Тавея махала мне рукой, пока не скрылась из виду. Как только они ушли, отец поручил Рувиму и Лии собираться в дорогу.

Я с легким сердцем выполняла работу, без страха ожидая продолжения наших странствий, мечтая снова увидеть подругу и познакомиться с бабушкой, которая постепенно оживала в моем воображении. Я была уверена, что Ревекка полюбит моих матерей; ведь они были ее родными племянницами, а не только невестками. Я представляла, как стану ее любимицей. «Почему бы и нет? - думала я. - В конце концов, я же единственная дочь ее младшего сына».

На следующее утро мы вышли в путь, но продвинулись недалеко. На второй день отец воткнул посох в землю возле небольшого ручья под молодым дубом и объявил, что намерен остановиться здесь. Мы находились рядом с деревней под названием Суккот; Иаков сказал, что в этом месте были очень к нему добры, когда он шел на север. Мои братья осмотрели землю и закрепили для нас участок; за несколько дней они поставили загоны и навесы для скота, соорудили отличную глиняную печь, достаточно большую, чтобы выпекать для всех нас хлеб и пироги. Там мы провели два года.

Путешествие, которое мы предприняли из дома Лавана, подарило мне вкус к переменам, и ежедневная рутина оседлой жизни в Суккоте вскоре наскучила. Однако мои дни были наполнены от восхода до сумерек, и я училась радоваться таинствам превращения муки в хлеб, мяса - в жаркое, воды - в пиво. Я перешла от прядения к ткачеству, что оказалось намного сложнее, чем я ожидала, и, признаться, я так и не овладела этим навыком в той же мере, как Зелфа и Билха.

Поскольку я была старшей из незамужних девиц, мне частенько поручали присматривать за детьми наших работников, и я научилась любить непослушных малышей и ловко управляться с ними. Я узнавала много нового о мире женщин, так что почти не общалась теперь с братьями и не знала, как изменились отношения между ними. И лишь намного позже я обнаружила, что Левий и Симон заменили Рувима, прежде бывшего правой рукой отца, и сделались ближайшими советниками Иакова.

Суккот, если можно так выразиться, оказался для нас весьма плодородным местом. Зибату, а затем и Узна вновь стали матерями; обе женщины родили сыновей, которых мой отец возложил на алтарь под дубом. Он совершил обрезание мальчиков и объявил их свободными от отцовских уз долговых работников, провозгласив новорожденных полноценными членами племени бога по имени Эль и Аврама, так что колено Иакова умножилось.

Билха в Суккоте тоже зачала, но потеряла ребенка, прежде чем он стал шевелиться в ее утробе. Подобная беда случилась и с Рахилью; почти месяц после этого она не отпускала Иосифа от себя ни на шаг. Моя мать тоже произвела на свет ребенка слишком рано. Женщины уделили не слишком много внимания ее крошечной обреченной девочке, но я видела лишь красоту младенца. Веки новорожденной трепетали, словно крылья бабочки, а пальчики изгибались, как лепестки цветка. Я держала сестренку, которой так и не дали имени, которая даже не открыла глазки и умерла на моих руках.

Я не боялась смерти. Личико девчушки было спокойным, а ручки безупречно чистыми. Казалось, она вот-вот проснется. Слезы мои упали на ее алебастровую щечку: казалось, будто она сама оплакивает свою мимолетную жизнь. Мать хотела забрать у меня младенца, но, увидев мою скорбь, позволила отнести усопшую к месту похорон. Девочку завернули в клочок тонкой материи и положили под самым большим и древним деревом, которое обнаружилось неподалеку от шатра Лии. Никаких приношений совершено не было, но, когда сверток засыпали землей, вздохи моих матерей были красноречивее любых псалмов.

На обратном пути Зелфа пробормотала, что боги этого места настроены против жизни, но, как обычно, тетушка неправильно читала тайные знаки. На жен наших работников это правило явно не распространялось, равно как на овец и коз, постоянно приносивших двойни крепких и жизнеспособных детенышей. Стадо быстро росло и обогащало моего отца, а это означало, что братья могли обзавестись семьей.

Трое из них нашли жен в Суккоте. Иуда женился на Шуе, дочери торговца. Она зачала в первую брачную неделю и родила Эра, старшего из его сыновей и первого из внуков моего отца. Мне понравилась Шуя, пухленькая и добродушная. Она владела ханаанскими тайнами песни и принесла их в наши шатры, научив нас новой гармонии. Симон и Левий взяли в жены двух сестер: Иалуту и Инбу, дочерей местного гончара.

Пока жены Иакова посещали деревенские праздники, мне приходилось нянчиться с младенцами и поддерживать огонь в очаге. Я страшно злилась, что меня вечно оставляли у шатров, но через несколько недель после очередной свадьбы я уже столько раз слышала описание каждой детали, что мне начинало казаться, будто бы я и сама там побывала.

- Да уж, нельзя не признать, что поют девушки в этих краях просто замечательно, - говорила Зелфа, напевая новую мелодию и отбивая ритм рукой по костлявому бедру.

- Ну, конечно, - небрежно кивала Лия, - они же учатся этому искусству у своих матерей и бабушек.

Рахиль усмехалась и наклонялась к старшей сестре:

- Жаль, их бабушки толком не умеют готовить, да? Лия соглашалась:

- Когда придет очередь Дины войти в свадебный шатер, я покажу всем, что такое настоящая свадьба. - И она проводила рукой по моим волосам.

Только Билха искренне наслаждалась свадьбами племянников.

- О, сестра, - говорила она Лие, - до чего же красивой была завеса шатра, расшитая золотыми нитями и украшенная монетами! Мне показалось, что это одеяние богини!

Но моя мать думала иначе.

- Ты хочешь сказать, что довольна этой жалкой едой? - спрашивала она.

Однако у Лии не было оснований ругать невесток, которых привели ее сыновья. Все трое были здоровы и почтительны, а Шуя быстро стала ее любимицей. Дочери гончара так никогда и не вошли полностью в круг моих матерей, они жили с мужьями в некотором отдалении от нас, ближе к стадам. Думаю, что Симон и Левий поселились отдельно, потому что так захотели Иалуту и Инбу. И откровенно говоря, я совершенно не скучала по ним. Обе молодые женщины относились ко мне с тем же молчаливым презрением, что и их мужья, и, кроме того, моя мать была абсолютно права: ни одна из них не умела толком готовить.

Из старших сыновей Иакова только Рувим оставался холостым. Казалось, он был доволен жизнью: помогал своей матери и заботился о Билхе, чей единственный сын был еще слишком молод, чтобы охотиться.

Однажды рано утром, когда все еще спали, чей-то незнакомый женский голос вопросил:

- Где дочери Сары? Где жены Иакова?

Это голос был мягким и негромким, и всё же он пробудил меня от глубокого сна. Как и я, Лия мгновенно проснулась и поспешила на улицу, одновременно с ней из своего шатра вышла Рахиль. Следом явились Билха и Зелфа, и мы все изумленно смотрели на посланницу из Мамре, чье платье мерцало серебром в синеватом сиянии, предвещавшем рассвет.

Ее речь была торжественной и официальной:

- Ревекка, пророчица из Мамре, мать Иакова и Исава, бабушка сотен мириадов внуков, призывает вас под сень терпентиновых деревьев на Праздник ячменя. Дайте знать об этом Иакову.

Первой реакцией на речь посланницы, произносившей слова с поразившим нас странным акцентом, словно бы нараспев, было молчание. Казалось, перед нами предстало существо из иного мира: никогда прежде не видели мы столь рыжих волос, ни разу не встречали женщину с полосатой сумой вестника. И всё же это был не сон; утренний холодок заставлял нас дрожать и помогал ощутить реальность происходящего.

Наконец Лия первой справилась с волнением и поприветствовала незнакомку, указав ей место, где можно отдохнуть и поесть. Но как только мы собрались вокруг нашей гостьи, она снова удивила нас. Оглядевшись, вестница широко улыбнулась, обнажив ряд мелких желтоватых зубов. И заговорила обычным голосом, просто и естественно:

- Я вижу, среди вас много рыжих. Там, откуда я родом, говорят, что рыжеволосые женщины рождаются в периоды крови их матерей.