Вот почему ко дню свадьбы Рахиль впала в состояние паники. Невинное восхищение со стороны Иакова было приятно, но теперь от нее требовалось нечто иное, неизбежное и ужасное. От переживаний бедняжку стало рвать, волосы выпадали, в приступе страха она до крови расцарапала щеки ногтями. Она умоляла сестер спасти ее.

- Рахиль рыдала, пока мы пытались надеть на нее лучшее платье, - рассказывала Лия. - Она плакала, твердила, что не готова, что ей плохо, что она еще слишком мала для замужества. Она даже попыталась повторить фокус с ягодами, испачкав юбку и утверждая, что нечиста в этот день. Она причитала, что Иаков убьет ее, обнаружив месячное кровотечение. Я сказала, чтобы сестра прекратила вести себя, как ребенок, ведь теперь она носит женский пояс.

Но Рахиль завывала, падала на колени, умоляла сестру занять ее место под брачным покрывалом. «Зелфа говорила, что ты могла бы это сделать», - стонала она.

- Услышав подобное заявление, я просто онемела, - продолжала Лия. - Конечно, Зелфа была права. Но я не позволяла себе и помыслить о таком, подумать, что я могла бы остаться наедине с Иаковом этой ночью. Я едва осмеливалась признаться в этом желании даже себе - а уж тем более сестре, которая в тот момент выглядела вовсе не очаровательной: глаза красные от слез, лицо искажено, щеки расцарапаны, одежда перемазана ягодным соком.

Сначала я сказала: «Нет! Иаков сразу все поймет: я же выше тебя, и никакое покрывало не скроет этого. Он откажется принять меня, и я стану испорченной, никогда потом не смогу выйти замуж, и меня придется продать в качестве рабыни». Но чем больше я протестовала, тем сильнее мое сердце твердило «да». Рахиль умоляла меня сделать то, чего сама я хотела больше всего на свете. Я продолжала для виду возражать, но в душе уже приняла решение.

В то утро Аде было совсем плохо, так что она не могла помочь дочерям наряжать невесту. Организацию заговора взяла на себя Зелфа: она натерла ладони и ступни Лии хной, накрасила ей глаза сурьмой, надела на нее бесчисленные украшения. Затем она обняла колени сестры и, с трудом сдерживая дрожь, спросила, что чувствует Лия теперь, накануне того, что могло стать ее первой брачной ночью.

- Никогда еще я не была счастливее, - ответила ей Лия. - Но в то же время сердце мое исполнено ужаса. А что, если Иаков с отвращением отвергнет меня? Что, если он сразу покинет шатер, опозорив меня навсегда? Но всё же я верю, что он примет меня.

На скромный брачный пир были приглашены лишь немногочисленные гости. Два деревенских флейтиста вскоре ушли, один из пастухов, принесший в качестве дара масло, торопливо набил брюхо и откланялся. Лаван быстро напился и стал совать руки под платье бедняжке Рути. Подводя Лию к Иакову, он несколько раз споткнулся. Невеста низко склонила голову под покрывалом; ее трижды провели вокруг жениха в одну сторону, потом трижды - в противоположную. Зелфа подавала угощение.

- Я думала, этот день никогда не закончится, - вспоминала Лия. - Меня невозможно было рассмотреть сквозь покрывало, и сама я тоже почти ничего не видела, и всё же: как мог Иаков не заметить подмену? В смятении и страхе я ждала разоблачения, обвинений в мошенничестве. Но ничего такого не последовало. Жених сидел рядом со мной - достаточно близко, чтобы я могла почувствовать жар его бедра на своем бедре.

Он ел баранину и хлеб, пил и вино, и пиво, но не слишком много, чтобы не навалилась сонливость. Наконец Иаков встал и помог мне подняться. Он отвел меня в шатер, где нам предстояло провести семь дней. Лаван шел следом, косноязычно выкрикивая пожелания зачать побольше сыновей. Иаков не сделал ни шагу в мою сторону, пока снаружи не наступила тишина. Только тогда он снял с меня брачный покров - прекрасный, расшитый цветными нитями, использовавшийся многими поколениями невест на сотнях свадеб, исполненных радости, удовольствия, насилия, страха, наслаждения, разочарования. Я вздрогнула, ожидая уготованной мне судьбы.

Шатер было слабо освещен, но Иаков смог разглядеть мое лицо - и не был удивлен. Он тяжело дышал. Потом он снял с меня остальную одежду: сначала покрывало с плеч, затем пояс, после чего помог мне переступить подол платья. Я стояла перед ним нагая. Помнится, мать говорила, что муж лишь поднимет на мне платье и войдет в меня, не раздевая полностью. Но Иаков разоблачил меня, а потом разделся сам - и член его стоял высоко, обращенный ко мне. Он напоминал безликого идола, и я бы рассмеялась подобному сравнению, если бы у меня не перехватило дыхание. И все же мне было страшно. Я легла на одеяло, и Иаков быстро лег рядом. Он погладил мои руки, коснулся щеки, а потом оказался сверху. Я испугалась, но вспомнила совет матери: раскрыть руки и ноги и прислушаться к звуку собственного дыхания.

Иаков был добр ко мне. В первый раз он вошел в меня медленно, но кончил так быстро, что я едва успела пережить это, как он отяжелел и навалился сверху, словно мертвый. Казалось, прошли часы, прежде чем он пошевелился. Затем руки его ожили. Они скользили по моему лицу, погружались в волосы, а затем, о, затем эти руки коснулись грудей и живота, двинулись к ногам и проникли между ними, тщательно исследуя сокровенные места легкими касаниями. Это были почти материнские прикосновения, словно я была младенцем, и чувство это оказалось столь сладким, что я улыбнулась.

Он заметил это и кивнул; мы оба рассмеялись, - вздыхала Лия, вспоминая ту ночь.

А затем Иаков нежно заговорил со своей первой женой.

- Отец редко беседовал со мною, предпочитая обращаться к моему брату, - прошептал он. - Но однажды, во время путешествия, мы проезжали мимо шатра, в котором мужчина бил женщину: свою жену, наложницу, рабыню - мы не знали, кто она. Исаак, мой отец, тяжело вздохнул и сказал мне, что никогда не приводил на свое ложе ни одну женщину, кроме моей матери, несмотря на то, что она лишь в самом начале их брака родила ему двух сыновей. Ревекка с первых дней пленила его нежностью и страстью, и он всегда обращался с нею, как с Царицей Небесной. Их слияние было слиянием моря и неба, дождя и земли, ночи и дня, ветра и воды. Их ночи были заполнены звездами и вздохами, словно они оба были божествами. Прикосновения их порождали тысячи мечтаний. Они спали в объятиях друг друга каждую ночь, за исключением времени, которое моя мать должна была проводить в Красном шатре или когда она кормила грудью сыновей. Так отец научил меня тому, что такое быть мужем и женой! - Вот что сказал мой отец Иаков моей матери Лие в их первую брачную ночь. А затем он сокрушался о том, что потерял любовь Исаака.

Лия плакала из сочувствия к мужу, а также от облегчения и радости: судьба оказалась к ней благосклонной. Она знала, что и ее мать тоже проливала слезы в первую брачную ночь, но то были слезы отчаяния, ибо Лаван с самого начала повел себя очень грубо. Лия поцеловала Иакова. Он поцеловал ее. Они снова обнялись. Даже в ту ночь, когда Лия была еще нежной и робкой, впервые открываясь мужчине, она охотно откликалась на прикосновения Иакова. Ей нравился его запах, нравилось, как борода мужа касалась ее кожи. Когда он входил в нее, она сгибала ноги и испытывала внутри напряжение - острое, но на удивление приятное. И когда Иаков под конец издавал возглас наслаждения, Лию переполняла ее собственная женская сила.

Она следовала его ритму дыхания, обнаруживая в этом удовольствие и отвечая глубокими вздохами и мурлыканьем, а затем уснула - так крепко она не спала с самого детства. Он называл ее Инанной. Она называла его Баалом, именем брата-возлюбленного богини Иштар.

Семь дней и семь ночей провели они наедине друг с другом. На рассвете и на закате новобрачным приносили еду, которую оба с жадностью поглощали. К концу недели они уже занимались любовью едва ли не каждый час. Им казалось, что они изобрели тысячи новых способов доставлять друг другу наслаждение и получать его. Иаков и Лия засыпали, обнявшись. Они смеялись, как дети, над глупостью Лавана и над изобретательностью Зелфы. Но они, ни слова не сказали про Рахиль.