить молоко и воду, и мама в крылатой форме ящера, у которого отродясь не было молока.

Действительно, как кормить-то?

Мама трепетно покачивала мальчика на лапе, обогревая и высушивая от жидкости, что была в яйце, а мы могли лишь порадоваться, что от страха, одиночества и холода ребенок не умрет.

Через три дня проблема висела над нами карающим мечом Матери дрохов, потому что даже отчаянная попытка накормить мальчика собственной кровью не увенчалась успехом — его организм четко не желал принимать ничего из того, что было нами поймано и приготовлено (специально для младенца перетерто и доведено почти до жидкого состояния).

В эту ночь (да-да, сегодня реально потемнело) мы едва ли могли заснуть, потому что брат рыдал, даже не плакал: взахлёб, отчаянно, до хрипоты. А с ним также отчаянно рыдала мама, потому что она готова была отдать свою магию, свой огонь, свою кровь, лишь бы спасти сына, но… Брат потерял свою розовость и пухлость, а ещё его глаза перестали открываться и смотреть на окружающую мир с сосредоточенной решимостью.

На седьмой день и он и мама забылись в дерганном и нервном сне, и мы все безвольно повалились кто где, потому что всё это время пытались прорвать завесу, отделяющую нас хоть от какого мира. Мы были без сил, почти без энергии и способности пропускать магию сквозь себя, и дико, почти до помутнения ненавидели Клевера, который отомстил так, что ни одно мыслящее и чувствующее существо не могло бы придумать. Появись он сейчас рядом, и его бы точно растерзали на части, даже если б выяснилось, что без него мы в принципе не можем вернуться в Арх-Руа.

Не знаю, сколько терций я смогла подремать, но проснулась от тихого жалобного хныканья, которое, казалось, было последним обращением к Матери дрохов, перед тем как уйти к ней.

Я, наверное, не вспомню никогда, как доползла до мамы и забрала из ее ослабленных лап младенца. Как отнесла в сторонку и склонилась, с удивлением прислушиваясь к памяти королевского рода, которая почему-то решила, что, надавив на основание головы, я избавлю нас всех от этой невозможной изматывающей пытки.

Никогда не вспомню…

***

Сиушель, королева дрохов.

Она проснулась резко от ощущения пустоты: в лапах, в сердце, в пространстве. От тишины, такой звенящей, мучительной, которую не прорезывал ни один писк или стон. И боль, иррациональная, потому что ещё даже не ясно, что что-то могло случиться, сжала сердце и начала гасить пламя.

Скрип когтей по тверди заставил вздрогнуть и резко развернуться. От вида молчаливого младенца в лапе дочери едва не потеряла сознание, а глаза залило красной пеленой гнева и ужаса одновременно. Когти впились в твердь и принялись крошить и сминать, а воображение кровожадно подкидывал видение пяти голов, которые раскалываются под ударами лап. И не важно, что это головы родной дочери.

А потом раздалось тихое почмокивание, которое пробудило в памяти далёкие и не очень моменты, когда ее дочери точно также почмокивали после прикладывания к груди.

— Но как? — не с первого раза смогла задать вопрос — горло сжал спазм запоздалого ужаса, что она едва не поддалась на первобытный зов, который сидит внутри каждого дроха. "Убей! Убей того, кто отнял ребенка".

Саян вздохнула как-то тяжело, словно приготовилась каяться в очередной шалости, которыми она славилась до обращения в дроха. А потом показала маленький камень на лапе величиной с палец взрослого мужчины.

Черный камень был немного подплавлен с одного конца и покрыт беловатой жидкостью.

Сиушель взяла камень в лапу, повертела, понюхала, лизнула.

— Молоко?

— Оказывается, я помню его вкус. А ему ещё и не из всех камней нравится…

Дочь кивнула куда-то себе под ноги, а дрохия с удивлением принялась считать и осматривать камни: круглые, квадратные, белые, серые, большие и маленькие — пятнадцать. Они все были оплачены и покрыты засохшим молоком.

— Как ты это сделала, Саян? — королева ещё не понимала, что произошло, но вот память и интуиция уже яростно кричали, что все плохо, потому что, найдя выход, чтобы спасти сына, она может лишиться дочери.

— Изменила структуру камня, как тогда с вратами, — ее маленькая совсем недавно дочь смотрела так печально и настороженно, словно ждала, что ее примутся ругать за неосмотрительность, беспечность, недальновидность.

Она изменила структуру камня! И создала не неживой предмет, а пищу, способную наделить энергией, магией, светом и тьмой — силой жизни. Ее дочь накормила брата, потратив часть своего резерва. Ее маленькая Саюни в очередной раз пожертвовала частью себя ради семьи, ради брата.

А Сиушель только и оставалось, что обнять ее и сына, закрыв крыльями от такого враждебного мира, и, глотая слезы, прошептать едва слышно:

— Прости… Прости меня…

— А как мы его назовем? — поняв, что ругать ее не будут, дочь встрепенулись и приободрилась. — Папа же передал тебе его имя?

— Ясор… Его зовут Ясор.

Глава 26. Ключи в чужих руках.

Ясор ел мало, словно чувствовал, что мне трудно пока найти нужный камень, чтобы из него сделать вкусное и питательное молоко. Когда-то рассуждая о том, на что похожи магические камни, когда их ешь (а такое случается время от времени с теми, чья магия завязана на магию камней), я даже представить не могла, что найдется еще больший гурман, чем я, который будет кривить носик от молока из халцедона или из гранита, а самое вкусное молоко ему покажется из лунного камня и кахолонга, хотя кахолонг — это же смесь того же халцедона, кварца и опала. Но, видимо, цвет и непрозрачность изначального образца все же имеет значение. Я тут попробовала обмануть братца и из гранита сделала сначала лунный камень, а потом переплавила его в молоко, но не вышло — кривился он также, как и от простого гранита. И стоило ради такого дважды тратить магию?