- Я расскажу вам историю о том дне, когда впервые пришла в шатер Мамре, в священную рощу, к месту, где находится пуп земли, - сказала Ревекка достаточно громко, чтобы мужчины тоже могли услышать ее, если бы захотели. - Это было через несколько недель после смерти пророчицы Сары, возлюбленной супруги Аврама, матери Исаака. Она родила его, когда была уже слишком старой, чтобы носить воду, а тем более вынашивать ребенка. Сара, Великая Мать.

Утром я вошла в эту рощу, и облако опустилось на шатер Сары. Золотое облако, не носившее в себе дождя и не закрывавшее солнце. Такое облако можно узреть лишь на великих реках и на море, но здесь его никогда прежде не видели. И все же облако парило над шатром Сары, пока Исаак познавал меня. Первые семь дней после свадьбы мы провели под покровом этого облака, в котором, несомненно, присутствовали боги. И никогда потом не было урожая винограда, зерна и оливок более обильного, чем гой весной, которая пришла следом; и мои дочери… - При этих словах голос ее опустился до шепота, одновременно гордого и смиренного. - Ах, для чего у меня было так много дочерей, родившихся мертвыми? Так много сыновей, умерших в утробе? Только двое из моих сыновей выжили. Кто может объяснить сию тайну?

Бабушка замолчала, и ее мрачное настроение передалось слушательницам, наши плечи поникли. Даже я, пока еще не рожавшая и не терявшая детей, почувствовала тяжелую утрату своей матери. Мгновение спустя бабушка поднялась и указала на Лию, которая последовала за ней во внутренние покои большого шатра, где светились лампы с благовониями и видны были прекрасные ковры и завесы. Остальные женщины некоторое время сидели молча, прежде чем поняли, что на сегодня свободны.

Разговор бабушки с моей матерью затянулся до поздней ночи. Сначала Ревекка долго смотрела на невестку, и та лишь тогда догадалась, что зрение старой женщины ослабло, так что ей надо сидеть очень близко к собеседнику и вглядываться в его лицо. Затем она приступила к расспросам, вникая во все детали Лииной жизни:

- Почему тебя, родившуюся с такими глазами, не убили еще в младенчестве? Где погребена твоя мать? Как ты готовишь шерсть для окрашивания? Где ты учились варить пиво? Хорошим ли отцом стал Иаков, сын мой? Кого из своих сыновей ты любишь больше прочих? Кого из них боишься? Сколько ягнят приносит мой сын в жертву богу по имени Эль на празднике весны? Что ты делаешь на новолуние?

Скольких детей ты потеряла во время родов? Какую судьбу готовишь своей единственной дочери? Сколько ячменя вы выращиваете в Суккоте и сколько пшеницы?

Моя мать не смогла даже вспомнить все вопросы, заданные ей тем вечером, но отвечала подробно и внятно, не отрывая глаз от лица свекрови. Это поразило пожилую женщину, которая привыкла к тому, что вызывает у людей робость, однако Лия была не из пугливых. Они так и впились друг в друга взглядами.

Наконец вопросы у бабушки иссякли, она кивнула и издала не слишком внятное, но явно одобрительное восклицание.

- Хорошо, Лия, мать многих сыновей. Очень хорошо. - И Ревекка жестом отослала ее из шатра.

Мама добрела до постели и сразу же заснула, измученная долгим днем и продолжительным разговором.

В течение следующих двух дней всех моих теток вызывали, одну за другой, во внутренний шатер к бабушке.

Рахиль она встретила поцелуями и объятиями. Две женщины, старая и молодая, смеялись, словно девчонки. Бабушка потрепала мою прекрасную тетю по щеке и мягко пожала ей руку. Ревекка, в свое время славившаяся красотой, достала ларец - большой, черный, лакированный, с множеством отделений, в каждом из которых хранились зелье или мазь, всевозможные благовония, притирания или краски для глаз, губ и щек. Рахиль вышла от свекрови, улыбаясь, источая аромат лотоса, с зеленоватыми веками и обведенными черным глазами: теперь она выглядела не просто красивой, но ошеломительно прекрасной.

Когда пришла очередь Зелфы, та упала перед бабушкой ниц и была вознаграждена короткими стихами о великой Ашере, супруге бога Эля и повелительнице моря. Бабушка взглянула в лицо Зелфы, закрыла свои черные глаза и предсказала моей тете, где и когда та умрет. Это пророчество, точного содержания которого Зелфа никогда и никому не раскрывала, совершенно не огорчило ее.

Во всяком случае, она вернулась спокойной и таковой оставалась до конца дней своих. С тех пор Зелфа улыбалась, работая за ткацким станком, и улыбка ее была широкой, открывающей зубы, словно ей на ум пришла хорошая шутка.

Билха очень боялась разговора с Ревеккой и споткнулась, приближаясь к старой женщине. Та нахмурилась и вздохнула, а Билха уставилась на ее руки, не осмеливаясь поднять глаза. Тишина становилась тягостной, и через некоторое время Ревекка развернулась и вышла, оставив Билху среди прекрасных ковров, которые, казалось, насмехались над ней.

Для меня все эти встречи мало что значили. Три дня я всматривалась в горизонт в ожидании Тавеи. Наконец она прибыла, в самый день праздника, вместе с Исавом и его первой женой Адат. При виде подруги я уже не могла устоять на месте и побежала навстречу. Она обняла меня. Мы отошли в сторону, и я заметила, что за те месяцы, которые нас разделяли, Тавея сильно изменилась. Она стала выше меня на добрых полголовы, и грудь ее горделиво приподнимала одежду. А потом я увидела на ней пояс - настоящий женский пояс - и ахнула. Тавея вошла в Красный шатер! Она больше не была ребенком, но стала женщиной. Щеки мои вспыхнули от зависти; моя двоюродная сестра заметила это и слегка порозовела, довольная произведенным впечатлением. Мне хотелось задать Тавее тысячу вопросов о том, как все это было, как прошла ее церемония, стал ли мир для нее другим, когда сама она заняла в нем новое место.

Но времени на расспросы у меня не было. Бабушка уже заметила женский пояс и фартук Тавеи и подошла к украшенной монистами жене моего дяди. Несколько мгновений спустя она обрушилась на Адат с такой яростью, что мне невольно вспомнились боги, низвергающие на простых смертных громы и молнии. Гнев Ревекки был ужасен.

- Ты хочешь сказать мне, что ее кровь была потрачена впустую? Ты закрыла ее в одиночестве, словно животное?

Адат вся съежилась и попыталась было ответить, но кулаки бабушки взметнулись над ее головой.

- Не смей оправдываться, невежественная и ничтожная женщина, - прошипела она. - Жалкая обезьяна! Я ведь говорила тебе, что надо сделать, а ты осмелилась нарушить мои распоряжения, и теперь уже ничего не исправить. Лучшая из дочерей Исава, единственная, кто обладает хоть какими-то умом и чувствами, а ты обращалась с ней как… как… - Ревекка плюнула под ноги невестки. - У меня нет слов, чтобы назвать эту мерзость! - Потом голос ее стал холодным и тихим. - Довольно. Ты не можешь войти в мой шатер. Убирайся отсюда. Будь проклята, покинь это место, впредь я больше никогда не желаю тебя видеть.

Бабушка с размаха залепила Адат пощечину, и та упала, скорчившись на земле, дрожа от страха. Мужчины поспешили на крик, пытаясь понять, что случилось, но при виде гнева Оракула в ужасе отступили, а потом тихо пошли прочь, ибо дело касалось женщин и их тайных правил.

Адат отползла в сторону, а Тавея упала в ноги Ревекке, всхлипывая и повторяя:

- Нет, нет, нет!

Лицо моей двоюродной сестры стало пепельно-серым, а глаза расширились.

- Возьми мое имя, назови меня Деборой! Умоляю, сделай меня самой смиренной из твоих слуг, но только не изгоняй! О, пожалуйста, бабушка! Пожалуйста! Прошу тебя, прошу!

Но Ревекка не смотрела на существо, скорчившееся у ее ног. Она словно бы не замечала, что Тавея расцарапала себе лицо, так что на щеках у бедняжки появились кровавые полосы. Ревекка не видела, как та разорвала одежду и проглотила горсть праха из-под ее ног. Бабушка отвернулась и ушла, лишив Тавею надежды на прощение, плотно запахнув покрывало вокруг тела, словно бы отстраняясь и защищая себя от горя той, что простиралась перед ней в пыли. Наконец прислужницы Оракула подняли Тавею и отвели ее в женский шатер семьи Исава.